Киевские гастроли театра «Современник» на этой неделе реанимировали у фасада Театра им. Ивана Франко давно канувший в Лету вопрос: «Нет ли лишнего билетика?» Четыре вечера подряд — аншлаги. Театр Галины Волчек в свой юбилейный 50-й сезон представил в украинской столице премьерный спектакль «Пять вечеров» по легендарной пьесе Александра Володина. Именно эта постановка и вызвала желание не рецензировать ее или «обозревать» в каком-нибудь светско-публицистическом стиле (у спектакля и так обильная московская пресса), а разразиться неким частным монологом — на заданную тему.
«Пять вечеров» Александра Огарева и Галины Волчек никогда не возьмут на фестиваль NET (новый экспериментальный театр). Или ZET — замороченный эксклюзивный театр (если подобное организуют). Его бы с радостью взяли на фестиваль DET — добрый эмоциональный театр. Но такое мероприятие ни у них, ни у нас пока не предвидится.
«Пять вечеров» в «Современнике» смотреть нервно опасно — сразу хочется восстановить Советский Союз (шутка) и сделать всех людей счастливыми: утешить несчастных, приютить бездомных. А по ходу дела смахнуть скупую мужскую слезу, поскольку в финале героиня Елены Яковлевой произносит «Только б не было войны» личностно, интимно — разумеется, без гражданского пафоса. «Только б не было войны…» — в наших душах, в мозгах, в домах, в наших судьбах…
Вот по этой эмоционально-чувственной причине «Пять вечеров» и не возьмут на другую театральную «территорию». И не нужно удивляться, если после первого действия в дверном проеме вдруг мелькнет лысина удирающего рецензента, который приемлет иной театр — деструктивный (так называемый «черный») — тут уж дело вкуса. Ведь территория «Пяти вечеров» — пространство ностальгии.
Как относиться к старому маминому платью в громоздком шкафу? Сжечь, продать, разорвать? Ни за что — хочется просто потеребить ветхую ткань. Как развеять запах старинных подшивок — журналов, газет — десятилетиями хранящихся на наших дальних антресолях? А невозможно — аромат памяти.
«Пять вечеров» — то самое платье и тот самый воздух. И он не скоро выветрится.
Пьеса Володина поставлена в «Современнике» скромно, просто, строго — как классика русской драматургии ХХ века. Театр не прибегает ни к каким сильнодействующим сценическим фокусам и доверяет только истории Володина. А он не обманет, потому что сама история во многом о нем же... Былое из «Пяти вечеров» приходит на один вечер в наше настоящее шагами легкими и робкими, не оставляя грязных следов на паркете, а только отзвуки элегических воспоминаний: «То ли страсти поутихли, то ли не было страстей. Потерялись в этом вихре и пропали без вестей — люди старых повестей…»
Володинская пьеса в интерпретации «Современника» — в игре Елены Яковлевой, Сергея Гармаша, Валерия Шальных, Лилии Азаркиной, молодых актеров, в сцен-оформлении Натальи Дмитриевой (улица, фонарь, каток, дом без стен, односпальные кровати, дверные проемы) — с дыханием легким. Задушевным. Многие критики стыдятся этого слова, но ведь его корень — «душа». Многих подмывает сопоставлять актерские рисунки — из знаменитого фильма и премьерного спектакля. Но это работы разные, о разном. У Гурченко — пронзительный трагизм, почти документальная строгость в манере экранного существования. У Яковлевой — драма с неожиданными переливами эмоциональных состояний вплоть до мгновений юморной искрометности. В героине Яковлевой больше нерастраченной нежности, даже семнадцать лет ожидания не выжгли в ее Тамаре страстностию. Собственно, спектакль «Современника» больше о надежде, чем безнадежности. И даже намек на новогодний антураж — как утешение, подбадривание: и войну пережили, и этот год закончится, и новый год наступит — и все будет хорошо.
Актеры чувствуют эту тему. И в принципе уж такую, как у них, «неимитацию» чувств (без отрыва от мастерства) сегодня на театре редко где встретишь. Тандем Яковлева—Гармаш и прежде сильно взаимодействовал в других постановках. В «Вишневом саде» Чехова она — Варя, он — Лопахин. И возможно, по какой-то уж слишком ассоциативной причине у меня выстраивается преемственный ряд — от «Вишневого сада» до «Пяти вечеров» (в связи с данным дуэтом): прошло полвека; один сад вырублен, другой — посажен; победили в войне, но счастья больше не стало; расставшись, встретились — и так важно это счастье удержать, ухватить — хоть на день, хоть на час, хоть на мгновенье.
Есть в спектакле Волчек—Огарева и еще один мотив, показавшийся мне смыслообразующим, — мотив бездомности, бесприютности. «Вот опять окно, где опять не спят…» — это свет в одиноком окне на заднике сцены. Это и неприкаяность-«непрописанность» Ильина (Гармаш), шоферюги с Севера, нечаянно вернувшегося по старому адресу. Это и «дом без стен-дверей», на улице Восстания, 22, кв.2, где живет «звезда» Тамара (Яковлева), в которой сиротской бесприютности, может, даже больше, чем в ее Саше. Это еще и лейтмотив известной песни (когда-то использованный Г.Товстоноговым в спектакле БДТ) — «Миленький ты мой, возьми меня с собой, там в краю далеком…»
Только на какой карте тот край? И по какому адресу искать это счастье?
Не тайна, что даже театр в последнее время стал похож на «игровой автомат»: бросишь копеечку — и получишь удовольствия на ту же монету иль разоришься (в своих иллюзорных надеждах). Для Волчек, во что свято верю, «Современник» — театр-дом с прочным фундаментом полувековой замеси и крышей, к счастью, не ставшей за все эти годы «раскаленной».
И… «вот опять окно…»