"Капище сердца" Михаила Селивачева

Жанр мемуаров всегда интересен сам по себе, если, конечно, эти воспоминания написаны человеком, который видит эпоху в целом, способен ее проанализировать, но вместе с тем обращает внимание на детали. А если автор обладает еще и чувством юмора, тогда таким мемуарам просто нет цены...

Именно под эту характеристику и подпадают воспоминания доктора искусствоведения, профессора Михаила Селивачева "Після війни", только что вышедшие из печати. В книге рассказывается о детстве автора на территории Киево-Печерской лавры, учебе в Ленинградской академии художеств, многолетней работе в Институте искусствоведения, фольклора и этнографии, о путешествиях по родному краю и за рубежом.

Среди воистину моря личностей и имен встречаем и знаменитостей: Дмитрия Лихачева и Евгения Сверстюка, Ивана Гончара и Михаила Брайчевского, Марию Примаченко (всегда пишут Приймаченко, хотя пани Мария автору говорила, что правильно именно Примаченко).

1960-е, а тем более 1950-е годы, к сожалению, мало описаны в серьезной мемуарной, да и художественной литературе. Практически все подцензурные произведения о том времени, вышедшие из печати до развала СССР, по определению не могли быть правдивыми. В них не могли быть показаны двоемыслие, лицемерие почти всех граждан этой страны. Это двоемыслие (говорим - одно, думаем - другое, делаем - третье) хорошо показывает автор. При этом он абсолютно справедлив не только к другим, но и к себе.

С годами взгляды Михаила Селивачева заметно изменились, что и отразилось в воспоминаниях. Он стал человеком более умеренным, исчез его юношеский максимализм. Но, по крайней мере, в молодости, да и в зрелые годы, Михаил Романович был настроен радикально. Будущий профессор подписывал письма против задержания людей 22 мая "за хулиганское поведение" под памятником Шевченко. Да, собственно, и самого Михаила Романовича тоже, хотя всего на ночь, бросали в тюрьму - за "крамольные мысли".

Он вспоминает случай, когда преподаватель Андрей Пунин "натхненно говорив про петербурзьких "оград узор чугунный", я кинув репліку, що загратовані форми - провідний мотив у російському мистецтві. Він для виду посварився пальчиком, але вираз обличчя показував його благосклонність і навіть солідарність". Или такой случай. "У музеї Суворова мене, з моїм юнацьким максималізмом, обурила однобічно-позитивна апологія діяльності цього полководця. Написав у книзі відгуків… щось про придушення генералісимусом національно-визвольного руху".

Очень интересно погрузиться в мир Академии художеств, познакомиться с ее неординарными преподавателями. Был случай, зафиксированный в воспоминаниях Бронислава Куманского, приятеля автора по Академии художеств, связанный с одной из их соучениц из Феодосии: "Ми докурювали свої сигарети перед початком лекцій, і в цей час до мене підійшов земляк - киянин Михайло Селівачов: - Я оце біг повз університет, там у лотку продавали "Шипку" (були такі болгарські сигарети), хотів узяти собі й тобі, але стояла така черга, що міг би спізнитися на лекцію…

- Мишенька, а что такое "черга"? - вдаючи, ніби не зрозуміла, звернулася до нього "баришня" з Феодосійської картинної галереї (…)

- А ти не знаєш? - продовжував Михайло українською. - Так слухай. Ви ж там у себе чули, що татари хочуть повернутися до Криму.

- Да, эти предатели рвутся в наш Крым. Их туда никто не пустит…

- Пустять, пустять. А коли вони повернуться, то заведуть свої порядки. Заведуть гареми, заберуть туди й тебе. Отоді й взнаєш, що таке черга".

Книга написана в присущем Михаилу Селивачеву ритме - энергичном и насыщенном. Он пытался ничего не пропустить: ни детство, ни путешествия, ни учебу, ни работу, ни службу в армии...

Но есть у него одна глава, где темп резко снижается. Она называется - "Капище серця". И хотя вся книга написана с любовью, но этот раздел - с особой любовью. В названии Михаил следовал традиции, когда жанр повествований о дорогих людях называли "капище моего сердца".

Вот, например, Георгий Кириллович Ткаченко. "Мене передусім приваблювала у старшому другові не стільки художня обдарованість (у Києві вистачало талановитих митців, зокрема й патріотично налаштованих), як абсолютна рідкісна тоді у нашому колі відкрита консервативно-християнська позиція, що сполучалася з інтелігентною м'якістю та щирою доброзичливістю до всіх, без жодного винятку".

Интересны были рассказы Георгия, как во времена его молодости на Слобожанщине крестьяне отмечали "Русалчин великдень" (в четверг перед Троицей). К группе крестьян подошел священник и спросил: "Чого це ви, люди добрі, не робите? Он які бур'яни на городах"! Те смущенно отвечают: "Дак Русалчин же великдень, батюшко". На это он им замечает: "То нехай вони і святкують".

Георгий Кириллович не читал газет, не смотрел телевизор, не ходил в кино. Но (а может, и благодаря этому) был высокообразованным человеком, хорошо знал не только Сковороду, Шевченко и Гоголя, но и Владимира Соловьева, Павла Флоренского, Дмитрия Мережковского. Он был паломником, художником и музыкантом. "Ті, хто знали Ткаченка, захоплювалися його вмінням задовольнятися малим у малому, побутовому, і непоступливою вимогливістю, коли йшлося про речі великі, принципові", - отмечал автор книги "Після війни"…

Все очерки написаны мастерски, и читатель наглядно видит, как боролись с режимом Иван Гончар и Михаил Брайчевский. И это несмотря на то, что главными их интересами были не борьба, а именно креативные идеи. Вместе с автором мы побываем в гостях у Марии Примаченко в селе Болотня. Она рассказывала, "що давали їй хату в місті з усіма вигодами, навіть із ванною і телефоном. Так я оце і сказала: "Що ви, люди добрі, чи не насміхаєтеся з мене? Як же я без села?"

Но больше всего мне пришелся по душе очерк не о знаменитостях. А о моем лучшем друге - Николае Косицком. Автор отметил, что "Микола являв собою рідкісний тип не просто воцерковленого інтелігента, а відданого служителя Церкви". Причем Косицкий был не духовным лицом, а ученым - кандидатом биологических наук. Он почти 20 лет служил старостой Макариевского прихода в Киеве. Но никогда этого не афишировал - не "страху ради іудейська", а просто в силу своей природной скромности. Рассказывая о большом круге интересов Николая, эрудированности во всех сферах знания, Михаил подчеркивает, что на одном из последних мест в иерархии ценностей Николая было "житейськоє попеченіє". "Він гідно прожив свій короткий вік і полишив по собі вдячну теплу пам'ять у всіх, кому пощастило його знати", - резюмирует автор очерка.

Всего не скажешь в короткой рецензии на почти 600-страничную книгу. Заметим только, что воспоминания "Після війни" посвящены столетию со дня рождения родителей - Романа Алексеевича и Нины Сергеевны Селивачевых, которых Михаил очень любил.