«Будут карать за то, что народ был под немцами и должен был как-то жить». Население Украины в первые месяцы войны

Война сложна, темна и густа, как непроходимый лес. Она не похожа на ее описание, она и проще, и сложнее. Ее чувствуют, не всегда понимают ее участники. Ее понимают, но не чувствуют позднейшие исследователи.

Илья Эренбург

Последние 10 лет в отечественном историческом описании войны 1941—1945 гг. происходят качественные сдвиги. Речь идет не только об освоении нового тематического пространства и фактографической составляющей истории Украины. Заметную роль здесь играют изменения, происходящие ныне в исследовательской культуре, в мировоззренческих ориентациях многих ученых, их методологическом вооружении и постижении событий войны в сугубо гуманистических и антропологических измерениях. Происходит переход к умеренному и взвешенному украиноцентризму — написанию истории Украины с позиций собственного народа. Посему возникает потребность осваивать все новые и новые подходы и сюжетные линии. В том числе и те, которые долгие годы были по сути запрещены или пребывали на маргинесах исторических поисков.

Среди них и такие «сегменты» прошлого, которые носят название этнопсихологической, политической и социальной истории (западноевропейское название — социальная антропология). Последняя ориентируется на изучение мельчайших деталей и фрагментов бытия человека, его повседневной жизни. Следует сделать оговорку: эти страницы «книги бытия украинского народа» являются и могут быть даже необязательно привлекательными, захватывающе интересными, светлыми или героическими. Зачастую они весьма щекотоливы. Скажем, о коллаборационизме.

Следы прошлого проявляются и сейчас в общественной мысли, в действиях политиков, в различных дискуссиях вокруг исторического прошлого, доказывающих: прошлое существует и в настоящем и, прямо или косвенно, влияет на него. «Во всем нас окружающем — одно свойство, обязывающее нас с ним считаться: оно существует» (Х. Ортега-и-Гассет). Описывать историю прошедшей войны нужно без каких-либо купюр.

К сожалению, в Украине не все разделяют подобные подходы; «существует немалый комплекс проблем, который представители «правильных» взглядов считают совершенно необязательными или не столь уже важными для «правильного представления о войне» (Юрий Шаповал). Отсюда и получаем «войну», впрочем, главным образом не научного формата, вокруг многих проблем из истории прошедшей войны. К таковым относится практически вся проблематика, связанная с первым — самым ужасным и трагичным — периодом войны, тематика, касающаяся истории плена и коллаборационизма, деятельность ОУН и УПА. Тут же и практически вся история оккупационного времени. Ведь социально-экономическая и общественно-политическая жизнь гражданского населения, жизнь простого человека, оказавшегося под властью оккупантов (всех возрастных групп и социальных положений), жителей села и города в самых широких измерениях, плоскостях и ракурсах, в том числе и неприглядных, практически не изучалась.

Ученые показывали людоедскую суть оккупантов и лишения попавших под их власть. И это правильно. Но установка на показ антигуманной сущности оккупационного режима не затрагивала деликатные с точки зрения партийно-советской идеологии и классовых подходов к освещению истории войны вопросы о выживании гражданского населения в самом широком понимании этого слова.

Поиски ответов на все вопросы «о выживании» заставляли погрузиться в проблему сосуществования и сотрудничества — прямо или косвенно — местного населения с оккупационными властями. Показывать глубину и формы их контактов, параметры адаптации населения к условиям оккупационной жизни и их содержания; писать о том, что биологическое, даже отчасти, но брало верх над идейным и духовным в человеке. Исследовать адаптационные процессы населения к реалиям оккупации, их проявления и поиски путей к элементарному выживанию, в том числе и путем привлечения всего приобретенного ранее опыта жизни в тяжкие годы революций и Гражданской войны, голодоморов 20-х и 30-х годов и т.д.

Нельзя обойти и следующий вопрос: индивидуализм или опыт советского коллективизма, приобретенный в довоенную пору, сыграли главную роль в борьбе за выживание? А можно ли было избежать хотя бы постановки следующего вопроса: как вся практика советской власти, ее вождей и особенно спецорганов по внедрению/насаждению социалистического образа жизни и производная от этого — политика перманентных чисток, выселений, ссылок и бесконечных этапов в ГУЛАГ — сказалась на поведении тех, кто остался на оккупированных землях? А катастрофические неудачи Красной Армии в 1941 году? Армии, которая, как обещала пропаганда, «малой кровью» и обязательно на территории врага окончательно и быстро его разобьет... И прибавляло ли это оптимизма гражданскому населению, аргументов по поводу «силы» советской власти? В советскую пору историки практически избегали даже постановки подобных вопросов — такие «мелочи жизни» не всегда работали на партийно-классовую концепцию освещения истории оккупации.

Сегодня наконец-то акценты меняются в сторону исследования истории народа, его бытия и судьбы человека, попавшего в тиски войны. Речь идет о судьбе простых семей, целых социальных групп, и в советское время занимавших далеко не самые высокие ступени в иерархии жизни, в том числе без разделения по партийно-классовым и политическим признакам на «своих» (советских) и «чужих» (военнопленных, бандеровцев, коллаборантов, воинов УПА и т.д.).

В Украине под оккупацией по разным оценкам оказалось 75—80% гражданского населения. Если в 1941 г. здесь проживал почти 41 млн., то в удавке оккупации оказалось порядка 30 млн.

Пребывание такого большого количества наших сограждан под пятой врага побуждает к постановке вопроса о причинах этого явления. Анализ отечественной литературы показывает, что развернутого ответа на него не было и до сих пор нет. Подтекст таков: ход событий на фронтах войны вызвал такую ситуацию, что значительная часть населения западных районов СССР, в силу различных причин, оказалась за линией фронта. Подобный схематический ответ лишь отчасти объясняет ситуацию, но не дает четких ответов на какие-либо вопросы.

Общеизвестно, что советские органы власти, в том числе и специально созданный Совет по вопросам эвакуации, должны заботиться и о вывозе гражданского населения. Об этом свидетельствуют названия документов, определявших содержание и направление эвакуационной политики. Так, 27 июня 1941 г. ЦК ВКП(б) и СНК СССР приняли постановление «О порядке вывоза и размещения людских контингентов и ценного имущества». Но главный акцент все-таки, как засвидетельствовала практика, делался именно на вывозе народнохозяйственных объектов. Не случайно названное выше постановление было дополнено специальной директивой ГКО от 7 августа 1941 г. о первоочередной эвакуации оборудования оборонных заводов и предприятий цветной и черной металлургии, химической промышленности. Более того, дополнительно был создан и спецкомитет по эвакуации запасов продовольствия, сырья, промышленных товаров, оборудования предприятий легкой и пищевой промышленности. Впрочем, вместе с оборудованием организованно эвакуировалось и небольшое количество высококвалифицированных рабочих, и обязательно руководители всех рангов и уровней, партийно-советские кадры, известные люди и пр. С территории Украины было эвакуировано всего 3,5 млн. человек из 41 млн. (менее 9%), а из Киева — около 350 тысяч из 900 тысяч.

Есть основания утверждать, что власти не преследовали главной задачей максимальную эвакуацию самого ценного сокровища государства — его населения. К такому выводу побуждает анализ различных постановлений, директив, телеграмм и других документов, касающихся этого периода 1941 г. Прежде всего перечитайте внимательно речи И.Сталина, провозглашенные им в июле —декабре 1941 г. — как раз в то время, когда происходила невиданная эвакуационная операция. Их содержание свидетельствует: руководитель государства — отец всех наций и народов, — не подчеркивал и не акцентировал внимание на массовом вывозе «детей» — граждан государства, не требовал в первую очередь вывезти (эвакуировать) все население. Обратимся к документам. 3 июля 1941 года, выступая по радио с программным обращением ко всему народу — к братьям и сестрам, — он, среди ряда задач, выдвигает и следующую, непосредственно связанную с эвакуацией: «При условиях вынужденного отхода Красной Армии нужно отгонять весь подвижный железнодорожный парк, не оставлять врагу ни одного вагона, не оставлять неприятелю ни килограмма хлеба, ни литра горючего. Колхозники должны отгонять весь скот, хлеб сдавать под охрану государственных органов для вывоза его в тыловые районы. Все ценное имущество, в том числе и цветные металлы, хлеб и горючее, которое не может быть вывезено, должно безусловно уничтожаться». Конец цитаты... Так где же здесь слова об эвакуации людей западных регионов СССР и особенно тех, кто мог попасть под сапог нациста? Не упоминается об этом и в программной речи от 6 ноября 1941 года. В специальном разделе «Наши задачи» этот гуманистический вопрос совершенно отсутствует. Подобное его замалчивание было весьма многозначительным и по сути свидетельствовало о реальной «заботе» вождя о человеке, которому грозила оккупация со всеми ее страхами и непредсказуемыми последствиями и угрозами. И.Сталин об этом знал и сам неоднократно подчеркивал. Но настойчиво и методично не требовал эвакуировать в первую очередь население — все или большую его часть, — которое могло оказаться за линией фронта. Это был своеобразный сигнал всем, кто был причастен к эвакуации. Не потому ли в качестве реакции на речь И.Сталина 3 июля 1941 г. появилась телеграмма ЦК КП(б)У от 9.07.1941 г., носившая весьма выразительный заголовок — «О порядке эвакуации и уничтожения имущества». Заголовок, по сути, передавал и все содержание этого документа. В нем речь шла исключительно об имуществе, а о людях — ни слова. Любопытно, что И.Сталин в ответ на эту телеграмму Н.Хрущева немного «подправляет» ЦП КП(б)У и предостерегает от поспешной эвакуации имущества в 100-километровой прифронтовой полосе и его уничтожения и прилагает следующее разъяснение: только в случае вынужденного отхода войск в зоне 70 верст... нужно вывезти все взрослое население мужского пола, рабочую скотину, зерно, транспорт... Следовательно, и тут речь идет не обо всем гражданском населении, а только о «взрослом населении мужского пола» (вместе с «рабочей скотиной»!). Это — резерв для действующей армии.

Знало ли население Украины о подобных «приоритетах» и содержании посылаемых Сталиным, как нынче модно стало говорить, «мессиджей»? И как оно на это реагировало? Ответ, подтверждаемый источниками и рассказами очевидцев тех событий, лежит на поверхности: «нас бросили на произвол судьбы, на погибель» в то время как «начальство заботилось только о себе и своих семьях». Сотрудник английского посольства Дж. Рассел сообщал в Лондон о том, что даже в Москве, от которой летом 1941 г. линия фронта была еще довольно далеко, фиксировались подобные настроения: «нас бросили, а сами бегут на восток». Такие настроения и в Украине были массовыми.

Смысл эвакуационной политики — прежде всего вывезти материально-технические средства производства! — ярко характеризует советскую систему. Гуманистическая составляющая всей эвакуационной кампании осталась второстепенной. Человек оказался на втором плане, эдаким приложением к технике, имуществу, скоту... Кто-то до сих пор считает: человека труднее поднять в дорогу и перевезти, нежели демонтировать, погрузить в вагоны оборудование и вывезти его, ведь первого нужно было еще и кормить, обеспечивать медицинским сопровождением в пути и т.д. Причина здесь в другом: система проявила равнодушие к рядовому человеку. По сути, эти же акценты были перенесены и в научную советскую литературу, даже в фундаментальные издания. Так, в академической восьмитомной «Історії Української РСР» (1977 г.) в специальном параграфе «Эвакуация» описывается исключительно вывоз материально-технических ценностей и, в качестве дополнения, — эвакуация научных учреждений, театров, но не людей!

Менее обобщенные сведения о количестве эвакуированного населения — около 3,5 млн. человек — были представлены еще в 1967 году в трехтомнике «Українська РСР у Великій Вітчизняній війні Радянського Союзу 1941—1945 рр.» (Т. 1. — С. 287). И хотя эта цифра до сих пор требует уточнений, в любом случае можно с уверенностью утверждать: подавляющее большинство гражданского населения Украины было брошено на произвол судьбы. И тот факт, что под пятой нацистов и их сателлитов в Украине (и других республиках СССР) оказалось подавляющее большинство гражданского населения, можно расценить как одно из самых трагических событий войны, если не сказать — катастрофических. То, что случилось с населением на оккупированных землях — массовое его уничтожение (более 5 млн.), порабощение и обречение на вымирание, — по-другому трудно назвать. Разве вожди государства не знали, какая трагическая судьба ожидает его граждан? Ведь фашисты не скрывали своих взглядов и планов, да и их действия в Европе и особенно в Польше убедительно доказывали: население обречено на порабощение и уничтожение... А некоторым категориям — коммунистам-комиссарам, евреям, цыганам, психически больным вообще никакой надежды на выживание арийцы не оставляли. И 1941—1944 годы, к сожалению, это подтвердили...

Конечно, на оккупированных землях остались, попали туда в силу ряда обстоятельств либо оказались помимо своей воли различные категории и слои населения, и мотивы у них были разные. На западноукраинских землях и на Буковине местное население практически даже «не шевельнулось», инициативы к выезду не проявило, да на это, практически, даже не было времени. К тому же, его никто и не подталкивал к выезду. С этой территории выехала преимущественно номенклатура. В центральных и восточных районах Украины ситуация была другой, да и время для подготовки к эвакуации было. Кто-то стремился эвакуироваться, и в конце концов выехал. Незначительную часть населения — преимущественно членов партии, активистов и комсомольцев — целенаправленно оставили для организации движения сопротивления. Но были здесь и такие, кто сознательно остался, дожидаясь прихода оккупантов. И это исторический факт. Последние как раз и составят ту социальную среду, из недр которой выйдут прислужники различного пошиба и сознательные коллаборационисты. Были здесь и те, кто хоть и не симпатизировал Советам и недолюбливал их, но и к оккупантам относился настороженно; кто-то выжидал, помня еще кайзеровцев, которые вели здесь себя словно баре в 1918 году...

Но подавляющее большинство гражданского населения оказалось на оккупированных землях вынужденно. Однако о вине или хотя бы какой-то меры вины за это, а тем более какой-то компенсации — материальной или моральной — и ответственности государства, конституционно обязанного приложить все усилия для защиты и сохранения жизни всех его граждан (как наибольшей ценности общества), никогда при советской власти речь не шла. Этот вопрос вообще даже не ставили ни в сугубо научных измерениях, ни в нравственных (ведь тут бы обязательно возник вопрос о вине или невиновности государства, о степени вины и т.д.) или в правовых (тогда речь шла бы об ответственности государства). Руководство никогда бы не снизошло до того, чтобы сказать «Народ мой! Прости нас, что мы тебя не уберегли от гнета оккупации и бросили на глумление врагу». Искупление своих грехов и признание собственных ошибок или какие-то подобные этому нравственно-этические поступки не были присущи вождям системы. Впрочем, уже по окончании войны И.Сталин — в ранге Победителя! — великодушно и «самокритично» признал, что в 1941 г. советское правительство допускало ошибки, а потому народ имел полное право требовать отставки правительства, но не сделал этого. Поверить в искренность и «чистосердечность покаяния» И.Сталина трудно. Скорее всего это было лукавство. А слова, сказанные им, наверняка были прежде всего адресованы внешнему слушателю, — находившемуся за пределами СССР. Ведь советский народ, «винтик» по его же высказыванию, который хоть и «имел полное право требовать отставки правительства», на самом деле знал истинную цену этого «права». Можно представить, что в тех условиях ему грозило хотя бы за вербальную (публичную) попытку лишь напомнить вслух о такой возможности.

Всю вину за то, что человек оказался на временно оккупированных землях Украины, по сути, перекладывали на него же. Хорошо зная природу советской власти, Александр Довженко уже в первые месяцы войны предполагал подобный финал: «Придут наши..., и, не разобравшись ни в ком и ни в чем,.. будут карать за то, что народ был под немцами и должен был как-то жить, а не повесился весь или не был расстрелян немцами...» А ведь жизнь для подавляющего большинства под оккупантами была невероятно трудной и превратилась в сплошную борьбу за элементарное выживание.