БЕСКОРЫСТНАЯ, СПАСИТЕЛЬНАЯ СТРАСТЬ…

«Мой добрый гений», «мое провидение» - так неизменно во всех письмах Петр Ильич Чайковский обращался к Надежде Филаретовне фон Мекк. Стал бы он гениальным и всемирно признанным композитором без ее помощи в труднейшие минуты? Вот его признание: «Скажу без всякого преувеличения, что вы спасли меня, и что я, наверное, сошел бы с ума и погиб бы, если бы вы не пришли ко мне на помощь».

Тринадцать лет она освобождала Чайковского от борьбы за кусок хлеба, за кров над головой, создавала все условия, чтобы он реализовал свой талант. В знаменитом Браилове, ее великолепном, почти сказочном имении в Винницкой области, в полном одиночестве, которое ему было необходимо, как воздух, композитор создавал свои бессмертные шедевры. (У Чайковского почти всю жизнь не было родного очага. Лишь в последние годы появился дом в Клину.)

Только в 22 года началась его учеба в Петербургской консерватории. И там услышал о себе: «Таланта нет, есть способности». Моцарт к двадцати годам создал шедевры и был знаменит. А у Чайковского - ни крыши над головой, ни денег. Близкий приятель из самых добрых побуждений посоветовал бросить сочинительство музыки, которое не вытянет из нужды и предложил место надзирателя за свежей провизией на Сенной площади.

И вдруг таинственная незнакомка пишет Чайковскому, что наслаждается его музыкой! Говорит, что если бы у нее в руках было счастье, она отдала бы его Чайковскому. Это была Надежда Филаретовна фон Мекк, вдова богача, железнодорожного строителя, миллионерша, владелица дома-дворца в Москве, поместья в Украине, нескольких заграничных вилл у моря. Мать одиннадцати детей и бабушка. В другом письме она дала ему понять, что не нужны ни их встречи, ни пересуды. Лишь иногда пусть Петр Ильич напишет ей письмо, чтобы она знала: тот, кто погружает ее своей музыкой в неизъяснимое блаженство, жив и здоров. И, если ему потребуется, она с радостью примет заботу о нем.

Чайковский воспрял, ибо кредиторы уже так донимали, что приходилось скрываться. Он попросит у Надежды Филаретовны взаймы три тысячи.

Деньги были посланы ему немедленно, с припиской, что нет цены его доверию и его предложению дружбы. Он ответил, что ей, лучшему своему другу, посвящает Четвертую симфонию.

С каждым днем Надежда Филаретовна все больше задумывалась над своим необъяснимым чувством к человеку, о котором шел слух, что он не любил ни одной женщины и что так создан от природы. И решила твердо: нет, она никогда не позовет его. Да, немолода, некрасива. Ей сорок пять лет. Но она станет самым надежным и широким крылом. В 37 лет Чайковский беззащитен. Она же пробудила в нем твердую веру в себя как творца.

Девица Антонина Милюкова донимала Чайковского любовными письмами и клятвами. Он решил жениться. Но во время венчания, после слова священника «Поцелуйтесь», когда губы коснулись будущей жены, дрожь отвращения к ней пронзила Чайковского. Он понял, что совершил безумный шаг. Терпел две недели, потом чуть ли не смертельно заболел. Сразу стал седым. Полуживого его увезли долечиваться в Швейцарию. Лишь чуть оправился - сел за письмо к Надежде Филаретовне: «Я сразу почувствовал, что любить свою жену не смогу, что привычка, в силу которой надеялся, никогда не придет. На меня начали находить минуты безумия. Я смертельно боюсь, что и в вас промелькнет чувство, близкое к презрению». Ему нужны были слова утешения и денежная помощь, о которой он попросил прямо. Надежда Филаретовна уже знала о его тяжкой болезни и не находила себе места от волнения. Тотчас ответила: «Я радуюсь, что вы вырвались из положения притворства и обмана, положения, не свойственного вам и недостойного вас. Я переживаю с вами заодно вашу жизнь и ваши страдания». И тут же выслала Чайковскому три тысячи и обещала ежемесячно высылать столько же.

А «жена» уже грозила Сибирью и требовала денег, да немало - десять тысяч, иначе, мол, ославит его на всю Россию. Столько он не смел просить. Но и об этой его нужде Надежда Филаретовна узнала и дала всю сумму. Взамен попросила о двух вещах: хранить их отношения в тайне и чтобы иногда писал ей, где он и что сочиняет, о чем думает.

Скоро Чайковский почувствовал, что письма Надежды Филаретовны ему просто необходимы, что их души родственны, ибо и для нее музыка - источник опьянения, как вино, как природа. Он пишет ей длинные письма, ему интересно делиться только с ней творческим процессом композитора: «Напрасно я бы старался выразить вам словами все неизмеримое блаженство, которое охватывает меня, когда явилась главная мысль. Забываешь все, все внутри трепещет и бьется». Они пишут теперь о самом сокровенном: о любви, религии. Только ей Чайковский открывает всю свою душу и сознается, что не испытал всей полноты счастья неплатонической любви, но верит в могущество этого чувства. И своей музыкой пытается выразить все блаженство любви. Он пишет, что их дружба сделалась для него так же необходима, как воздух: «И нет ни одной минуты моей жизни, в которой вы не были бы всегда со мной».

Надежда Филаретовна снова и снова отдает в полное его владение свое имение в Браилове, а сама с семьей уезжает в Сан-Ремо. Вскоре оттуда пишет, что и ему лучше бы на зиму приехать во Флоренцию, где дом для него уже снят. Вилла окружена пальмами, ему в ней будет хорошо и спокойно работаться. Благодаря ее щедрости, он начал путешествовать куда и когда хотел. Встречался с Листом, Сен-Сансом, его музыка звучала во Франции, Германии, Англии.

Вся семья Надежды Филаретовны обожала Петра Ильича. Маленькая дочка по утрам целовала его портрет, что стоял на столе у матери. Старшие дочери и сын вечерами разучивали его романсы.

В некоторых письмах Надежды Филаретовны все же прорывается глубокая, беззаветная любовь к композитору. Она не верила разным слухам о нем, верила лишь своему сердцу, считала: он не встретил еще той женщины, которую стоит любить. А Чайковский до смерти боялся, что Надежда Филаретовна когда-нибудь узнает о нем «всю правду» и тогда прогонит его.

Когда осуществилась заветная мечта Чайковского, был куплен дом в Клину, просторный, с балконом в душистый сад, что означало окончание бездомной кочевой жизни, Надежда Филаретовна поздравила Петра Ильича с «тихой пристанью». Но в глубине ее души осталась трещинка: он не посоветовался с ней, однако живет на ее деньги и вдали от нее. Значит, скоро он уйдет совсем и, может, навсегда. Вот уж и пишет ей все реже, хотя иногда просит свою «стипендию» вперед. Она тотчас исполняет не только его просьбы, а и намеки. Но все чаще задумывается над вопросом: неужели его положительный образ создан и вознесен на такую высоту только в ее сердце? Ее многомиллионное состояние, в которое вложил свою жизнь покойный муж, а после каждодневно с умом трудилась она, пошатнулось. И Надежда Филаретовна написала Чайковскому, что больше помогать ему не будет. Приписала: «Не забывайте и вспоминайте иногда». И отреклась навсегда от своего кумира. Он написал ей раз, другой, третий. В ответ ни слова. Потом все же узнал, что она совсем разорена и живет в бедности. Очень больна - нервное расстройство, никого не узнает. Вскоре после этой вести Чайковского свалила холера. Страшно мучился, ослабев от судорог и рвоты, бредил. В бреду плакал, звал:

- Надежда Филаретовна… Надежда Филаретовна…

И это, говорят, были последние слова Петра Ильича Чайковского. Мука исказила его лицо, словно в еле теплившейся жизни билась последняя мысль: виноват и грешен. Больше всего перед ней, лучшим и преданнейшим другом. Не Божья ли кара за это настигла? За измену той, что создала его…

На последних прижизненных фотографиях - Чайковский совершенно седой, с задумчивым и печальным взглядом. Разрыв с лучшим другом глубоко травмировал его психику. Все его письма к Надежде Филаретовне возвращались нераспечатанными. И это его терзало днем и ночью. Причина их разрыва осталась тайной. Узнала ли «всю правду» о своем кумире? С горечью ли поняла, что уже не нужна ему? Или смирилась с библейской мудростью, что все проходит?