ЭВТАНАЗИЯ

Репортаж из провинциального ада

Прокурор: Каково было положение с питанием в лагере?

Баумкеттер: Питание было плохим, очень плохим. Прежде всего отсутствовал белок - важнейший материал восстановления. В результате этого тело человека медленно, но верно отмирало…

(Из протокола допроса главного врача концентрационного лагеря Саксенхаузен Гейнца Баумкеттера. «СС в действии». М., 1962, с. 298).

В огромном - в человеческий рост - котле пузырилась зеленоватая несъедобная жижа. «Помешайте», - приказал врач. Черпак поскрипел по дну. На поверхность всплыло несколько картофелин и еще что-то, отдаленно напоминающее лапшу. «Это называется суп. Ни капли жиру. Ни постного масла. Ничего. Зажарить его не можем. Можем только посолить».

«А на второе?»

«Вермишель. Нам вермишель привезли?»

«Обещали», - откликнулся кто-то за нашими спинами.

«А на третье?»

«Кипяток. Ни заварки, ни сахара. Иногда медработники из дому варенье приносят».

«А на завтра у вас какое меню?»

«А то же, что и вчера, и сегодня».

«И месяц назад…»

Люди в белых халатах окружили нас полукольцом.

«Что нам молчать? Молчать больше нельзя… Ни один холодильник не работает, отремонтировать не на что».

«А зачем? Месяц - ни молока, ни масла, ни мяса больные не видели. Что охлаждать?»

Мы отступали, проглатывая комок от одного вида второго блюда.

«Раньше доктор дежурный всегда на закладку приходил, проверял количество продуктов и качество. А теперь нужды такой нет - проверять нечего!»

Пушистый и худой кот - местный старожил - лениво посторонился, пропуская нас. По всему видно было: запахи пищеблока Черниговской областной психоневрологической больницы (Халявин) давно уже лишены были и тени соблазна. Да. В мире каленых стекол и железных решеток, в мире, где от нас ничего не скрыли, показали все - даже то, чего лучше вовсе никогда в жизни не видеть, - почему-то больше всего запомнилось именно это. Запах. Точнее, его отсутствие. Ароматы казарм, лечебниц и тюрем обычно всегда одинаковы и неистребимы: дезинфекция, еда. Кухня в Халявине, где готовится пища более чем для тысячи пациентов, не пахла ничем. было в такой обонятельной стерильности что-то жутковатое, неживое.

Шагая по неширокой тропинке к «инфарктным» способом (своими силами) возведенному новому корпусу, мы долго не решались заговорить с главврачом и его заместителем о том, о чем рассказал нам знакомый православный священник отец Петр. Рассказал как об одном из самых тяжелых своих впечатлений (хотя и служил он срочную - до рукоположения - в спецназе внутренних войск, навидался всякого).

«Правда ли, что у вас, случается, пациенты дерутся из-за еды?»

«Дерутся? Умирают! Кому-то родственники приносят кусочек колбасы, сальце. Он пахнет. Для голодного человека - невыносимо. Сосед по палате хватает, торопится съесть, потому что знает - чужое, отнимут! Давится. Препараты нашего профиля предрасполагают ведь к спазмам. И смерть, ничего нельзя сделать».

Мы ошалело молчали. Верещали кузнечики, благоухала под солнцем трава. Чем-то совсем не больничным дышал этот небольшой мирок, вынесенный далеко за городскую черту и окруженный старыми соснами.

«Назовите нам, пожалуйста, фамилию пациента, погибшего таким образом, - попросил один из нас. - Мы не напечатаем ее в газете, нет, запомним просто».

«А какой именно из этих больных вас интересует? У нас ведь не единственный случай такой был… По одному-два в год».

С виду Черниговская областная психоневрологическая лечебница мало похожа на классический Бедлам: ни гремящих цепей, ни полутемных казематов, заполненных воющими безумцами и звероподобными санитарами. Выглядит она - если, не присматриваясь, пройтись по ее зимним садам (наследие старого режима), чисто прибранным отделениям, заглянуть мельком в палату, где специальные психиатрические (такие, о которые не поранишься) кровати застелены нарядными покрывальцами (гуманитарная помощь!) - вполне респектабельно. То же, что в этих стенах медленно и мучительно угасают десять сотен человеческих душ - пусть опаленных недугом, но живых! - в глаза не бросается и здоровый сон у черниговского начальства не отнимает. Нет, все, кому положено знать, знают, что под голландскими покрывалами нет матрасов и спят пациенты на голых металлических сетках, что практически все крыши текут, заливая и палаты, и коридоры, и те самые сады зимние, за создание которых в свое время приходилось бороться («что вы, у вас же сумасшедшие лежат, станут еще цветы жевать, чего доброго»), и не только об этом знают! Потому что крыши - не главное, всего лишь симптом, вроде яркого румянца на лице чахоточного. Не из-за протекающих же потолков умирают.

Смерть заглядывает сюда очень часто, в среднем - через три дня. Уносит сто-сто двадцать человек в год. Почти на треть больше, чем во времена более благополучные. Она неприхотлива, не ждет случаев безнадежных. Довольствуется теми больными, которых легко было спасти. Как спасать - врачи знают. И почему не были спасены эти люди - знают тоже.

В который раз слушаем магнитофонную запись. У главного врача, кандидата медицинских наук Эдуарда Иосифовича Лапинского и его заместителя по лечебной работе Анатолия Ивановича Косенко - спокойные, почти лишенные интонационной окраски голоса. Оно и понятно. Многократное повторение превращает трагедию - в рутину, череду несчастий - в статистику.

«Больные голодают. В прямом смысле. На воде сидят. Положено три гривни в день на питание. В январе, феврале получали по шестьдесят копеек. А бывает - денег нет вообще. Хроническое недоедание снижает вес, иммунитет. К истощенному человеку любая хворь цепляется, протекает тяжело. Туберкулез стал бичом. В специализированном отделении на семьдесят коек - сорок процентов пациентов с открытой формой чахотки. Раньше и десятка случаев не набиралось. Сейчас туберкулез лечат обычно набором из четырех лекарств. Иметь их для нашей больницы - абсолютно нереально».

«Неделю назад у нас не было ни одного специфического противотуберкулезного средства. Пограничники подарили пятьдесят упаковок рифампицина. Это нас на какое-то время спасет».

«Да. Положение отчаянное».

…Их хоронят в самых дешевых гробах, на отдаленных участках городского кладбища Яцево (до целлофановых мешков и общего рва дело пока не дошло). Кто-то из докторов, очевидно, цитируя расхожую мудрость, назвал Халявин кладбищем - человеческих душ. Но это не точное сравнение. Может, кому-то психоневрологическая лечебница и представляется свалкой неодушевленной плоти. Но не тому, что заглядывал в глаза ее пациентам, читал написанные больными стихи, восхищался картинами, что нарисовали они - в минуты просветления. Просветление, к слову, - гость прошенный: редко приходит без лекарств и специального лечения. О том же, как обстоит дело с этими самыми специальными средствами - нейролептиками, - разговор особый.

…Взгляд ребенка, будто прилипший к толстому стеклу, врезанному в дверь палаты, негромкие слова взрослых, обращенные к нам, не стоны, не жалобы, нет, просто слова, из которых улетучился доступный нашему пониманию смысл… Оставим эти подробности при себе. К теме статьи они не имеют прямого отношения. Поговорим о другом.

Разговор с заместителем главного врача, а позднее и с главным начался с вопроса: а не можем ли мы чем-то больнице помочь? В каждом из полутора десятков отделений, где мы побывали, доктора и медперсонал обращались к нам с аналогичными просьбами. Без особой надежды на результат. «Помогите, хоть чем-нибудь». Едой, лекарствами, одеждой, кровельным железом, материалами для сооружения ограды детской площадки… Эти просьбы не были специально рассчитаны на журналистов. Видно, жизнь породила здесь такой поведенческий стереотип: просить у всех, вдруг у кого что есть лишнее.

Переход, лестница, щелчок ключа в специальном замке, двери палат, где стоят, лежат, неудобно и неподвижно сидят на корточках часами молчаливые, углубившиеся в себя люди и - выходящий навстречу медик в белом, вежливый полупоклон, за которым фразы о насущном: «Поверите ли, я, заведующая отделением, пожилой человек, сама на крыше работала, а она все равно течет… Может, вы подскажете…» Позже, задним числом, до нас дошло, что в крахмальных халатах, одолженных главврачом, похожи мы были на очередную комиссию. Или инспекцию. Или как называют тех, кто по долгу службы обязан вот так ходить, смотреть и спрашивать? Но это мы потом поняли. А тогда от бесконечных просьб возникало чувство неловкости, жалости и собственного бессилия.

А ведь попрошайничать вынуждены не просто врачи. Персонал единственного в области психоневрологического заведения широкого профиля! Сюда попадают все социально дезадаптированные наркоманы и вполне благополучные невротики, безобидные хроники и такие пациенты, к которым лучше спиной не поворачиваться, преступники, ждущие экспертизы и страдающие эпилепсией. К слову. Рецидивисты, не одну «ходку» в зоны имеющие, говорят, что в тюрьме кормят лучше. С едой и одеждой иногда помогают церковь и просто добрые люди. Тихо. Без помпы. (как не вспомнить монахинь из женского монастыря? Как не упомянуть руководительницу неформального общества, помогающего душевнобольным, фамилию которой одна из ее помощниц, Е.Шакина, так и не вспомнила. Не для отчетности объединились эти люди, а чтобы дело делать.)

Однако есть вещи дорогие, которые не выпросишь: за них нужно платить. Если платить нечем - расплачиваться приходится человеческой жизнью.

Э.Лапинский, главврач: «С нейролептическими препаратами совсем плохо дело. Их почти нет. Несколько лет назад было пятнадцать процентов от потребности. А где эти проценты сейчас? Если у больного богатые родственники - мы выписываем рецепт, направляем в частную аптеку. Но состоятельных людей сейчас очень мало».

Корр.: «Значит, вы не можете выводить больных из кризиса только потому, что лекарств нет?»

Э.Лапинский: «Постоянно такое случается. Это для нас обычное дело».

Корр.: «А бывает так, что денег у вас нет вовсе? Ни на что? Ни на лекарства, ни на еду?»

Э.Лапинский: «Все время так, мы живем в долг. А в долг тому, кто расплатиться не может, и дают соответственно».

Кричащее положение с больными эпилепсией. Они должны, как правило, принимать специальные противосудорожные препараты. Ну как диабетики инсулин. И если происходит обрыв - то возникают статусы так называемые. Припадок за припадком. И вероятность уйти на тот свет резко возрастает. Так вот, мы лекарства для этой группы больных почти не получаем. И в результате только за прошлый год умерло от припадка двадцать семь человек по области. А в то время, когда у нас препаратов хватало, таких случаев было - ну, два, ну, три на Черниговщину. Не больше. Нейролептики хорошо обеспеченный человек найдет и купит. А противоэпилептические препараты избирательного действия может и не найти. Даже очень богатый. Я знаю только одну женщину, больную, которая за такими препаратами для себя постоянно ездит в Москву.

Трупы - об этой жуткой подробности по секрету шепнула нам одна из халявинских медсестер - перевозит здесь старенький санитарный автомобиль. Им же возят еду. Им же, случается, и пациентов с открытой формой туберкулеза. Другой транспорт лечебнице сегодня не по карману. Говорят, гибель от эпилептического припадка с виду столь ужасна, что мало какая с ней сравнится (сам-то умирающий в последние секунды не чувствует ничего, его сознание выключено). А вот декомпенсация сахарного диабета вызывает жестокие муки даже у тех, кто не отдает себе отчета в причинах своих страданий. Среди душевнобольных в Халявине есть диабетики. Совсем недавно они надолго остались без инсулина. В тот раз пронесло. Тратиться на дешевый гроб не пришлось.

Врачи перепробовали все. Собственными руками чинить кровлю (все равно течет). Обзавестись подсобным хозяйством (пятьдесят свиней визжали от голода так, что, по словам Э.Лапинского, «в облздравотделе слышно было», за десяток километров!). Обращаться в прессу (приехало телевидение. Сняло койки без матрасов. Тут же последовала рекомендация «сверху» - собрать матрасы из других отделений, закрыть «засвеченные» кровати). Связываться с международными благотворительными организациями.

«А к местным властям обращаться пробовали?» - спросили мы.

«А как же. Постоянно. Как начнем умирать - так к ним и обращаемся».

Такой вот ответ записался на наш магнитофон. Какие последствия имеют для больницы эти обращения, мы видели собственными глазами.

Любая попытка утверждать, что черниговское руководство (областное и городское) не в курсе происходящего в Халявине, может быть легко опровергнута. Неправдой было бы также утверждение, что в бюджете вовсе нет средств для поддержки больных людей. (Может, для больных и нет. А вообще, когда готовился этот репортаж, вся Черниговщина пела и плясала: с небывалой пышностью отмечался кобзарский праздник в Сокиринцах, гудело «певческое поле» в Березном, в музыкально-драматическом театре имени Т.Шевченко многодневно проходил смотр достижений художественной самодеятельности со всего края, а для местной телерадиокомпании закупалась очень дорогая и не очень нужная ей, по признанию ее же сотрудников, аппаратура. Кто возражал бы, если б не было истраченным на все это деньгам лучшего применения?).

Количество душевнобольных в области постоянно растет. Не последнюю роль сыграл в этом Чернобыль, наградив очень многих патологией сосудов, приводящей к нарушению психики. Способность врачей помогать страдающим людям неуклонно снижается. Увиденное в Халявине потрясло нас настолько, что мы с трудом подавили невольные ассоциации с положением больных в гитлеровской Германии. Нацисты ведь тоже начали борьбу за чистоту расы, умерщвляя (они называли это эвтаназией) пациентов психиатрических клиник, и потом лишь переключились на коммунистов, евреев, цыган, не согласных с режимом аристократов. Однако обобщение такого рода было бы, очевидно, не вполне корректным: вся медицина у нас сегодня - на коленях. Психиатрия просто в наихудшем, по-видимому, положении. Но не в исключительном. Существует, впрочем, одна деталь, отличающая Халявин от всех остальных лечебных заведений города.

Практически в каждом из них есть палаты «для начальства». Роскошные апартаменты, где кормят и лечат, и обслуживают совсем не так, как в прочих. В Халявине - ничего подобного.

«Почему?» - спросили мы.

«А потому, что тот, кто попадает к нам начальником, - начальником от нас уже не выходит…»

Истеблишмент - очень жестокая каста. К своим «бывшим» он столь же безжалостен, как и к простым смертным. А случаи, когда представителей власти приходилось в Чернигове срочно госпитализировать с диагнозом «шизофрения», бывали, все под Богом ходим.

Крик «моего просветления хватит на то, чтобы вас всех уволить» хорошо в Халявине помнят. Великий Пушкин еще писал: «Не дай мне Бог сойти с ума».

Не приведи Господи. особенно в Чернигове. (интересно, как в других городах Украины?)

Пишем мы эту статью без особой надежды на то, что она облегчит жизнь обитателей Халявина: ни одна из наших предыдущих публикаций на темы, связанные с охраной здоровья и правопорядка, изменений к лучшему не вызвала. По статье «Инсулиновый шок» - о критическом положении больных диабетом - претензии к нам были предъявлены (за день!) до выхода газеты, и никем иным, как директором Черниговского производственного объединения «Фармация» С.Пасталицей, столь искренне каявшейся прежде нам в диктофон, что не снимает она с себя вины за муки диабетиков, оставшихся без инсулина, послеоперационных больных без обезболивающих средств… Положение с инсулином как было в городе тяжелым, так и осталось. Э.Лапинский рассказывал, что глава общества, защищающего интересы больных сахарным диабетом, даже к нему за помощью обращался - получив отказ у мэра города В.Косых (вот уж действительно жест отчаяния!).

Положение же высокооплачиваемых чиновников, которые должны нести ответственность за происходящее, не ухудшилось нисколько.

Все попытки привлечь внимание правоохранительных органов к явно криминальной обстановке вокруг художественного музея вызвали лишь оскорбления в наш адрес со стороны высокопоставленного сотрудника областной прокуратуры и грандиозному похищению старинных картин, случившемуся через несколько месяцев, не помешали.

Не знаем, можем ли мы поставить себе в заслугу то, что вскоре после статьи «Маковый треугольник» - о наркобизнесе на Черниговщине - при облгосадминистрации был создан Координационный совет по борьбе с наркотиками. Но если и можем - то заслуга не велика (как и КПД вышеупомянутого совета; воистину бессмертна мудрость николаевских времен - «хочешь завалить дело - создай комиссию»).

За рамками настоящей публикации о Черниговской областной психоневрологической лечебнице (Халявин) остаются некоторые подробности чисто уголовного свойства, связанные с воровством и мошенничеством, расследовать которые у нас нет полномочий и в которых должны были бы разобраться сотрудники компетентных органов. Да вот только уверены - не будут они ни в чем разбираться.