Вечная тайна Кобзаря

Полагать, что два столетия назад родился всего лишь великий украинский поэт, значит не понимать уникальное событие мирового значения. Творчество Тараса Шевченко выходит за грани литературного явления как мировоззренческий сдвиг, прорыв к целостному мировосприятию, осознанию свободы не как отсутствия оков, но как состояния души.

Мысль о том, что к Шевченко каждый приходит по-своему, имеет особый смысл, когда речь идет о рожденном в большом городе, скажем - Киеве. Уже потому, что киевские холмы исторически связаны с Каневскими высотами, откуда днем в днепровских далях можно приметить колокольни Переяслава, а вечером увидеть огни Черкасс и даже ощутить дыхание ветра Холодного Яра. Великий Кобзарь назвал их "Гори мої високії". Эта поэтическая аллегория подчеркивает не географическую, но - духовную высоту. Одна из гор стала Тарасовой, а даль за Днепром - Шевченковой.

С Чернечьей (Тарасовой) горы широкий обзор. Казацкие села исторической Гетманщины виднеются за синими лесами, а перед ними, на охваченных ветрами лугах, в 1950–1960-х гг. еще стояли, словно в сервантесовской Ла-Манчи, деревянные ветряки, уже неподвижные. Этот фрагмент исторической сцены, откуда одни персонажи уже ушли, другие же еще не появились, причинял душевное беспокойство, понятое с годами.

Проще всего было бы отнести это чувство к некой "ауре", якобы родившейся на тропах, которыми ходил Поэт. Но тропинки между Княжьей и Чернечьей горами были только мостиком к здравым раздумьям. Сознаюсь, что впервые отчетливо ощутил глубокую связь с этими историческими местами, когда друг нашей семьи, Александр Кистяковский, рассказал о написанных Репиным портретах Шевченко и Айры Олдриджа, заказанных Старой Громадой и хранившихся у его отца, Богдана.

Но определяющим слоем в стратиграфии культуры всегда была литература. При советчине только она оставалась от бывших гимназий, изучаемая системно. Иное дело, как. Не удивительно, что школьники скопом игнорировали поэтов-мучеников Тычину и Сосюру, представленных в хрестоматиях лишь раболепными заказными стихами. Дети не догадывались, что сами поэты страдали от этого не меньше читателей. И хотя стих "Як упав же він з коня" тревожил вопросом о криках "Слава!", юному поколению объясняли: это, мол, только синоним пролетарского "ура!". Но чудо Шевченко жило и в тех условиях. Позволенные "Тече вода…" и "Садок…" будили светлый душевный отзыв на простые, повседневные события и вещи, на которых остановился взгляд гения.

Еще проще было с религией. Утверждая, будто Наука и Вера несовместимы, даже взаимно враждебны, безбожники стремились разомкнуть круг отношений Бога с Человеком. Того, кто посещал собор Святого Владимира, гнали из университета, не так давно носившего это имя. Переименовав университет, прививали его воспитанникам образ Шевченко как некоего еретика, не ставшего большевиком лишь потому, что рано родился. Его творения, внушенные Священным Писанием, игнорировались, зато бунтарство Поэта использовалось для оправдания кровопролитий. Слушая не апостолов, но лжепророков, власть предержащие искали опоры в прошлом.

Но постепенно являлись парадигмы, долгие годы недоступные уму… Наука была сплошь безбожной. Шевченко в учебниках выглядел почти атеистом, но почему мой отец и другие университетские профессоры старой школы - Дмитрий Зеров, Александр Кришталь, Леонид Смогоржевский - идя на Тарасову Гору, не только замедляли шаг и снимали свои старосветские шляпы, но и тихонько крестились? И не утверждали, будто наука способна ответить на все вопросы. Становилось ясно и то, что сама религия побуждает науку познавать мир, открывая новые доказательства его божественного происхождения. Да, своими опытами ученые убеждали, что Божье начало есть в каждом существе. Наука возрождала нашу связь с трансцендентным! И человек разумный эту связь ощущал.

Обычно по отношению к поэтам человеческие привязанности менялись. Сначала мог нравиться Юлиуш Словацкий, потом - Адам Мицкевич; Николаю Гумилеву предпочитали Александра Блока; кто-то после Лонгфелло увлекался Уитменом. Есть ранний Байрон и юный Пушкин. Ведь поэты сначала учились версифицировать, а с годами достигали творческой зрелости, овладевая формами и жанрами. Но творчество Шевченко целостно и совершенно от первых баллад и поэм до предсмертных стихов! Поэтому он входит в сознание сразу и навсегда.

Соответственно, произведения Шевченко учат целостно видеть и воспринимать Мир. В этом также их современность. От библейского царя Давида до непокорного Яна Гуса, от Гомера до Данте и "Історії Русів", от древней Трои, римского Колизея до Санкт-Петербурга, от Кавказа до Зауральских степей мир предстает как единое целое в своих взаимозависимостях. Особое место в нем занимают Днепр и Каневские высоты, как далекое продолжение Карпат, объединяя Запад и Восток Украины, историческую левобережную Гетманщину с родным для Шевченко Правобережьем. "Гори мої високії..." - это не столько географический, сколько сакральный символ Украины. Он мечтал поселиться тут на склоне лет.

В духовном богатстве читателя место Шевченко не может занять никто иной. Если эта ниша в душе остается свободной, такого человека жаль. Он воспринимает мир отрывочно, фрагментарно, путая главное с мелочами, как это бывает с людьми, зависимыми от Интернета. Наверное, "Кобзарь" может спасти от цинизма, гедонизма, информзависимости, аутизма и других современных духовных недугов и особенно нужен нынешнему поколению. И - не только украинцев: если в 1960-х он был переведен на
80 языков, то в конце ХХ ст. - уже на 100; в последнее время к ним добавились каталанский и валлийский. Это явление можно сравнить с многоязычием Библии.

Нормальных, разумных людей никогда не интересовали бытовые привычки Шевченко, сколько пил водки и зарабатывал. Зачем подсматривать в замочную скважину? Так ведет себя филистер, боящийся быстрого течения, стержня культуры, утешаясь тихим омутом хуторянского, злоязычного мышления. Он и не подозревает, что горилка в шинке у горы Пластунки, куда ходил поэт, ничего общего не имеет с нынешней водкой, как и "вода з-під явора" - с водой из-под крана. Не отведает этот бузиновый обыватель плода из Сада познания, ибо на тропе к этому Саду - высокое духовное напряжение.

Поэт горячо ненавидел обманщиков, особенно - приспособленцев. Отделяя Добро от Зла, он не давал им танцевать в паре; когда они срастались, то отрывал демона Зла неумолимо и решительно, до крови. Не говорю уже о ранах душевных, горящих от его стихов, не давая отдыха и покоя совести… Но Шевченко и объединяет.

Левобережные озера и протоки, песчаные дюны и сосновые пущи органично связаны с кручами правого берега, его вершинами и лесистыми склонами. Естественно их соединили струи Днепра, исторически - слова поэта, а ритуально, как вспоминал Микола Биляшивский, - кружка родниковой воды, принесенная жителем села Пекари на вершину Княжьей Горы, где Шевченко работал за мольбертом. А еще - песни над водами Днепра, тихое женское пение, обращенное к пароходу, медленно идущему из Киева в Канев. Он причаливал, и люди на нем тоже пели песню, какую знали, обращаясь к берегу. Там подхватывали, начинали другую; пароход растаивал в сумерках, а вслед ему речные обрывы еще откликались песнями… С тех пор Шевченко навсегда останется для киевлян в песнях Ржищева, Ходорова, Григоривки, в ключевых кручах Правобережья и даже во встречном пароходе, каким бы не было его имя.

Шевченко считают загадочным как личность и творческий феномен. Воспоминания современников это подтверждают… Александр Афанасьев-Чужбинский приходит в его петербургскую мастерскую. Тарас говорит: "Не подходите, тут опасные кислоты!". Шевченко так требовательно относился к своим произведениям, что даже граверные работы не поручал никому, сам выполнял офорты, что отнимало много времени, а главное - здоровья. Вот вопрос: а когда же он писал стихи, где находил время для книг, общения, писем, Дневника?

Об удивительном и могущественном призвании, повинуясь которому он, профессиональный художник, писал стихи, Шевченко говорит в "Дневнике". Чудесное, неукротимое призвание… Тайна? Несомненно. Но объяснимая ли?

"Вечная тайна поэзии Кобзаря, - заметил Евген Сверстюк, - в его молитвенном ключе". Скажу чуть по-иному: эта тайна - в священных приметах, связующих Кобзарь с Библией. Автор поэм, ставших народными молитвами, украинским Псалтырем, обращался и к библейскому жанру послания ("І мертвим, і живим, і ненародженим..."). Персонажи Священного Писания в разных ипостасях живут и действуют в "Кобзаре". Это не только парафразы из Книги книг, но и образное воплощение Земли Обетованной, где сыны и дочери Украины заживут, пройдя материальную разруху, духовный упадок, преодолев раздоры и ничтожные соблазны. Вот перепевы Старого Завета - пророческих книг Исайи, Иезекииля и особенно близких для Шевченко, гневных стихов Иеремии: "Прислушался я и слушал: ложь изрекают, нет никого, кто б каялся в своем лукавстве… И едва лечат несчастья народа моего, говоря: "Мир, мир" - а мира нет!". Это "Кавказ", "Три літа", "Великий льох". А в "Пророке" поэт объединяет побитого камнями Иеремию с Исайей, казненным по приказу царя. Это не загадочные "коды", но простые и понятные символы Священного Писания, пронизывающие творчество гения.

"Каждая плоть - как трава, и всякая слава человеческая - как цвет на траве: засохла трава, и цвет ее опал; но слово Господне пребывает вовек…" (Первое соборное послание апостола Петра). С полевым цветком, чьи яркие нежные лепестки быстро опадают, авторы священных книг сравнивали мимолетность и беззащитность земной красоты. Лирической грустью, напетой на библейский мотив, овеян стих "Маленькій Мар'яні": "Рости, рости, моя пташко, () Мій маковий цвіте...". Двумя годами раньше, в 1843-м, слова апостола Петра о судьбе "цвета на траве" стали эпиграфом к поэме "Тризна". Библейский образ маленькой девочки - не плод минутного настроения. Шевченко зорко и последовательно лелеял мотивы Священного Писания; они естественно и непринужденно звучат в его творчестве.

Следующий библейский символ - сакральное число "7". Привыкли, помним, пользуемся такими понятиями, как "Седмица", "на седьмой день", "всем по семь". Описывая голод и опустошение своей страны как следствие Божьего гнева, Книга пророка Иоиля называет семь важнейших древних культурных растений: маслина, пшеница и ячмень, виноград, смоковница, гранатовое дерево, пальма. Они принадлежат и Великой библейской семерке. Эти растения и нынче среди ведущих. А в античные времена без них не было жизни. Это повторяет Иеремия: "До конца оберу их, говорит Господь, не останется ни одной виноградины на лозе, ни смоквы на смоковнице, и лист опадет…". Поразительно, что плоды смоквы (фиги) и винограда, по библейской традиции, появляются в исповеди о
счастливом прошлом из поэмы "Великий льох". А в поэме "Наймичка" ее сын Марко (евангельское имя) везет подарки: "А діточкам черевички, // фіг та винограду...". Ячмень всегда соседствует с пшеницей; даже сорняки, ничтожные на первый взгляд, но тоже занимающие свое место в Универсуме, целостном в его бесконечном разнообразии, упоминаются в поэме "Марія" рядом, как и в пророческих книгах Исайи и Осии: "Бур'ян, // Будяк колючий з кропивою // Коло криниці поросли".

Загадочная поэтическая интуиция? Но не лучше ли осознать, что благодаря огромной эрудиции, знанию библейских книг и глубокой религиозности, Шевченко видел место и время каждого существа в этом мире, понимал его предназначение.

Созданный Богом прекрасный Мир он любил горячо, с пророческой искренностью. И до, и после его земной жизни наш "тихий рай" переходил из рук в руки, пока не оказался во власти воинственных безбожников, подвергнувших землю, воду и воздух доселе невиданному поруганию. Даже село на Переяславщине, где Шевченко написал "Маленькій Мар'яні", "І мертвим, і живим…", затопили! И породили поколение, то ли популяцию способных убить за клочок земли. Ее не вспашет библейский Адам, но погубят, засорят, покроют нелепыми строениями, враждебными природе и разуму, вопреки земной миссии человека, созданного по Божьему подобию. Уничтожение природной среды обитания растений, животных и самого Человека - преступление против Украины и Мира, сравнимое разве что с поступком эпического антигероя "Страшной мести" Николая Гоголя. У поднявшего руку на целостность Универсума нет надежды на прощение. Предвидя будущее, Поэт обращался к нам, изливая свой гнев словами, ставшими хрестоматийными, не потерявшими своей силы, как и библейские пророчества. Этот гнев праведный, ибо гневался и Христос, изгоняя из храма торгующих.

Философы объясняют пророческий дар действием трансцендентных сил, в народе его называют Божьим призванием. А тем, кто посягает на Шевченкову высоту, скажем, чуть перефразировав самого Поэта: "Не подходите. Это опасно для вас, тут высокое напряжение ума". Впрочем, никчемному в истории не достанется и Геростратова слава. Шевченко же пребудет - в веках, в Мире, а главное - в Украине, чего он так страстно желал.

… Жизнь скоротечна, и мы не можем позволить себе неискренности, откладывая правду на завтра. И чтобы будущее не стало прыжком с небоскреба, оставим потомкам неподдельного Тараса, чей "Заповіт" зажигает умы и души.