Армагеддон в харьковском перинатальном центре: ежедневная битва за жизнь

— Молодой человек, что вы ищете? Это роддом, — окликает дежурная в приемном отделении.

Приемное акушерское отделение. Без нескольких минут полдень. Полузабытый вкус медицинской маски. В этом сезоне ковид снова возвращается в тренд.

— Я к Ирине Юрьевне. Мы договаривались.

Ирина Юрьевна Кондратова — руководитель Харьковского регионального перинатального центра в составе Областной клинической больницы. Это такой особенный роддом для беременных и рожениц с разными хроническими заболеваниями, патологиями, возникшими во время беременности, или же предполагающимися проблемами со здоровьем ребенка. С начала войны у центра особый режим. Вражеские снаряды разрывались в радиусе примерно 200 метров от здания, исчезало электричество, пропадало водоснабжение. И тем не менее все это время центр работал. Чтобы об этой работе стало известно миру, весной футболист и посол доброй воли ЮНИСЕФ Дэвид Бекхэм предоставил Ирине Кондратовой на день свою страничку в Instagram. Эта история получила широкую медиаогласку.

Выбрать относительно спокойный день для встречи было непросто.

«У нас тут каждый день свой Армагеддон», — признавалась Ирина Юрьевна.

ВАС ЗАИНТЕРЕСУЕТ

Ночной террор: россияне нанесли удары по Харькову и Запорожью

— Хотелось подробнее рассказать о ходе этой битвы. О противнике, союзниках, вооружении, маневрах, рекогносцировках, личном составе. О том, какую помощь государство и общество могут оказать. О том, какую оказывают.

— У вас будет такая возможность. Пойдемте, я покажу вам все.

Вот помещение, где проходили роды во время интенсивных обстрелов и бомбардировок города: полуподвал, темно, светомаскировка, много аппаратуры.

Рядом была послеродовая палата, — поясняет Ирина Юрьевна. — Из этого места есть четыре выхода на улицу. В подвале рожать было невозможно, там трубы с кипятком над головой, и человек, наверное, 600 персонала, больных и родственников со всей больницы. Поэтому выбрали такое место. Не то чтобы самое безопасное, но откуда можно было бы легко эвакуироваться. Для какой-то защиты от осколков, если вдруг вылетят стекла — большие картонные ящики с памперсами и прочим. Вот здесь мы все и рожали при бомбежках и обстрелах.

Идем дальше, в родильный блок.

Здесь родзалы и операционные. В мирное время. Это особенный родзал, для глубоко недоношенных детей от 500 до 1500 граммов веса при рождении, мы называем их Поспешайками. Много особенной аппаратуры, которая позволяет сделать так, чтобы можно было открыть легкие этим малышам сразу после рождения и продолжать за них дышать до перевода в реанимацию. Вот новый транспортный инкубатор с автономным вентилятором, который получили благодаря Дэвиду Бэкхему и ЮНИСЕФ. Японский, считается самым лучшим для наших маленьких пациентов из существующих на сегодняшний день. Теперь у нас таких три — необходимый минимум для супертревожной ситуации. Появление такой аппаратуры — шанс на спасение самых беззащитных.

— То есть был материальный эффект от, так сказать, весенней бэкхемиады?

— Конечно. Большой эффект. За все донаты ЮНИСЕФ купил и сформировал специальные медицинские наборы для родов, комплекты для малышей с одеждой и предметами ухода, развез их по всем родильным учреждениям Украины. Это была «планируемая акция», и я понимала, ЧТО именно страна должна получить от всей этой прекрасной медиавирусной истории. Несколько больниц были оснащены машинами «скорой помощи». Ну и естественно, моральная поддержка в тот момент была очень важна.

Следующее отделение — реанимация новорожденных. Здесь в инкубаторах лежат младенцы, которые не могут дышать самостоятельно. От малышей к аппаратам тянутся разные трубочки.

Фото из архива Ирины Кондратовой

Это Платон. Один килограмм тридцать граммов. Платоша с нами живет с 9 сентября. А это Петрик, его спасение потребовало мобилизации всего нашего коллективного разума и мы буквально прошли на грани фола. Трое суток не выходила отсюда. Он родился доношенным, но у него тяжелое инфекционное поражение легких. Эти дети живут благодаря аппаратуре, части из которой нет аналогов в мире. Посмотрите, сколько вокруг них всего, что включено в розетку и мигает, и пикает, и всячески сигнализирует нам об их состоянии каждую секунду.

— Чем это все питается, когда нет электроэнергии?

— У нас есть мощные дизельные генераторы на все больничные корпуса. Проблема в том, что генератор от человека зависит. Надо пойти, запустить. Чтобы аппаратура продолжала работать, нужны устройства бесперебойного питания, автоматически переключающиеся на автономное электроснабжение реанимации. Во время очередного аварийного отключения света бесперебойники вышли из строя. Это ведь только люди — железобетон, а аппаратура ломается в экстремальных условиях. Персонал руками вентилировал малышей до тех пор, пока не включили генераторы. Благодаря нашему волшебному харьковскому Санте, бизнесмену и волонтеру Юрию Сапронову, который через десять часов после моего поста в Фейсбуке купил и сам привез нам аккумуляторы для бесперебойника, теперь этих проблем нет.

— А чем дети питаются? Где их мамы?

— Мамы этих детей выписаны. Они приходят к малышам каждый день, сцеживают молочко, кормят, ухаживают, читают им стихи и рассказывают, как их любят. Ведь наши Поспешайки все слышат и понимают. До тех пор, пока малыши не могут дышать, они кушают через зонд. В приоритете — мамино молочко. Одна из мам болеет ковидом, поэтому пока приходить не будет, чтобы не инфицировать малышню. На этот случай есть специальные лечебные смеси для преждевременно рожденных деток. А вот и Александр Николаевич, заведующий реанимацией. Поговорите с ним.

Фото из архива Ирины Кондратовой

— Александр Николаевич, уменьшилось количество пациентов за время войны?

— Война не война, а больных детей меньше не стало. Допустим, в прошлом году по отчету за полгода было 92 ребенка, а в этом — 86. То есть отделение постоянно заполнено.

Закрылось много учреждений, которые оказывают помощь таким детям. И к нам их доставляли машинами экстренной помощи из всех районов Харьковской области.

— Сильно сократился штат?

— 25 февраля из врачей здесь остались Ирина Юрьевна, я и Ирина Игоревна. Спасибо еще нашим девочкам-медсестрам. Вообще медсестер должно быть много, одна на двух новорожденных. А их всего было то две, то три. Сначала кто-то каким-то чудом добирался на работу, потом мы просто остались в больнице. Мы, врачи и сестры, здесь жили, я со своей семьей и с семилетним ребенком. Здесь ели, спали. Три месяца сначала на полу на матрацах, потом на кроватях. Наладили быт, дети занимались с учителями.

— Страшно было?

— За детей больше переживали. Представьте, сирена, вся больница бежит в подвал. А мы куда детей заберем? Без аппаратов они жить не будут. Вот лежит ребенок. Ему нужен сжиженный кислород и воздух под давлением четыре атмосферы. Плюс тепло и мониторинг. Все это невозможно перенести в подвал. Поэтому мы приняли решение оставаться в отделении во время бомбежек с нашими пациентами, и продолжали работать. Когда звучит сирена, становимся в относительно безопасное место и молимся, чтобы было электричество. Нет электричества — нет жизни. Ирина Игоревна, страшно было, когда самолеты летали, бомбили тут все?

— Нет, — отвечает Ирина Игоревна. — Все время работа была… Носики капали…

— Какие носики?

— Да люди тут испуганные приезжали, ребенку нужно было просто нос закапать. Самый лайтовый вариант.

— Сейчас полегче стало, Александр Николаевич?

— Да, потихоньку доктора стали возвращаться. Немножко легче. Но скучать не приходится. Бесконечные какие-то аварии помимо всего прочего. Так, от ударной волны в последний прилет в центр вывалилась часть конструкции на потолке. Трубу прорвало, затопило отделение. Скучных дней не было вообще. Поначалу наша больница являлась таким центральным хабом, куда свозили всю гуманитарную помощь, а руководство уже распределяло ее по области. Мужской персонал организовал в вайбере группу. Бим-бим. Срочно все на пропускник, приехала фура. Разгружаем за час десять тонн. Таких фур могло три-четыре в день приходить. Плюс «скорые» со всех районов свозили новорожденных.

— Ирина Юрьевна, сколько пациентов за период войны было?

— Около 600 за семь месяцев. Но мы принимали детей из других учреждений в самый пик. Родов, наверное, 500 было. Четко в три раза меньше по статистике, чем обычно.

Фото из архива Ирины Кондратовой

— Какие общие тенденции можно отметить?

— В первые месяцы увеличилось количество преждевременных родов, потому что на стрессе все обостряется. С конца марта преждевременных родов было значительно меньше, чем до войны. Потому что женщины с небольшими сроками беременности выехали, слава тебе, Господи, из Харькова и области. Другая тенденция стала прослеживаться месяца через два-три, когда стали поступать пациентки с осложненным течением хронических заболеваний, на фоне которых женщины приняли решение сохранять беременность, и с акушерскими осложнениями. Это связано с ухудшением доступности к квалифицированной медицинской помощи, с изменением приоритетов, невниманием к своему самочувствию. Сейчас мы видим новый всплеск этих же проблем, потому что поступают пациентки с деоккупированных территорий, где не было адекватного наблюдения беременности. Появилось большое количество стафилококковых инфекций у новорожденных. Как в прошлом веке, когда не было современного инфекционного контроля и доступа к эффективным антибиотикам. Длительное проживание в подвалах, в антисанитарных условиях, без медицинской помощи и профилактики привело к тому, что мы встретились с настоящей «пузырчаткой новорожденных», которую мои молодые доктора видели только в учебниках. Акценты сместились, люди, находясь постоянно в экстремальных условиях, перестали обращать внимание на свое здоровье. К нам поступила беременная женщина, которая в течение нескольких дней находилась дома со спутанным сознанием, судорогами и высоким артериальным давлением.

— Почему до такого доходит?

— Это полиэтиологическая проблема. Безусловно, виной этому — война. Женщина не знала о высоком давлении, ее семья не обращала внимания на изменения самочувствия, рядом не было медперсонала, который мог бы грамотно оценить первые симптомы и их прогрессирование, чтобы срочно направить на госпитализацию. Как оказалось, состояние ребенка тоже было критическое, безальтернативные медицинские решения принимались нами очень быстро. Мы спасли маму, но не смогли, к сожалению, спасти ребенка.

— Сложнее или проще сегодня стала коммуникация с подопечными?

— У нас ни одной проблемы коммуникативной не было, ни с пациентками, ни с их партнерами первые три месяца, когда мы все здесь вместе жили. Вдруг оказалось, что в жизни есть главное и не главное. Важным стало: выжили мы после прилета русского самолета или нет. У нас были роды, когда нас беременная успокаивала. Бомбят же бесконечно. Мы им наушники надевали, в операционных и даже в родзалах они слушали музыку, какую захотят. А мы-то без наушников. И они нас иногда успокаивали, помогали психологически. Партнеры нам привозили воду, еду, стиральный порошок, присматривали за соседками.

При выписке нам несли кофе, чай, вкусняшки какие-то: ребята, вы здесь живете, это вам.

У нас ведь это не принято уже давно. Атавизм прошлого века, вот этот полиэтиленовый пакетик вернулся, но с едой, которая тогда на самом деле была важна.

Все личные связи, которые сформировались за первые три месяца, дорогого стоят. Сейчас уже стало несколько иначе. В прошлые выходные приехал гуманитарный груз, тяжелый достаточно. Я сама все принимаю и контролирую, приехала, попросила партнеров, которые в палатах живут с мамами, помочь разгрузить. На тот момент в отделении было трое мужчин. Ни один не помог, у всех нашлась причина «почему нет». Я потом к каждому подошла и аккуратно выяснила, были ли они в феврале-марте-апреле в Харькове. Нет. Это люди, которые тогда выехали и сейчас вернулись. Появляются люди, которым мы снова стали что-то должны, и это четко видно в коммуникации. Три месяца мы с нашими пациентами были одной командой и понимали, что никто из нас не знает, проснемся ли завтра, и вот этого всего точно в отношениях не должно быть. Наверное, это история любого общества. И все равно это травмирующая история для нас, потому что мы как-то уже на другой волне.

ВАС ЗАИНТЕРЕСУЕТ

Харьковские хроники: электричество, вода и ежик

— Во сколько сегодня обходится пациентам пребывание здесь?

— Все мамы, которые здесь лежат, не покупают медикаменты и расходные материалы и ни за что не платят. Наоборот, при выписке мы выдаем им вещи для деток, питание, бутылочки, иногда лекарства. Мы пока имеем такую возможность благодаря ЮНИСЕФ, нашим друзьям-волонтерам.

Фото из архива Ирины Кондратовой

— Что нужнее на данный момент прежде всего?

— Открытые реанимационные системы и закрытые инкубаторы — то, что помогает согревать маленьких детей, начиная с родильного зала. Это уникальная технология ежесекундного контроля температуры тела ребенка и автоматической регулировки при отклонении ее от заданной на 0,2 градуса. Мы отдаем предпочтение технике японского производства. Наша потребность — десять таких систем. Благодаря американцам украинского происхождения из Ukrainian association of Washington State, были собраны средства на украинской фандрайзинговой платформе, а Минздрав и ГП «Медичні закупівлі» приобрели для нас именно то, что заказали наши врачи.

Но наша потребность намного больше, а также всегда необходимы одноразовые расходные материалы, благодаря которым вся эта аппаратура работает: контуры, фильтры, датчики, манжетки. Казалось бы, мелочи, но это серьезная сумма расходов. Сейчас еще в одно отделение сходим, там тоже у нас герои.

Родильный блок с операционными. Пациентке из этого отделения сейчас предстоит операция. У нее сколиоз, тяжелая степень, поэтому ей нельзя самостоятельно рожать. Волнуется.

— Как настроение?

— Все хорошо, область только...

— Область чего? Ну что вы... — обнимает женщину Ирина Юрьевна. — Все, успокоились. Человек же там у вас внутри все чувствует. Сейчас мы вам музыку включим. Ярослав Анатольевич! Музыку приготовьте, пожалуйста. Ну, посмотрите на нее.

— Все понял! — отзывается Ярослав Анатольевич. — Какую предпочитаете? Может, Рамштайн? Пойдемте, все будет хорошо.

Фото из архива Ирины Кондратовой

— Ярослав Анатольевич наш анестезиолог. Он с семьей прожил с нами три месяца в больнице, с ребенком, с беременной женой, которая подарила нам «дочь полка». Ребята из Луганска, прожили там 2014-й. Ярослав прошел там тактическую медицину и не только. Уехали в Харьков, только наладили жизнь здесь, квартиру купили, и снова «русский мир». Они как опытные товарищи учили нас, как вести себя в экстремальных ситуациях. И решение не спускаться в подвал было принято, в том числе и благодаря им. Пообщайтесь вот с партнером нашей девочки, пока она готовится к операции.

— Вам наркоз не дают?

— Мне не дают, — улыбается мужчина.

— А для храбрости?

— Не, не надо. Мы — дончане. Приехали пять лет назад в Харьков. После начала войны пожили в Виннице два месяца, решили вернуться. Здесь как-то легче дышится.

— Первый раз?

— Третий...

— То есть настроение бодрое?

— А какое у нас, у дончан, настроение может быть? Только бодрое...

— Молодец какой. Кремень.

— Молодец, конечно. А рука дрожит… — замечает Ирина Юрьевна. — Вот это у нас отделение, куда переводим Поспешаек из реанимации после того, как научили их дышать. Здесь они уже круглосуточно с мамами. В самый пик обстрелов мы их отсюда переводили в глубокий подвал отдельно стоящего здания начала прошлого века. Они там жили 70 дней. И попугай у нас там жил для спокойствия и красоты, и доктора там жили со своими детьми. В апреле, когда потеплело, я начала их выгонять на улицу дышать свежим воздухом, потому что они стали напоминать «детей подземелья». Вот Виктория Александровна, заведующая отделением постинтенсивного наблюдения и выхаживания недоношенных. Есть у нас какая-нибудь говорящая мама? Пусть корреспондент задаст несколько вопросов.

Нашу «говорящую маму» тоже зовут Виктория, что весьма символично.

— На что жалуетесь?

— Все хорошо. Докторам очень благодарна. И персоналу. Нас буквально спасали. Тут все на высшем уровне, нет никаких нареканий. Абсолютно.

— У вас мальчик, первый?

— Да, сыночек. Дмитрий. Один килограмм 480 граммов. А первой девочка была. Она уже взрослая, десять лет.

— Сами харьковская?

— Из пригорода. Солоницевка.

— Почему вы не уехали?

— Если честно, как-то так решили остаться. У меня изначально беременность была не очень хорошая. Уезжать было еще страшнее. Все родственники у меня здесь, не выезжали никуда.

— Набираете нормально?

— Да. Мы здесь уже 15 дней. Может, еще пару недель, надеюсь, и на выписку.

— Всего хорошего вам и Дмитрию.

В том же отделении.

— Вот еще один феномен, — рассказывает Ирина Юрьевна. — Неонатолог, Валерия Эдуардовна. 24 февраля человек в своей родной Полтаве, в отпуске. 1 марта, когда нам разнесли тут все, я вижу ее силуэт в коридоре отделения. Я говорю: «Что ты здесь делаешь?!» Ответ: «Так у меня отпуск закончился, и я приехала на работу, и вам же помогать надо». Это был первый раз с начала войны, когда я заплакала.

Мы ее отпускаем периодически в Полтаву, но она все равно к нам возвращается. Если когда-нибудь суждено будет увидеть Лериных маму и папу, буду кланяться им за нее до земли. Самые стойкие — это детские врачи. Особенно врачи этих малявок мелких.

— Героический человек, что же вы не остались дома в Полтаве?

— Я не героический человек абсолютно. Страшно, ну и страшно. Все равно идешь и работаешь.

— Ирина Юрьевна, есть этому научное объяснение?

— У нас сейчас проходят групповые занятия с военным психологом. Мы не нашли адекватного литературного объяснения. Я слышу иногда, что они говорят. Никто из нас не говорит о себе, когда объясняет, почему остался. Все говорят о чувстве долга. Каждый понимал, что если он уедет, то с этими детьми никто не останется. Я знала, что лучше меня эту работу не сделает никто. И я не могла их бросить. Ни детей, ни персонал.

— А мы не могли вас бросить. Потому что каждый из нас думал, а что вы скажете тогда, — говорит Виктория Александровна. — Мы привыкли быть рядом. Мы как большая семья, наверное.

— На тот момент оставалось 30% персонала. После того как все начали уезжать, иногда, даже не прислав смс и не позвонив, оставшиеся врачи, сестрички, санитарочки стали бояться, что я их брошу. А я поняла, что выживу, если буду чувствовать их поддержку. Знала, даже когда совсем у меня нет сил, все равно утром должна выйти и что-то сказать ободряющее. И если не накрашеная, то хотя бы с улыбкой.

— Ирина Юрьевна, на какие вопросы бывает труднее всего ответить?

— Наверное, на вопрос: «Где вы берете силы?». Все время как-то выкручиваться приходится.

— Можно тоже об этом спросить?

— Я не знаю! Когда мой сын был маленький, он меня спрашивал: «Мам, чего ты ночью уходишь?». Потому что ребенок там очень тяжелый, говорила я. «Вернешься, зайди, поцелуй меня». Я же тебя разбужу, отвечаю. «Все равно, зайди и поцелуй». Возвращаюсь, целую. Глаза открывает: «Ребенок выжил?» Выжил, говорю. «А если бы ты не пошла, он бы умер?» Умер бы. «Ну, тогда ладно». Поворачивается и спит дальше.

Сейчас сын учится в другой стране. У нас с самого начала жесткий договор, что он мне звонит утром и вечером. Понятно, что в 19 лет не всегда хочется так много говорить с мамой. Но он мне звонит: «Мама, говори со мной». И я его просила: «Сынок, ты единственная отдушина моя. Расскажи вот все, что угодно, о том, как ты там в своей Аризоне». Я 30 минут поговорю — и у меня снова есть силы. Спасибо ему.

Когда сюда привезли раненых детей, наши взрослые хирурги их оперировали, а мы с Александром Николаевичем давали наркоз. Потому что не было больше никого. Я все это сделала, не помню, как дошла до своего кабинета. Ты работаешь всю жизнь в реанимации. Принимаешь детей после ДТП. Отравление грибами целыми семьями и всякие другие ужасы. Но раненые дети... Девочка полтора года, у которой на лице живые только глаза. Все остальное — в ранах от осколков. Да, они неглубокие. Но ты понимаешь, что это раненый ребенок, у которого просто живого места на лице нет. Про все остальное молчу. Я зашла в кабинет, закрыла его на ключ и начала реально выть.

Но есть близкие люди в разных городах и странах, которым я могла позвонить в любое время, и это меня спасало. Я очень вербальный человек. Наверное, когда есть кто-то, кто может сказать доброе слово — это то, в чем я черпаю силы. Другого источника я не знаю. И потом есть люди, которые действительно герои. У меня брат на передовой с первого дня. Мне неловко от того, что я здесь где-то смогу стратить, а он там с побратимами охраняет наши жизни.

Когда мне сейчас звонят волонтеры и спрашивают, что нужно, я часто отвечаю — донатьте ВСУ. Потому что военные — это наша защита. А дети — под этой защитой. И это наше будущее. Есть известная фраза, что дети, рождаясь, сами выбирают родителей. И сами выбирают день и час, когда им родиться. На мой взгляд, все те дети, которые выживают сегодня, будут самыми сильными людьми. Они будут после нас строить нашу Украину.

P.S. Спустя несколько дней после моего визита в центр, 10 октября, Россия нанесла массированные ракетные удары по всей территории Украины. Харьков остался без электричества и Интернета. Я позвонил Ирине Кондратовой, чтобы спросить, как держится центр. «Электричества нет, но работают генераторы. После всего, что уже перенесли, мы справимся», — ответила она.