Абсурд и реальность

Абсурд — это реальность, реальность — это абсурд,

В акваланге этого знанья экскурс в историю безопасен.

Инна Захарова

Прошел месяц после задержания директора музея-мемориала «Тюрма на Лонцкого» Руслана Забилого, 14-часового допроса, обыска и изъятия у него носителей информации, проверки ряда документов из самого музея на предмет содержания в них государственной тайны, возбуждения уголовного дела «по факту подготовки к распространению сотрудником СБУ сведений, составляющих государственную тайну, то есть по признакам преступлений, предусмотренных
ст. 15, ст. 328 Уголовного кодекса Украины». Одновременно на сайте СБУ было опубликовано следующее: «Установлено, что сотрудник СБУ Забилый Р.В. с целью передачи третьим лицам несанкционированно собрал сведения, составляющие государственную тайну. 8 сентября 2010 года после прибытия из Львова в Киев он был задержан с этими сведениями. Сейчас устанавливается круг лиц, которым предназначалась информация».

В первые 10 дней после этого были пресс-конференции, заявления руководства СБУ и архивистов, которых лишили документов, протестные митинги по всей стране, коллективные письма в защиту Забилого историков, западных и отечественных, поручения президента передать музей-мемориал из СБУ в Институт национальной памяти... Ничего не изменилось. Музей во главе со своим директором мирно работает с теми документами, которые остались. Никаких следственных действий по уголовному делу, по словам Забилого и его подчиненных, совершено не было. Изъятое не вернули.

Хотя совершенно непонятно, какую государственную тайну независимого украинского государства можно искать в таких изъятых документах, как Уголовный кодекс УССР в редакции 1940 года, многочисленные документы Второй Речи Посполитой 30-х годов (приказы и отчеты воеводского управления государственной полиции, уголовные дела членов УВО и ОУН и другие), записи 2009—2010 г. воспоминаний воинов УПА и украинских диссидентов, сделанные сотрудниками музея на Лонцкого? Ситуация вполне соответствует поэтическим строкам, приведенным в эпиграфе. Сколько может продолжаться экспертиза на предмет наличия в этих документах государственных тайн, когда априори ясно, что документы советского периода о политических репрессиях, очевидно, не могут содержать секретных сведений в соответствии с Законом 1994 года «О государственной тайне»!

Если бы у Руслана Забилого среди изъятых документов нашли, не дай бог, хотя бы один с грифом «секретно» или «совершенно секретно», то об этом сразу бы сообщили, а он уже был бы обвиняемым. Но этого не случилось!

Ситуация требует хотя бы краткого правового комментария. Документы советского периода, которые содержатся в архиве СБУ, имеют грифы «секретно», «совершенно секретно», «лично» и другие. В соответствии со статьей 34 Конституции Украины «Каждый имеет право свободно собирать, хранить, использовать и распространять информацию устно, письменно либо иным способом — по своему выбору. Осуществление этих прав может быть ограничено законом в интересах национальной безопасности, территориальной целостности либо общественного порядка с целью предупреждения беспорядков или преступлений, для охраны здоровья населения, для защиты репутации или прав других людей, для предупреждения разглашения информации, полученной конфиденциально, либо для поддержания авторитета и непредвзятости правосудия». Грифы «секретно», «совершенно секретно» и другие грифы ограничения доступа к информации советского времени никаким украинским законом вообще не определены. Их ввели в СССР инструкцией №0186, которая сама была секретной, и доступ к ней получить было нельзя. А нормативные акты советского времени действуют в Украине только в той части, в которой они не противоречат Конституции. Инструкция №0186, очевидно, Конституции противоречит и не может применяться в Украине.

Следует ожидать, что сведения, которые должны были остаться тайными, уже давно получили такой статус в соответствии с Законом «О государственной тайне» 1994 года. А утверждение о секретности советских документов о политических репрессиях просто абсурдно. Отказ в доступе к таким документам на основании наличия этих советских грифов является, вообще говоря, незаконным. А возбужденное уголовное дело по статье 328 УК статьи 15 УК позорит не только СБУ, но и все Украинское государство.

На брифинге 17 сентября председатель СБУ Валерий Хорошковский сказал следующее: «…Исходя из описания этого документа, он на русском языке, поэтому позвольте, я дам пару слов на языке оригинала: «Список лиц, проходящих по делу». Так вот, здесь 203 человека упоминаются и, возможно, есть люди, которые живы на сегодняшний день. Есть их родственники, они должны давать на это согласие. Есть материалы... периода 1973, 1975, 1978 года. Эти люди на сегодняшний день среди нас. И я не уверен, что они хотят, чтобы сейчас публично кто-то владел этой информацией незаконным способом».

Обратим внимание: господин Хорошковский говорит совсем о другом вопросе — об ограничении доступа к рассекреченным архивным документам. О том же говорилось в выступлениях на брифингах других сотрудников СБУ, а о разглашении государственных тайн — ни слова. Так может, пора уже поставить точку, то есть закрыть уголовное дело о подготовке к разглашению государственных тайн ввиду отсутствия состава преступления, вернуть архивистам изъятые носители информации? И перейти к обсуждению действительно важной и сложной проблемы: каким должен быть баланс между правом общественности на доступ к архивным документам и правом на приватность фигурантов этих документов, если эти люди по каким-то причинам не желают, чтобы доступ был открыт?

Архивные документы о политических репрессиях часто содержат сведения, которые спецслужбы не хотят разглашать — имена и другие персональные данные участников преследований: следователей, экспертов, свидетелей, прокуроров, судей, адвокатов, обрывки информации об оперативных сотрудниках и разработках. И тут возникает вопрос: насколько обоснован отказ в доступе к конфиденциальной информации о лице, которое участвовало в репрессиях? Ведь каждая жертва имеет право знать имена лиц, участвующих в ее преследованиях, а народ в целом имеет право на правду, в частности на максимум информации о деятельности репрессивного режима. Народ имеет право на идентификацию лиц, виновных в нарушении прав человека.

В большинстве посткоммунистических стран указанная коллизия между свободой информации и правом на приватность разрешается, в основном, в пользу свободы информации. Так поступили в Германии, Польше, Венгрии, Чехии и других странах, но в каждой из них есть свои особенности и исключения. Например, Конституционный суд Венгрии постановил, что право граждан на доступ к собственным досье «не относится к праву жертвы знать, кто за ней следил».

А вот когда речь идет о коллизии между правом жертвы на ограничение доступа к своему досье и правом общества использовать данные из досье для исторических исследований, в подавляющем большинстве стран она разрешается в пользу права на приватность жертвы. И у нас в стране нередки случаи, когда жертвы политических репрессий или их наследники запрещали полностью или частично доступ к своим архивным документам.

Приведем пример, объясняющий, откуда может возникнуть запрет на распространение рассекреченного архивного документа. Вот фрагмент из такого документа, напечатанного на бланке областного управления КГБ (все данные в письме деперсонализированы).

13 июня 1989 г. № хххххх

Секретно

Экз.№1

Первому секретарю N-го областного комитета Коммунистической партии Украины

Товарищу ХХХХХХ

О сборище под националистическим флагом

10 июня 1989 г. судимый в прошлом за антисоветcкую деятельность Т., житель города N., реализуя установки закордонных ОУН и националистически настроенных лидеров УХС, в 16 часов в сквере возле исторического музея организовал противозаконное сборище, в процессе которого обсуждались вопросы истории Украины и «национальной» символики. Сборище проходило вокруг скамейки, на спинке которой участниками был установлен желто-голубой флаг, размером 60х40 см.

В данной акции участвовало 12 человек, в основном представители студенческой молодежи, 5 из которых на груди имели значки с изображением «трезубца». Содействие Т. оказали его близкие (по оперативным данным — интимные) связи — студентки С. и Н., находящиеся под его влиянием и во многом разделяющие националистические взгляды Т., что подтверждается их попыткой 3 июня с.г. провести аналогичное провокационное сборище, за что задерживались работниками М-го РОВД.

Т. вынашивает намерение через указанных лиц создать в N. «отделение» «СУМ» («Союз украинской молодежи» — молодежный филиал ЗЧ ОУН). Он также высказал пожелание своим связям проводить подобные «встречи» под желто-голубым флагом каждую субботу в 16 часов на том же месте.

Нами проводятся мероприятия по компрометации Т. перед связями и отсечению от него студенческой молодежи, организовано журналистское расследование антиобщественной деятельности Т. с последующей публикацией в местной газете материалов, раскрывающих политико-нравственный облик объекта. Корреспонденту переданы легализированные сводки радиоперехвата передач радио «Свобода», из которых усматривается информаторская деятельность Т.

Управлению внутренних дел N-го горисполкома для принятия мер административного воздействия направлены заявительские материалы о незаконном сборище 10 июня, организованном Т.

Докладываем в порядке информации.

Начальник Управления КГБ [подпись] [ф., инициалы]

Сегодня читать такое было бы смешно, если бы не было так грустно. Мне кажется, этот пример убедительно показывает, почему право жертвы на ограничение доступа к своему досье должно превалировать над правом доступа к нему. Ни бывший диссидент, названный нами Т., ни его «связи», по-видимому, не хотели бы, чтобы этот документ был опубликован и распространялся. Вполне возможно, еще и потому, что «интимные связи» могли быть ложью, придуманной, чтобы рассорить молодых людей — недаром начальник управления КГБ информировал, что принимаются меры «по компрометации Т. перед связями». Известно, что КГБ прибегал к такой безобразной практике в своей оперативной работе против правозащитников.
Фабриковали уголовные дела, распускали отвратительные слухи о супружеских изменах, о том, что друзья якобы доносят друг на друга и т.п. Этим, в частности, объясняют некоторые диссиденты просьбу закрыть доступ к своим архивно-уголовным делам: «Там очень много лжи». Понять их позицию можно, но, на мой взгляд, комментарии к архивным документам были бы просто необходимы — для восстановления исторической правды. Когда-то срок, на который ограничивается доступ к этим документам, закончится, и потомки диссидентов столкнутся с документами, где об их предках наговорены гадости, а защитить их будет уже некому.

В современной политике мы постоянно сталкиваемся с типологически подобными ситуациями, когда политиков обливают грязью, добыв данные об их приватной жизни. Последний из таких случаев — публикация документов из архивно-уголовных дел и видеозаписи допроса Олега Ляшко, ныне народного депутата Украины, в ходе которого он якобы дает согласие на гомосексуальную связь с определенным мужчиной. Вне всякой зависимости от моего отношения к О. Ляшко и его политической прописки скажу, что это грубейшее нарушение его права на приватность — и при этом не имеет значения, являются ли приведенные документы и видеозапись истинными или фальшивкой. И почему, любопытно, в данном случае СБУ никак не заинтересовалась фактом утечки информации, возможно, составляющей тайну следствия и поэтому охраняемую законом о государственной тайне, однако попавшей в публичную сферу?