Параджанов. Коллаж

В Национальном художественном музее — особая экспозиция. Осененная именем Сергея Иосифовича Параджанова. Человека-легенды. Режиссера, чей фильм «Тени забытых предков» стал эталоном украинского поэтического кино. Впервые за последние десять лет в Украину доставлены экспонаты из Ереванского музея Параджанова. Свыше 250 разнообразных композиций режиссера и художника. Это коллажи, рисунки, куклы, шляпы. А еще письма, которые Сергей Иосифович писал своим близким из дальних мест заключения. По количеству представленных экспонатов нынешняя киевская выставка Параджанова превосходит все прежние, в разное время проходившие за рубежом.

О гении Параджанова, армянина по национальности, родившегося и умершего в Тбилиси, но продолжительное время жившего и творившего именно в Киеве, уже много сказано и написано. Мировое признание, напомним, пришло к нему в начале 60-х, когда его «Тени…» собрали невероятный урожай призов и кинопремий на престижнейших фестивалях. Именно «Тени…» стали точкой отсчета его триумфов и трагедий. А награды в Украине нашли этого героя лишь после смерти… Звание народного артиста Украины ему присвоили в год смерти — 1990-м. Шевченковской премией его отметили через год после смерти. Символика, однако… В одном из своих интервью он, кстати, довольно двусмысленно обронил: «Я отомщу Украине… Отомщу своей любовью».

Силы небесные

На киевскую презентацию параджановской экспозиции пришли многие из тех, кто был близко знаком с режиссером, — Роман Балаян, Николай Рапай, Лариса Кадочникова, Маричка Миколайчук, Иван Драч, Иван Дзюба… Сын режиссера — Сурен Параджанов — признался «ЗН», что в свое время отказался менять фамилию отца и внес свою посильную лепту в его освобождение.

Директор Дома-музея Сергея Параджанова, приехавший в Киев открыть эту выставку, Завен Саркисян, был знаком с Параджановым более десяти лет.

— Я встретился с Параджановым ровно тридцать лет назад. Он тогда вышел из тюрьмы и приехал в Ереван. Наше знакомство было простым: «Я — Завен». — «Я — Сергей». Когда я был директором музея народного искусства, мы с Параджановым особенно сблизились. Он привез тогда свою большую выставку в Ереван. Именно после этого и появилось решение о создании его музея. Но, к сожалению, из-за землетрясения он открылся лишь после смерти Сергея — в 1994-м. За время существования нашего музея мы провели 50 выставок в разных странах. Но нынешняя — наибольшая. Например, в Париже мы представляли 60 экспонатов. В Риме лишь 30.

Завен Саркисян сам разыскивал многие работы Параджанова. Брал его телефонную книжку — и обзванивал всех по алфавиту. Затем встречался с этими людьми в разных уголках мира. Они и передавали работы художника. Еще рассказывали о нем разнообразные истории. Завен Саркисян даже записывал все эти рассказы на видео.

— Этих людей скоро уже не станет, многие из них в почтенном возрасте… За год наш музей посещает около 12 тысяч человек. Преимущественно это местное население. Но в Париже только за два месяца выставку Параджанова посетило 6 тысяч человек! Иногда нам даже предлагают его фальшивые работы. Людям, видимо, нужны деньги, вот они и приносят коллажи, к которым не прикасалась рука Сергея. А ведь у него все работы со скрытым смыслом.

***

В коллажах Параджанова соединено, казалось бы, несоединимое — фото, сухие растения, кусочки тканей и кружев, осколки фарфора и стекла. Все это смонтировано столь мастерски, что даже обычный хлам превращается в произведение искусства. Сам Параджанов на разных барахолках покупал порою бессмысленные предметы и создавал из них свои коллажи.

В тюрьме детали для будущих творений ему приносили заключенные. Однажды, когда его спросили, что ему дала та злополучная отсидка, режиссер горько пошутил: «Бессмертие!». Там он не мог быть кинорежиссером, поэтому рисовал и мастерил. На выставке, например, представлена кукла Лили Брик из мешковины. В письме из тюрьмы своей жене Светлане он написал об этой работе: «Я из мешковины сделал куклу Лили Брик — это шедевр, не знаю, как послать Суренчику на 10 ноября…»

Из фольги, которой тогда закупоривали стеклянные молочные бутылки, он создавал портреты. И вот одну такую крышечку, превращенную Параджановым в предмет искусства, увидит спустя годы Феллини, и она станет прообразом официальной медали — на кинофестивале в Римини.

Многие его коллажи напоминают маленькие фильмы. Например, серия коллажей «Перепись описанного имущества» (создана в связи с очередным арестом мастера). Имущество описывает вырезанный из книжки старый жандармский офицер. Рыдает семья, которая собрана из фотографий начала прошлого века. Тужит, лежа на полу, глава семьи. И даже антикварная мебель «съежилась», предчувствуя разлуку с хозяином.

Для Аллы Демидовой Сергей Иосифович мастерил изысканные шляпы. А вот его серия «Несколько эпизодов из жизни Джоконды» включает 13 работ – чертова дюжина. Есть Джоконда в стиле Босха, окруженная мистическими персонажами. А вот она же в компании Плисецкой и Высоцкого. Еще в одной «Джоконде» Параджанов увидел уже свое лицо, прикрепив к репродукции фото. Следующий коллаж — удивительная трапеза нескольких персонажей, «собранных» из фрагментов лиц Моны Лизы.

Когда-то эти произведения вызывали резкую критику. Но мастер парировал: «Ничего я с ней не сделал, просто дал племяннику три рубля и он купил мне репродукции. Я разрезал их, что-то склеил, что-то привнес. А ваша Джоконда висит в Лувре! Целая и невредимая! Можете пойти проверить!».

После выхода из тюрьмы Параджанов сказал: «Я оставил свою энергию в тюрьме, где стал художником. И привез оттуда свои 800 работ».

И еще: «Биография… я не очень ее помню, мою биографию. Да что моя биография? «Дарт» (арм. — горе, судьба) — вот это извечная ее форма».

***

В экспозиции представлены и тюремные письма Сергея Иосифовича. Жене Светлане он писал: «Еще раз предупреждаю — никого не принимать, ни о чем не говорить. Отсюда выходят на 10—15 дней и возвращаются на 15 лет. Среди этого мира и я. Кем я выйду? Тут выключают радио, если это Вивальди или Шопен. Терпят Огинского. Все противопоказано. Я сумасшедший старик, который рисует и клеит цветы. И это больше, нежели приговор. Все время — страх, угроза ножа и побития…»

Сыну Сурену: «Дорогой сын! В моей жизни случилась катастрофа. И к этому ты не имеешь никакого отношения, поэтому ты должен реагировать на все как мужчина. Прошу тебя не вдаваться в подробности, проявить характер и знать, что время расставит все на свое место…»

Здесь же несколько его работ из серии «Притча про сына».

— Мой папа всегда говорил, что природа отдыхает на детях гениев, вот я и отдыхаю! — говорит Сурен Параджанов. — Вообще-то по профессии я архитектор. Но сейчас от архитектуры немного отошел. Радует, что эта профессия начинает возрождаться.

— Вы помните своего отца в процессе творчества?

— Конечно помню, когда он творил. Это коллажи, картины, маски. Очень у него это все получалось. Без проблем! Без долгих «мук творчества». Дом у него всегда был посещаемый — что в Киеве, что в Тбилиси. И если за день к нему человек пятьдесят не пришло, то он уже сокрушался: «Никто не приходит, никого нет». А когда был переизбыток посетителей, он жаловался: «Как-то мне все надоели…» Гости уходили, и отец за два часа мог сделать что-то значительное.

— А время, когда отец был в заключении?.. Те события как-то отразились на вас?

— Я ведь не все время жил с отцом. Меня в основном воспитывали дедушка и бабушка. Но с папой я часто общался. Помню, существовал «лимит» на количество писем из тюрьмы. А я тогда в школе учился. И меня родные пытались от этого оградить -- на свидание к отцу не возили. Но когда отец освободился и прилетел в Киев, я вместе с друзьями встречал его.

Тогда было довольно тяжело с информацией. И подлинную правду на самом деле никто не знал. Когда я поступал в Киевский строительный институт, отец еще был в тюрьме. И несмотря на то, что я набрал достаточное количество баллов, вопрос о моем зачислении в вуз еще решался на уровне парткома. А поскольку мой дедушка был членом партии, то парторг сказал: мол, Сурен все-таки долго жил у дедушки и бабушки. Значит, у него правильное воспитание. Мне тогда даже предлагали взять фамилию мамы. Но я остался Параджановым.

Когда учился на втором курсе, друзья познакомили меня с человеком, который был членом известной организации «Амнистия-интернешнл». Я и передал ему материалы папиного дела. Затем квалифицированные юристы опубликовали большую статью в известной парижской газете со своими комментариями.

И вот согласно этим юридическим комментариям получается, что почти каждый пункт обвинения отца был сфабрикован! Например, одно обвинение тянет лишь на 30% . Следующего вообще не может быть. А третье — ложь и подстава.

Кстати, отца через полгода после этой публикации освободили. Ну а меня тогда же активно вербовал КГБ… Так что, полагаю, есть и моя доля участия в освобождении отца.

***

Все знают, что Параджанов очень помогал творчески раскрыться многим своим друзьям. Например, Лариса Кадочникова стала активней заявлять о себе в живописи только потому, что Параджанов однажды похвалил ее рисунки, вселив уверенность. Сегодня Лариса Валентиновна, как известно, признанный мастер, ее выставки проходят в разных городах.

— Для меня именно эта выставка очень волнительна, — признается Лариса Кадочникова. — Ведь благодаря Сергею я в 60-е приехала в Киев и влюбилась в Украину. Когда-то накануне запуска «Теней…» он увидел меня и воскликнул: «Вот Маричка!» И никого больше не пробовал на эту роль. Он сумел всю съемочную группу влюбить в Карпаты. Никто не отрицает — с Сергеем было очень сложно работать. Я ведь пришла к нему на съемки сразу после «Современника», после школы Олега Ефремова. Вначале ничего не понимала… И я сказала Сергею, что ухожу с картины. Но он мне терпеливо стал объяснять, что у него не система Станиславского, а поэтический кинематограф. Каждый эпизод в «Тенях…» снимали по 50—70 дублей. Выверялось буквально каждое движение. Очень волновался и Сергей, и оператор Юрий Ильенко. Прощание Марички и Ивана -- снимали в горах под дождевой установкой — вода качалась из родника. Пока установили эту систему, была уже середина ноября. И я думала, что простужусь на всю жизнь, стоя под ледяным душем. Но, как ни странно, никто не заболел. Силы небесные, очевидно, помогали этой картине.

Когда Сергей Иосифович жил в Киеве на площади Победы, мы довольно часто общались. У него всегда был полон дом талантливых людей со всей Украины. Сергей Иосифович любил принимать гостей, делал им подарки. Шутил по любому поводу. И постоянно старался «украсить» окружающую действительность. В его доме можно было запросто встретить знаменитостей — Владимира Высоцкого, Майю Плисецкую, Юрия Любимова. У этого человека была удивительная энергетика.

…Запомнилась мне и наша последняя встреча. Как-то позвонила ему в Тбилиси и сказала, что у меня намечается творческий вечер в киевском Доме кино. За два дня до этого события он приехал очень поздно, позвонил в дверь и попросил моего супруга спуститься вниз. Когда Михаил вернулся, то у него в руках уже был коньяк, а также сладости, фрукты и зелень. Вот такой Параджанов! Нежданно-негаданно привез своей актрисе подарок! На том моем вечере он почти все время молчал. А когда пришло время сказать слово, достал красивую шаль и просто накинул мне на плечи. И вечер пошел по второму кругу… Это была наша последняя встреча. Больше я Сергея не видела.

Екатерина КОНСТАНТИНОВА

Мудрые притчи гения

Со своими коллажами — вожделенными фантазиями — Сергей Параджанов вернулся в Киев... Туда, где прошел по всем кругам творческого и морального ада. Туда, где жил, любил, работал, страдал, был заключенным, превратился в легенду. Он тосковал по Киеву, как великий изгнанник Данте — по Флоренции. В Армении, где покоится прах мастера, в Москве, где он учился, в Нью-Йорке, где был всего лишь три дня, сегодня есть центры С.Параджанова. Киев — в большом долгу — склоняет голову перед гением XX века.

Сам Сергей Параджанов слишком скромно оценивал свое творчество: «Я не профессионал (в изобразительном искусстве) и на это не претендую. Однако моя выставка — не хобби, а потребность основной профессии. Я режиссер и учился у великих мастеров — И.Савченко и А.Довженко. Они рисовали, рисовал также С.Эйзенштейн. Под их влиянием... и я начал рисовать, делать коллажи, соединять фигуры, искать пластику».

Еще тридцать лет назад, во время съемок «Теней забытых предков», Сергей Иосифович привез из Карпат целую папку выразительных, удивительно экспрессивных рисунков. Сделаны они были «красками», какие попадались под руку. В горах это — сок черники, зелень травы, обугленные веточки из костра. Тогда я спросила его: «Где вы учились рисовать, не в Тбилиси ли?» — «Нет, в Москве, в институте, возле своих учителей-режиссеров».

«Карпатская сюита» выполнена с чувством романтического подъема, под очевидным влиянием Ф.Манайло. В ереванской коллекции видим стилистически соответствующие импрессиям Параджанова 60-х — начала 70-х годов «Портрет Ромы Балаяна» и «Портрет А.В.Горского».

Между ранним экспрессионизмом и коллажами конца 70—80-х годов лежит мрак арестов, издевательств, болезней, страхов и боли. Помните ангела из «Цвета граната», который подошел к перепаханной меже и остановился перед черной полосой? Параджановского ангела замучили, замуровали, разве что живым не похоронили. Жутко-пророческим взглядом в колодец будущего были слова Сиран Давыдовны — матери Сергея: «Не говорите мне о внуке, когда мой сын несчастный».

Был талант, не было счастья.

Советская система с ханжеством ее партийной и кагэбистской верхушки не терпела духа свободы. А Сергей Иосифович был не только свободным гением. Он олицетворял свободу как образ жизни и мышления. Государство его подстерегало, расставляло капканы и наконец подвергло заключению.

Но дух этого «мятежного гения» парил над нарами, проволокой и решетками. Он рисовал, чтобы не разлучаться с теми, кого любил, чтобы выжить духовно и физически. «Светлана, пришли мне книги, — писал он жене из тюрьмы. — Пойди к Бажану, Драчу, к...» Дальше шел перечень книг, открыток, репродукций. Фантастической силы творческий темперамент ломал бетонные параграфы тюремного режима. Его рисунки и талеры, сделанные из фольги (крышек из-под кефира), отсылали на экспертизу в Москву: «Не сумасшедший ли этот Параджанов?» Начальству так этого хотелось. «Это произведения гения», — поступил ответ эксперта.

Не сумасшедший! Скованное тело, свободный дух.

Самым страшным было отсутствие друзей и единомышленников. И он рисовал их портреты. Ему не хватало семьи — и появилась «Притча о сыне». Красота ему была нужна все время, поскольку дышал ею, как воздухом. Эту жажду можно было утолить только ежечасным воспроизведением красоты.

***

Из этого хлама рождается чудо коллажей. Помните:

«Когда б вы знали,
из какого сора
Растут стихи,
не ведая стыда».

(Анна Ахматова)

***

Он умел то, что умеют делать только гении и дети. Днями он сидел в своей комнате, как в пещере Али-бабы, окруженный рожденной им самим красотой. Мастер спешит воплотить свои мысли, воспоминания и прозрения если не в фильмах, то хотя бы в коллажах. «Веджвуд», «Памяти Фаберже», «Молитва об Овнатаняне», «День рождения Андерсена», «Памяти брата, погибшего на войне» и еще десятки (жаль, что не сотни) композиций смотрели на гостей этого необыкновенного жилища. С особой любовью компоновал грандиозные шляпы-натюрморты, увенчанные гирляндами, перьями, кружевом. Каждая из них — целый мир, своеобразный экзотический сценарий неосуществленных фильмов С.Параджанова. Для мастера коллаж был своеобразной записной книжкой, для зрителя — воплощением легенд, притч.

Его притчи всегда были мудрые и добрые.

Коллаж как художественная разновидность появился в начале ХХ века. Это была одна из красок в палитре авангардной эпохи — времени войн и революций. И хотя Сергей Параджанов жил в другую эпоху, его сознание тоже страдало от войны, которую против свободного художника вело государство. Именно поэтому в его творчестве доминирует коллаж — как знак слома, разрыва, деструктивности.

Коллаж — зеркало сознания гения, распятого между красотой и духовными пытками, физическим страданием.

«В художнике столько художника, сколько в нем ребенка», — справедливо заметил когда-то П.Пикассо. Сергей никогда не расставался с детством, подпитывался им. Щедрый и теплый Тифлис, в разное время пленивший сердца великих армянских художников Акопа Овнатаняна, Габриэла Сундукяна, Ованеса Туманяна, Вано Ходжабекяна, Александра Бажбеук-Меликяна, Ерванда Кочара, Геворка Григоряна (Джиотто) и многих других, был родиной параджановского артистизма.

***

Традиция много значила для Сергея Иосифовича. Его творческое сознание олицетворяло «культурный коллаж». В нем тбилисский «мемуаризм» объясняется в любви к мировой культуре. «Мемуаризм» золотым шитьем насквозь проходит через творчество художника.

В «альбоме» Сергея Параджанова — портреты Сиран Давыдовны, Светланы, Суренчика, друзей. Но и Микеланджело, Сервантеса, Довженко, поскольку семейный космос мастера был бы неполон без этих великих собеседников. Так органично, непринужденно семейно-интимное приобщается к культурной традиции человечества. Пожалуй, из ностальгии по мозаикам Софии Киевской в композицию «День рождения Андерсена» вошла смальта. В элегантную сказку в духе рококо органично вплелись образы школы Фонтенбло, брюссельские кружева, образы смолянок с полотен Левицкого, шитье, розы — все это романтический мир мастера. Стилистика карпатской иконописи на стекле рефлексирует в ауру семейной интимности, согласия и мягкой чувственности, когда Параджанов создает образ Христа в композиции «Пасха».

В коллажах Параджанова, как и в его фильмах, эстетизирован каждый миллиметр. В его композициях нет второстепенного. Не только произведение, но и его обрамление играет в этом «декоративном театре» значительную роль.

Рама — не только портал, но и действующее лицо — такое же активное, каким был занавес в знаменитом «Гамлете» Театра на Таганке. Рамы уникальны, каждая сделана для определенной композиции, как оправа для драгоценного камня. В этом — продолжение жизни персидско-тифлисской традиции. Рамы, скомпонованные из нескольких видов разноцветного бархата, украшены сусальным золотом, декорированы смальтой. В старых досках, которые, как в теплых ладонях, держат образ «Богородицы», даже щели эстетизированы — заполнены крошкой золотистого фарфора.

Из безграничности своих знаний, феноменальности художественной интуиции-познания С.Параджанов создавал новую поэтическую реальность. Она богата до чрезмерности. В ней есть восторженная игра образами, вещами, темами — парад импровизационности. Этот изящный театр — иногда патетический, иногда трагический, но преимущественно лирический, хотя в нем достаточно и гротеска.

В кинематографе, а позже и в коллажах Параджанов своеобразно развил монтажный тип художественного мышления, открытый еще С.Эйзенштейном. Суть метода заключается в объединении, казалось бы, несоответствующих элементов в новую художественную целостность. Монтаж, или (по Эйзенштейну) «контрапунктивное столкновение», — едва ли не самая выразительная особенность искусства XX века вообще, которое развивается с учетом категоричного императива скоротечного времени. Монтаж — качество постимпрессионистической живописи, в частности сюрреализма, построденовской скульптуры, музыки и поэзии XX века.

Коллажи Сергея Параджанова — классический пример контрапунктивного монтажа. В нем знакомое, изъятое из типичной историко-пластической ситуации, перегруппировано в новых взаимосвязях. Зачем? А затем, чтобы под внешним и почти банальным разглядеть скрытую структуру действительности.

Ольга ПЕТРОВА

История болезни: открытая рана

В день открытия параджановской выставки — наверное, это совпадение (а возможно, режиссерский замысел) — в одной из киевских газет стали публиковать «документальный диптих», посвященный подробностям закрытого судебного дела режиссера, который прославил украинское кино на весь мир.

Вообще обожаю эти фигуры умолчания — «в одной из киевских газет», видите ли. Впрочем, кому нужно, тот и так найдет в какой — в разноцветной, репортерской, осененной патронатом владельца заводов, газет, пароходов, шахт и футбольного клуба. А кому не нужно — так и вовсе незачем все это читать.

Так вот про «диптих».

Трудно осмыслить, что такого судьбоносного стряслось в жизни страны, в судьбах искусства, а также в бытии и сознании родственников знаменитого режиссера, что потребовалось именно сейчас и именно в такой лицемерно «объективистской» форме перетряхивать архивы Киевского областного суда 35-летней давности. С четко поставленной задачей — извлечь оттуда «дела» давно минувших дней во всех пикантных подробностях.

…Если точно, то это 1973-й, 9 декабря. Дата, когда был зарегистрирован роковой донос на Параджанова. То самое подметное письмо, которое и подрезало крылья режиссеру на взлете.

Советские менты тогда попытались установить даже авторство. Дескать, а кто же этот радетель нравственности в советском обществе? Только Петриченко Семена Петровича — гражданина-заявителя — «установить не представилось возможным».

А может, просто не там искали? И «проживал» он по той самой улице и в том самом доме, где базировался главный офис украинского филиала КГБ СССР?

Впрочем, «дело» ведь не только в давней анонимке. Мало ли стучали? Мало ли писали? И мало ли человеческих судеб поломали о гэбистское колено в разных кабинетах?

«Дело» же, как мне видится, в том, что трудную жизнь и личную драму большого художника опять и снова — «на потребу!». Не щадя никого. Ни читателя — в особенности интеллигентного. Ни семью — а ведь есть жена, есть сын режиссера. В день «премьеры» того «диптиха» позвонил Светлане Щербатюк, вдове Параджанова. Она подавлена, она в шоке. «Боже, за что? Я не могу поднять головы… Они опять его хотят казнить?»

Конечно-конечно, я все понимаю, со всем соглашаюсь: нынче свобода слова, свобода совести. И свобода безумия. Открытые архивы, открытые рты. Открытые старые раны. Все правильно. Все сходится. Но почему так тревожно?..

Почему, скажем, желтая пресса — к которой уж попривыкли — тотально подглядывает (это заданный жанр). А иная, уж не знаю какая, — с иезуитской важностью выворачивает пять пудов «документальной» фальши, явно заказной грязи на самых разных читателей и на конкретные головы родственников давно ушедшего человека… Безусловно, спорной, противоречивой, скандальной, карнавальной, гениальной, исторической и мифической личности. Ценной для отечества главным: шедевром, поднявшим украинское кино в целом мире на недосягаемую высоту.

Вроде морализаторски? Вроде банально? Ведь вроде бы и так всем ясно: о мертвых или хорошо или ничего. Но с «ничего» (не говоря уж о «хорошо») — не получается. Без этических тормозов, без контролеров по имени Совесть и Такт, в хитромудром, якобы объективном формате «цитирования» можно один за другим — из номера в номер — верстать «документы» судебных перипетий 1973—74 гг… Их сфабрикованность — с этим согласны — почти ни у кого не вызывает сомнений. Но разрушительная сила оных (в полновесном публичном формате) — не слабее тротила.

Эта взрывная волна особо всколыхнет ту часть «просвещенного» социума, которую и классики-то, не мудрствуя, величали «чернью». Именно так. Контрастно представляю тех, кто с бутылкой пива в зубах и с этой же цветной газетой под мышкой глумливо потешается-гогочет над личной драмой, над распятием художника. Дескать, «разоблачили» наконец-то этого режиссеришку… Далее, как вы понимаете, из этих сладкоголосых уст последует неприемлемый для печати пейоративный синонимический ряд, характеризующий режиссера. Они в жизни не досмотрят ни один его фильм до финала — уснут! Да и не демонстрируют эти картины сегодня по ТВ. Зато благодаря дотошной подметной «документалистике» они узнают и собутыльникам расскажут… С кем переспал? С кем хотел переспать? Кого приютил в своем доме ради интимной выгоды? А кого выгнал за порог, не дождавшись взаимности? Как был в юности соблазнен высокопартийным кавказским горцем? Почему жена его закрывала глаза на все «это»? «Опускали» ли на зоне? Или сам кого-нибудь «опустил»?

Это действительно «важные» именно «сегодня» подробности. Тем более в материалах закрытого — как перелом кости —судебного дела начала 70-х.

Помню, еще в школе даже на пионерских линейках учили, что читать чужие письма нехорошо, подглядывать в замочную щель низко.

Возможно, и сейчас где-то учат тому же. Только «чужие письма» нынче публикуют со всеми каллиграфическими изгибами. На всю страну. Не спросив отправителя, адресата, родственников оных. Сотни тысяч экземпляров «чужих писем» (а еще Интернет).

Даже днепропетровским отморозкам, «просто так» недавно убивавшим стариков и детей, судя по публикациям в той же газете, полагался адвокат (он, если не ошибаюсь, даже давал интервью).

А для большого режиссера, выставленного на всеобщее обозрение извращенцем и содомитом (судя по обильному цитированию), так и не нашлось ни адвоката, ни завалявшихся вменяемых свидетелей. Тех, которые, возможно, сказали бы: «Ребята, что вы творите? Ведь у этой луны — две стороны… И как-никак — это гордость родного искусства. Кому надо, тот знал…А кому-то, может быть, и вовсе знать не следует… Раз дело «закрытое», а рана «открытая» — и до сих пор кровоточит. Это та самая «запретная зона» интимной человеческой жизни, где могут наследить лишь гэбистские сапоги. Мы же не судим о Высоцком исключительно по «показаниям» московских наркоторговцев в период Олимпиады-80. Мы же не рассматриваем Шпаликова только сквозь призму опустошенной им стеклотары. Мы же не трясем на каждом углу историей болезни Ивана Франко. И не сифилис же оставил в истории мировой литературы великий Ги де Мопассан!..»

В пору разгара «Огонька» В.Коротича, помню, появилась подробная публикация Аллы Босарт «Сергей-Иосиф: апокрифы» — как бы на ту же тему. Именно — «как бы». Тюрьма и сума, «тень» и «плетень» — вроде о том же. Но знаменитая журналистка тогда нашла особый стиль, особую манеру недосказанности, чтобы сказать вроде о том же — но тонко, человечно. С сочувствием, а не с презрительным холодным равнодушием. Она тогда «допросила» даже Евгения Макашова, следователя по особо важным делам Киевской прокуратуры, одного из авторов «Дела Параджанова». Макашов ей говорит: «А у меня и не было задачи посадить его! Когда я получил это дело, то Параджанов уже сидел. И мне надо было выяснить, действительны ли обвинения» — «Так, значит, его посадили, когда еще вина не была доказана?» — «Я ничего не говорю, он способный человек был…»

Это не свидетель. Это следователь. Но о чем это я, еще бы «Новый мир» вспомнил времен Твардовского.

В нашем же местном «деле», все же прошу прощения, нашли одного-единственного «беспристрастного свидетеля».

Это Ильенко Юрий Гераси­мович — известный режиссер, оператор «Теней…». Уж не один год он ведет с покойным Параджановым какой-то трудный и непостижимый для меня «диалог». При этом выступает в подтекстах своих дискурсов в довольно образных ипостасях — то Понтий Пилат, то апостол Петр… Мотивацию этого «диалога», пожалуй, мог бы лучше объяснить писатель Юрий Олеша в своем самом популярном произведении под названием…

Очередные «свидетельства» Юрия Ильенко по старому «делу», на мой взгляд, должны бы ужаснуть украинскую интеллигенцию. Только снова никто не услышал «выстрела» — в защиту Параджанова.

Друг Беликов, видимо, в это время пьет очередной горький литр — на своей загородной даче.

Друг Балаян завершает фильм про «райские птички». Хотя давно бы надо уже снять про «безумные пчелы».

Зато у друга Ильенко всегда найдется время для разговора на любимую тему.

К счастью, он не стремится живописать во всех художественных изгибах, «как опускали» Параджанова на зоне. Но признается, что сохранились аудиозаписи с рассказами об этом. Так что спасибо, пощадил население.

Зато Ильенко ну никак не может молчать, когда речь заходит о диссидентстве в родной Украине. «Это диссидентство — такие же мифы, как и другие… Что, Дзюба этого не понимал? Тогда он был дурак, но это далеко не так..»

Иван Михайлович, а вы-то как на это смотрите? Не хотите передать привет этому «учителю Параджанова», как он сам себя однажды назвал в бульварной газете?

Как вообще всем нашим подвижникам поэтического кино
(г-же Брюховецкой, например) жить и работать после довольно смелого публичного пассажа по поводу того, что… «Параджанов стал делать все, чтобы его… посадили!» По мнению Ильенко, у Параджанова возник длительный творческий кризис, он никак не мог разродиться шедевром, равным «Теням», — и вот получается сам себя и запроторил на зону…

Подобное печатает украинская пресса. Это читают дети. После этого хочется помыть руки.

Все может случиться в длинной творческой жизни — художественная ревность, изысканная подлость, даже взаимное восхищение — но зачем такой «сюр»?

Неужели думает, что не осталось никого из тех, кто мог бы вспомнить, как один за другим гибли замыслы Параджанова — «Бахчисарайский фонтан», «Киевские фрески», фильм об Андерсене, «Исповедь». Сохранился его удивительный текст по мотивам «Интермеццо» Коцюбинского. И осталась стенограмма студийного «судилища», когда Левчук энд компани попросту завернули этот текст — и Параджанова отправили «на доработку». Сохранилось и письмо Сергея Иосифовича секретарю ЦК КПУ Ф.Овчаренко, в котором режиссер не пишет, а вопит: дайте работать, не ради собственного тщеславия, а ради Украины хочу кино снимать… И эти тексты остались. А не только обнародованные судебные бумагомарательства с дотошными подробностями — кого? когда? сколько раз?

Лишь в одном, пожалуй, прав глубокоуважаемый Юрий Герасимович… Некоторых режиссеров, которых Всевышний то ли одновременно, то ли поэтапно лишает разума, таланта и совести, может быть, действительно надобно отправить в места недальние — для отсидки, для отдыха, для обновления креатива. И не на зону — упаси Бог! А в комфортную клинику, где в тех же подробностях изучат затянувшуюся «историю болезни»… Одного опасаюсь: хватит ли коек в палате под номером шесть?

Олег ВЕРГЕЛИС