"Если забуду тебя, Иерусалим...", или Как миллионы смертей не попали в статистику

За несколько недель до открытия Мемориала жертвам Голодомора 1932–1933 гг. в Вашингтоне руководители пяти украинских научных учреждений Северной Америки обратились к главе оргкомитета Михаилу Савкиву-младшему с просьбой не употреблять общепринятую в диаспоре цифру потерь от 7 до 10 млн, а ограничиться выводами профессоров Андре Грациози, Тимоти Снайдера и Станислава Кульчицкого, которые утверждают, что эта трагедия забрала по крайней мере вдвое меньше жизней нашего крестьянства. Ибо иначе, дескать, это послужит причиной протестов в антиукраинских кругах, чем немедленно воспользуются кремлевские пропагандисты, чтобы обвинять украинскую науку в некомпетентности и т.п.

На церемонии открытия говорили о миллионах жертв, не конкретизируя цифр, но ведь вопрос остался, хотя на него, казалось, еще в советское время дал ответ именно Станислав Кульчицкий, отстаивая цифру смертей 144 тыс. в 1932 г. 3 млн. 238 тыс. - в 1933-м. Свои выводы С.Кульчицкий обосновывает архивными материалами и, складывается впечатление, верит в их полноту. Нам же представляется, что в данной ситуации следует обратить серьезное внимание на вывод С.Марковой: "После ХVІ съезда ВКП(б) по указанию Сталина была внедрена практика корректирования демографической статистики и преследования ведущих ученых-демографов. Использование официальных статистических справочников первой половины 1930-х дает возможность проследить, к сожалению, лишь отдельные тенденции в динамике народонаселения. Недоучет смертей в 1930–1933 гг. в СССР по отдельным источникам составлял 94%. Недоучет смертности ЗАГСами в отдельных случаях вдвое превышал зарегистрированное количество".

Подобные утверждения можно услышать и от российских ученых. Скажем, часто цитируемый профессором Кульчицким директор Центрального государственного архива народного хозяйства СССР В.Цаплин пишет, что в те годы в Центральном управлении народнохозяйственного учета Госплана СССР "очевидно, целеустремленно велись два расчета естественного прироста населения: один - для печати, другой - для служебного пользования". Он считает, что в ЗАГСах тогда не зарегистрировали смерти 3,8 млн чел.

Не на регион ли украинского расселения пришлась эта цифра? Ведь один из московских статистиков-чиновников Курман свидетельствовал: "Несколько специальных исследований с выездом на места показали, что на Украине, в Азово-Черноморском крае, Саратовском и Сталинградском краях, Курской и Воронежской областях имело место значительное количество смертей, не записанное в книгах ЗАГСов...".

Но, как показала Всесоюзная перепись 1926 г., именно в этих регионах наиболее массово расселялись наши земляки за пределами УССР. А между тем у нас до сих пор нет конкретных данных о потерях от голодной смерти украинцев Кубани, Центрально-черноземной области, Поволжья (особенно Нижнего, куда, по просьбе тамошнего крайкома партии, Сталин в феврале 1933 г. распространил запрет выезжать за хлебом), Казахстана. Разве мы можем согласиться с предложенной нам зарубежными историками цифрой 200 тыс. чел., если перепись 1937 г. показала уменьшение количества нашего этноса на территориях России на несколько миллионов? Сколько из них умерли от голода, а сколько потом из-за репрессий за принадлежность к украинству отказались себя и своих детей называть украинцами? Так неужели это не вызванные Голодомором потери, которые следует отнести в реестр украинской нации? И разве не наш долг их помнить?

Не могут оставаться для нас русскими потерями и украинцы, умершие на Севере, которых, согласно постановлению ЦК ВКП(б) от 8 марта 1933 г., должны были вывезти из мест лишения свободы в УССР в спецлагеря ОГПУ в количестве 40 тыс.чел., "независимо от физического состояния и возраста". А умершие дети высланных на Север за невыполнение непосильных хлебозаготовок т.н. кулаков? Их что, также отнести к организованному переселению на новостройки социализма? Оставшись навечно в северных снегах, они уже теперь считаются потерями России? Разве может Украина быть равнодушной к такому циничному толкованию?

Сомневались в точности учета населения и статистики УССР. Например, докладывая 22 апреля 1935 г. секретарям ЦК КП(б)У Косиору и Постышеву под грифом "совершенно секретно" о количестве населения в УССР (на 1 января 1933 г. - 31 901,4 тыс. чел., на 1 января 1934-го - 30 665,3 тыс. чел., а на 1 января 1935-го- 30 743,5 тыс. чел.), начальник Управления народнохозяйственного учета Госплана УССР Асаткин, в частности, отмечал: "Правильность этих цифр вызывает большое сомнение вследствие абсолютно неудовлетворительного состояния существующих статистических источников о движении населения: текущая регистрация актов гражданского состояния и учет передвижения населения. Дело регистрации актов гражданского состояния стало ухудшаться с 1929 г. - со времени ликвидации аппарата ЗАГС, существовавшего в составе органов НКВД: отсутствовало нормальное снабжение сельсоветов актовыми книгами, регистрация часто велась на обрывках бумаги, путалась нумерация, записи не оформлялись официальными лицами (председателем и секретарем сельсовета), не всегда подкреплялись установленными законом свидетелями и документами".

Конечно, можно принять тезис профессора Кульчицкого, "что достоверность переписи 1937 г. засвидетельствована ужасной судьбой всего довоенного поколения советских демографов", но нельзя согласиться с ним по поводу полноты статистических данных за 1932–1933 гг., которые, дескать, добросовестно обработаны демографами, за что исследователи и поплатились жизнью или многолетним заключением. Ведь тщательный анализ всего комплекса документов убеждает: не всегда они достоверны. Наконец, сам профессор Кульчицкий признает, что "в 1932–1933 гг. учет дал вполне понятный сбой. Неполная регистрация в охваченных голодом регионах объясняется тем, что гибли и регистраторы". И приводит факты, когда, например, в Пещанском сельсовете Днепропетровской области обнаружили недоучет около 300 чел. умерших, на территории Вольнянского сельсовета Киевской области не зарегистрировано 50 неизвестных мертвых тел, в Киеве - 5481 "согласно директивным указаниям прокуратуры (устным и письменным)".

Геннадий Ефименко приводит докладную записку от 6 июня 1933 г. Заместителя наркома здравоохранения УССР Хармандарьяна Косиору, где сказано: "Несомненным следует считать намного приуменьшенные цифры умерших, поскольку проверка на местах и тщательное исследование местного материала свидетельствуют о значительно больших цифрах: так, по Сквирскому району с 1.01 по 1.03 по отчетным данным умерло 802 чел., тогда как проверкой установлено на 15.01 - 1773 смертельных случая, в Володарском районе на 1.03 говорится о 742 смертях, тогда как на самом деле на это время умерло более 3 тыс. чел.".

Что касается Володарского района Киевской области, то о нем сохранились и другие данные, которые приведены в специальной справке от 21 апреля 1933 г. на имя генерального секретаря ЦК КП(б)У Косиора: на протяжении 1931 г. здесь умерло 690 чел., в январе 1933-го - 540–550 чел., феврале - 710–720 чел., марте - 1450–1500 чел., за 15 дней апреля - 350–370 чел. Как свидетельствует этот документ, "учет смертности не налажен и по сегодняшний день. Ни в одном сельсовете не ведутся записи в книгах ЗАГС. Районное руководство не занималось
вопросами учета смертности, и только
23 февраля на основе опросов сельсоветов был сделан приблизительный учет. Такой же учет сделан 20 марта и, наконец, 15 апреля. По этим данным, с 1 января по 15 апреля умерло 3427 чел. Общее количество смертей в районе дает минус почти 10 процентов".

А по поводу уточненных данных о смертности на Сквирщине за период с 15 января по 1 марта в этом документе конкретные цифры не приведены…

Была ли осуществлена аналогичная проверка учета смертности по каждому населенному пункту УССР в январе-марте 1933 г.? Нет, конечно, хотя такая ситуация была тогда повсеместной. Например, на хуторе Селище Кишеньковского района тогдашней Харьковской области в погребе местного жителя Сердюка нашли 17 трупов...

Не всюду местные руководители, боясь ответственности за высокий процент смертности, осмеливались показывать истинную картину трагедии. Об этом говорится в рапорте начальника политотдела Треповской МТС от 9 марта 1933 г.: "Характерным явлением было то, что в партячейках отдельные коммунисты скрывали от РИК и от политотделов смертность, не ставили этот вопрос".

Эти данные о потерях украинского крестьянства, подчеркиваем, касаются января-марта 1933 года. Если С.Кульчицкий считает, что "апогей голодомора приходится на июнь 1933 г., когда статистические органы регистрировали в селе десятикратно большую смертность, чем нормальная (мы знаем теперь, что на самом деле было зарегистрировано не больше половины смертных случаев)", то может ли количество жертв Голодомора ограничиваться им же определенной цифрой?

Ссылки на миграцию требуют учета тех, кто был депортирован из УССР, начиная с 1929 г., а потом вернулся (что было заметным явлением) и жил уже не в своем зафиксированном властью доме, где теперь заседали активисты, а в выкопанных на скорую руку землянках.

Не были также посчитаны и переселенцы в УССР из России и других республик, которые позже покинули стройки Донбасса и Приднепровья и вернулись домой. Как и те, кого большевистская власть переселила из России и Белоруссии в вымершие украинские села, а они вскоре вернулись назад, потому что, и тут можно согласиться с А.Каревиным, "слишком ужасной была картина вымерших сел, чтобы селится и жить там".

Кроме того, в ситуации, которая сложилась с искажением официальной отчетности, мы не можем обойти вниманием и свидетельства тех, кто пережил Голодомор. Этим людям, которые в 1932–1933 гг. реально смотрели смерти в глаза, нет смысла говорить неправду. Из их воспоминаний, обнародованных Лидией Коваленко и Владимиром Маняком, возникает много актуальных вопросов, которые до сих пор не исследовали ни историки, ни демографы. Скажем, почему запрещалось записывать в акты гражданского состояния умерших детей возрастом до одного года? И почему после марта 1933–го прекратили составлять акты о смерти?

А учтены ли смерти детей, которых подбрасывали в детдома, но они не дождались помощи, потому что двери на плач грудного ребенка так никто и не открыл? Страшно даже напоминать о еще одном недоучете жертв Голодомора - не известных никому заблудившихся в поисках съестного детей-попрошаек, которых заманивали каннибалы и убивали. А сколько таких попрошаек из далеких сел умирало прямо на дороге! Разве кто-то фиксировал смерть неизвестного человека? Понятно, что никто не идентифицировал и не считал умерших на дорогах, чьи трупы обгладывали одичавшие собаки...

Неполная статистика смертей объясняется и тем, что во многих случаях живые члены семьи на протяжении долгого времени не извещали сельскую власть об уже умерших, если на них, особенно детей, получали какой-то паек... Случалось и так, что умерших забрасывали мусором в погребе. Или, как братьев Ивана и Франка Курятов из села Деныши нынешней Житомирской области, сбросили в колодец и засыпали землей.

Никто не сосчитал и могил, выкопанных просто на огородах. Например, в Песковке под Красноградом, что на Харьковщине, в них похоронили целые семьи. В этом же вымершем селе и о тех, кто остался лежать в домах, потому что некому было уже хоронить, до самой весны никто не знал - пока на весенние работы не приехали люди из Краснограда. Тогда только, уже неопознанных, начали хоронить...

А те, что собирались на узловых станциях из окружающих сел, пытаясь сесть на поезд в Россию, но умерли и навечно остались в какой-то пристанционной яме, куда свозили умерших за каждую ночь? Возле станции Булацеловка, например, с декабря 1932-го по май 1933-го таких оказалось до 10 тыс. И это не потери Украины от Голодомора? Или причислить их к неорганизованным мигрантам?

А люди умирали и умирали... Сторож Красноградского городского кладбища свидетельствовал: "У нас тогда такое творилось! Половина людей вымерла. А эти села, которые за Берестовой (рекой в Краснограде) - хоть одна живая душа в них осталась?.. Чумак свозить не справляется, а мы - ямы копать. И как людям не умирать, если наехали: в кожаных полушубках, ремнем накрест опоясанные, с наганами. Из коморы тянут, с чердака сметают, из погреба тащут. Картошечку, бурячок, фасоль, грушки сушеные - все под метлу вымели. О хлебе я уж и не говорю. Еще снег не упал, а люди уже пухнут... Зимой яму не выкопаешь, так Чумак к Берестовой на обрыв людей свозил. Это тех, что среди улицы на виду упали. А тех, что по обочине, по бурьянам сколько! Как земля распарилась - продохнуть нечем...".

Есть еще один свидетель, консул Италии в Харькове Серджио Градениго, которому по должностной обязанности следовало объективно сообщать о положении в Украине. В своей докладной в МИД Италии от 31 мая 1933 г. он пишет: "...Товарищ Френкель, член коллегии ГПУ, конфиденциально поделился со знакомым нам лицом, что каждую ночь в Харькове собирают около 250 трупов умерших от голода. Со своей стороны могу подтвердить, что ночью мимо консульства проезжали грузовики с 10–15 трупами...

21-го числа (мая. - В.С.) утром на базаре возле ограды, окружающей площадь перед рекой, около тридцати умерших свалили, словно кучу лохмотьев, среди грязи и человеческих экскрементов. 23-го утром там же я насчитал 51 труп. Один грудной ребенок сосал молоко из груди мертвой матери с серым лицом...

Лишь неделю назад была организована служба для вылавливания беспризорных детей. Кроме крестьян, стекающихся в город, поскольку на селе нет никакой возможности выжить, здесь находятся также дети, привезенные и оставленные родителями, которые потом возвращаются в села умирать. Они надеются, что в городе кто-то возьмет опеку над их детьми. До последнего времени эти дети лежали, плача, под домами на тротуарах...

Опухших отправляют товарными поездами в сельскую местность, оставляя за 50–60 км от города, потому что там никто не видит, как они умирают. Вагоны постепенно заполняют и закрывают на засовы. Часто случается, что после заполнения поезда вагоны стоят заполненными два дня. Несколько дней назад работник поезда, проходя мимо одного из этих вагонов, услышал шум. Приблизившись, нашел несчастного, который сидел внутри и умолял освободить его из-за невыносимого трупного смрада. Оказалось, что он был единственный живой; его перенесли умирать в другой вагон, где находились еще живые.

По прибытии на место вагоны выгружают, открывая большие ямы, куда сбрасывают всех умерших. Меня уверяли, что видели среди умерших и живых, но сильно ослабевших, которых сваливали в ямы еще живыми с признаками последних судорожных движений…".

Как видим, и в этом свидетельстве затронуты многие вопросы, так и не исследованные за последние 25 лет, а значит, отсутствие ответов на них не дает основания считать достоверной определенную фактически еще с разрешения коммунистической власти цифру потерь украинцев от Голодомора 1932–1933 гг.

Таким образом, мы вполне согласны с В.Цаплиным, что необходим глубокий анализ всех сохранившихся материалов движения населения, воспроизведение показателей переписи 1937 г., их сравнительный анализ с переписями 1926-го и 1939-го... "Для меня, безусловно, - пишет В.Цаплин, - что самым главным в стремлении исказить итоги естественного движения населения и переписи 1939 г. было желание утаить размеры массового уничтожения населения в 30-е годы. Погибшие миллионы из статистики исчезают. Их просто не было".

Действительно, из статистики смертей от Голодомора исчезают миллионы. Но они были: жили, радовались жизни или, только что родившись, хотели жить. Большевистская Москва лишила их этого права. Мы же должны помнить каждого, кого заморили голодной смертью на украинских черноземах. Как и тех украинцев, которые погибли за пределами родной земли в зловещие 1932–1933 гг. И если мы забудем об этом, то перестанем быть нацией, станем навозом для чужеземцев.

Вот почему нашим лозунгом должно оставаться святое: "Если забуду тебя, Иерусалим, пусть усохнет десница моя...".