ПЕВЕЦ ДВУХ МУЗ

Яка б не гріла груди позолота —

Серед своїх найвищих нагород

Вважаю пісню, вигойдану в нотах,

Що заспівав її народ.

Эти строки Александр Билаш написал в зрелом возрасте, находясь в зените славы, увенчанный многочисленными званиями и наградами, признанный и «обласканный» (как немногие) государством. И был абсолютно прав, поскольку он действительно народный композитор-песенник. Хотя в его творческом активе достаточно произведений и крупных форм, среди которых оперы, оперетты, оратория, симфонические поэмы, концерты для фортепиано с оркестром, кантаты и т.п., главной для художника всегда оставалась песня (общее их количество приблизилось к пяти сотням). Многие из них уже давно стали народными и живут своей собственной жизнью. Кто сегодня не помнит «Два кольори» или «Цвітуть осінні тихі небеса», «Журавка», «Сину, вже качки летять»... Впрочем, все не перечислишь...

Если бы А.Билаш написал лишь «Два кольори», то все равно вошел бы в историю как классик жанра. Однако в последние годы он все больше «нажимал» на стихи: за последние десять-двенадцать лет увидели свет пять новых сборничков, между тем предыдущие четыре «растянулись» во времени чуть ли не на три десятилетия. И, таким образом, количество опубликованных стихов, очевидно, сравнялось с количеством написанных песен. Недаром же он все время подчеркивал:

Я музику й поезію
однаково люблю...

Но поклонники долго не переставали спорить, кем же в большей степени является Александр Билаш — композитором или все же поэтом? Сам Александр Иванович отвечал на все споры так:

Коли мене вже розпинають звуки,

Коли від них аж стогне голова,

Від розпачу тоді здіймаю руки —

Прошу, щоб врятувать
прийшли слова.

Так і живу між звуками
й словами,

Немов між небом і землею
я живу...

Не встигнуть звуки
скласти крила й гами,

Як я вже слово кличу, ще й зову.

Как же создавались его песни? Естественно, по-разному. Одни, как песенный шедевр «Сину, качки летять», буквально за считанные минуты, на одном дыхании. «Словно прорвало, — признавался композитор, — только успевай записывать». Другие мучили его месяцами, а то и годами. В большинстве же случаев песня начиналась со стихотворения, которое должно было «запасть в душу», «зацепить» композитора и «не отпускать» его до тех пор, пока не зазвучат стихотворные строки неповторимой мелодией. Обычно композитор «искал» свои мелодии за роялем: он очень любил импровизировать. Но в последние годы, когда надолго «застревал» в больнице, песни рождались «внутренним слухом».

Любопытно, что очень многие песни А.Билаша на слова разных авторов перекликаются с его собственными стихами («Півні», «Журавлині ключі», «Не шукай розради у коханні», «Вулиця») — их так много, что перечислить невозможно, и сейчас трудно (да и нужно ли?) точно установить, что было раньше: то ли стихами откликнулся Александр Билаш на уже написанную песню, то ли обращал внимание на чужие стихи, созвучные собственным поэтическим образам, чтобы положить их на музыку. Несомненно одно: Билаш по очереди нырял в обе стихии и погружался глубоко, до полного изнеможения. Тогда снова переключался, тем самым восстанавливая творческие силы. Но поэзией увлекался все больше, «погружения» в стихотворчество становились более частыми и продолжительными.

Оно и понятно: нотопечатание в последнее десятилетие почти прекратилось, в условиях финансовых неурядиц трудно было найти исполнителя для своих произведений, не говоря уж об их записи. Сколько же можно писать «в стол»?! Да еще и уход из руководства Киевской организацией СКУ в конце 80-х композитор пережил довольно мучительно — 18 лет был он на этой должности. Но, как говорится, не было бы счастья... Высвобожденное время позволило «с головой» погрузиться в стихи: «Как повалили, — вспоминал он, — только успевай записывать. Словно что-то прорвало. Вроде и спишь, а оно варится... Вскакиваешь и бежишь к столу...» В своих стихах Александр Билаш тоже был «народным» — искренним, непосредственным, иногда наивным. Поэтому из них многое можно узнать об их авторе. Но они известны намного меньше, чем песни.

А начиналось все еще в далеком детстве... Как вспоминал А.Билаш, отдельные слова начали слагаться у него в стихотворные строки примерно тогда же, когда под пальцами гармошки «в три баса» словно сами собой рождались мелодии. Лет в 13 в местной районной газете появилось первое напечатанное стихотворение. В нем юный автор беспощадно раскритиковал колхозное начальство:

«На квітучій Полтавщині
у містечку Градищині

Є колгосп — «Чапаєв» зветься...

А щоб знать, що в нім ведеться,

Досить знать тільки правління:

Який хліб — таке й насіння...

Головою — Коливайло,
голова корів — Недбайло,

Бригадиром — Галаган...»

Ох и попало же Саше тогда от отца, работавшего в том правлении бухгалтером! Очевидно, наука пошла на пользу, если через столько лет стихотвореньице не стерлось из памяти.

Так они и жили в нем рядом — мелодия и поэтическое слово. Но если мелодии песнями быстро разлетелись по свету (в частности, «Впали роси на покоси» из к/ф «Роман и Франческа» запел чуть ли не весь Советский Союз), то стихи Александр еще долго прятал от постороннего глаза. Однажды отважился прочесть четыре строки Малышко: «Скажите, Андрей Самойлович, стоит мне этим заниматься или бросить?»

Переді мною клавіші лежать

У строгому порядку чорні й білі.

Хлоп’ята-пальці весело біжать

У сад мелодій рвати звуки спілі...

«Э, нет, Саша, — сказал знаменитый поэт, — пишите...». Так он и писал... Первый сборник стихотворений увидел свет, когда автору было уже за 40, и имел привычное для Билаша название «Мелодия» (1977) «Хоть и крошечная совсем была та книжечка, — вспоминала автор, — но словно бомба взорвалась. Как ухватили ее — буквально размели»...

Размести-то размели, но далеко не все коллеги по поэтическому цеху восприняли одобрительно, кое-кто даже наоборот — довольно ревностно: «Что это его потянуло на стихи? Пишет свои мелодии, чего же посягает на чужой хлеб?» А каждое стихотворение этой действительно небольшой, «захалявного» формата (по Кобзарю) книжечки звучало искренней неповторимой мелодией.

Девяносто первый год стал переломным для Украины, и Александр Билаш-поэт не мог остаться в стороне от бурных исторических событий: «Когда началась вся эта кутерьма, — вспоминал он, — я по-настоящему порадовался, что Украина будет самостоятельным государством. Ведь я больше всего люблю свою землю, свой народ, свой язык — в этом смысле я настоящий националист. Но когда все истовые вчерашние коммунисты начали вылезать на страницы газет и на экраны телевизоров и рвать партбилеты, мне стало страшно за них. Свой партбилет я не порвал — он у меня есть. Когда повеяли те ветры буйные, меня и левые, и правые начали каждый тянуть в свою компанию: коммунисты звали на свой съезд, руховцы — к себе. Но я не разделяю ту пену изо рта, когда орут и рвут на себе рубашки. Я сам по себе. То хорошее, что было у Советской власти, таким и останется. Его я забираю с собой. А ту мерзость, которую сегодня вижу по всей Украине, я никогда не допущу к себе.

Хорошо уже то, что сегодня можно свободно говорить, что думаешь. Вспоминаю, когда я впервые на радио принес «Два кольори», редактор, посмотрев, сказал: «Красное — это хорошо, а черное... куда оно? Не знаю, пропустят ли». А еще был такой случай: готовился сборник моих песен в «Музичній Україні». Один из сотрудников спрашивает меня: «Вот у вас здесь слова: «Шелест трав». А как вы смотрите на Шелеста?» Тот как раз попал в опалу. Я посмотрел на него, ничего не сказал. Повернулся и ушел. Сегодня, правда, другие крайности:

Збагатилась наша мова
іноземними словами.

Вже корова — не корова,
А бідон з хвостом й рогами.

На машину кажем — тачка,
На ларьки й кіоски — шопи.

На брехню говорим — качка,
А на с­ки кажем ж­и...

Самый поздний сборник — «Мамине крило» (1999) — словно поэтический итог прошедших лет. Видимо, не только меня поразил в ней мини-цикл «Молитва», состоящий из четырех отдельных стихов. Нельзя сказать, что раньше Александр Иванович не обращался к Богу в своих поэтических строках: «Боже, дай нам великі сніги», «О, Господи, помилуй і прости», «О, Господи, кого просить». Но Молитва — покаянная, умоляющая, очищающая — это, пожалуй, впервые.

Любопытно, что именно сборник «Мамине крило» поставил точку в давнишних профессиональных спорах наших поэтов — руководителей Союза писателей Украины. Наконец-то, после выхода в свет 8-го (!) сборника они приняли его в свой «цех», о чем и сообщили телеграммой летом 2000 года. С тех пор Александр Билаш стал членом двух творческих союзов — композиторов и писателей.

Больше всего, естественно, у композитора песен, посвященных счастливой любви, и это понятно. В автобиографическом стихотворении Билаш признается:

Я все життя любив
лиш двох жінок,

Нехай всі інші вибачать мені.

Одна із них — це рідна моя мати,

А друга — ти, моя кохана, ти.

Его семейная жизнь сложилась счастливо — жена Лариса Ивановна — всегда была ему добрым другом и советчицей, его музой, берегиней семейного уюта.

К 70-летнему юбилею автора в свет вышел последний поэтический сборник «Шурась» (название подарила незабываемая бабушка Варка — так она звала маленького Сашу) — девятый в художественном активе автора. Это своеобразная автобиографическая поэма, в которой Билаш «перетряхнул» и осмыслил всю свою жизнь «від дня народження і до...», отмечая ее важнейшие вехи. В неспешном эпическом повествовании он широко описал годы раннего детства, когда «навчився фарбувати пелюшки», тяжелого послевоенного школярства, когда «Не було ні зошитів, ні ручок, лиш напівогризки-олівці...», задорной юности, когда «поміняв чорнильницю-невиливайку із олівцями й ручками... на балалайку». Потом овладел мандолиной, гитарой, гармонью. И наконец, «від щастя ледь не задихнувся», потому что из Полтавы привезли «як поросятко у мішку — акордеон на три октави...»... В Полтавское музучилище его не приняли: «У директора хватило духа сказать, что у меня нет слуха...» А дальше был товарняк на Киев (домой вернуться не позволяла гордыня), год в вечерней музыкальной школе: «Я в ній теорію й гармонію вивчав, від радості і плакав, і кричав...», потому что днем разгружал вагоны, зарабатывая на жизнь. Потом была учеба в Житомирском музучилище: «До Житомира прослалася дорога — моя надія, і моя тривога...» И наконец, вожделенная Киевская консерватория — «на композиторский, престижный факультет...»

І почались щоденні творчі муки.

У кожного вони були свої.

Не раз, бувало, опускались руки,

Аж доки не побачив я її...

Быстро бежало время. «Закоханий в Ларису до нестями», он «на білі й чорні дні ділив», зарабатывал на жизнь, играя «У Києві на риночку», «вперто бився за диплом»... Вся жизнь, как когда-то в песне «Два кольори», уместилась на 40 страницах, хотя

Дорога була нелегка і тяжка.

Спочатку для Шури,
а потім — Сашка.

То бігла в долину,
то вгору вилась —

Не загубивсь у дорозі Шурась…

Обласканий сонцем,
умитий дощем —

Він став Олександром Івановичем.

В день нашей последней встречи из уголка его кабинета, где притаился магнитофон, звучала недавно записанная «Молитва до музики». А сегодня в памяти всплывают строки Александра Билаша из другой, уже упоминавшейся «Молитви»:

Господи! Всесильний, многоликий!

Ти мене помилуй і прости.

Як на звіт до себе
будеш кликать —

З піснею дозволь мене нести...

На самом деле так и было — гроб провожали его же песнями. Ну кто же мог подумать на последнем апрельском авторском концерте (вместе с Дмытром Павлычко) в Национальной филармонии среди моря цветов и оваций, что это случится так скоро. Когда-то о своих уже ушедших в вечность поэтах-побратимах Билаш написал:

Відходять хлопці в далечінь...

Туди, куди одна дорога.

Де для усіх — один курінь,

Де для усіх — одна черінь

і піч за стоптаним порогом.