Ваша маленькая «стая»

Юрий Юлианович Шевчук, известный рок-«сейсмолог», видимо, в очередном «предчувствии гражданской войны», стал наведываться в Киев с заметной регулярностью… То революция. То концерты во Дворце спорта. То встречи с «Братьями Карамазовыми». Украинские рок-музыканты стали для него почти братьями (в частности «брат» Олег). Образовалась эдакая украинско-российская «корпорация монстров» рок-н-ролла: «ДДТ» в этом году отмечает четверть века своей жизни в искусстве, а «Братьям» в текущий период — пятнадцать. В этой беседе «в три голоса» музыканты рассказали не только о своих совместных музыкальных маневрах, но и об отношении к оранжевой революции, так как каждый из них относится к ней по-своему.

— Юрий Юлианович, сегодня вы довольно редко выступаете за границей. Украина — исключение? Или для вас это не заграница?

Шевчук. — Считаем своей обязанностью поделиться с соплеменниками, с которыми переживаем эту эпоху. Для нас концерт — это диалог, а не монолог. Это обмен энергией.

А за границей на наши концерты приходят не только эмигранты. Поем-то и играем вживую. Если слова непонятны, можно музыку послушать. Эмигранты на наших концертах сморкаются в носовые платки, ностальгируют, приглашают к себе в гости. Я их приглашаю обратно. Но почему-то они не приезжают. Видно, ностальгия еще не настолько пробила.

Карамазов. — Юра прав. Если у нас творчество стоит во главе угла, то очень важно быть в тех местах, где тебя ждут. Не всегда там есть возможность обеспечить даже технический уровень гастролеров. «ДДТ» тащила за собой вагоны аппаратуры, для мощности которой во Владивостоке не оказалось достойных площадок.

— За Ельцина в свое время вы всей группой решили «не петь», а за остальные предложения также сообща голосуете?

Шевчук. — Все происходит, как и раньше. Пытались нас взять в оборот, но ограничения свободы — не для нас. Мы же бились за свою свободу. Она дорого стоит. До сих пор назначаем кого-то из своей компании. Он выслушивает предложения. Вместе обсуждаем. Концерт в Киеве без всякого шоу-бизнеса сделали старые друзья Карамазовы.

— Друзья подобрались по увлечениям?

Шевчук. — Я не из тех, кто выстраивает себе окружение. Среди моих друзей нет звезд. Их объединяет одно: мне с ними комфортно. Учителя, врачи, настоящие фронтовые ребята. Хотя просто общаться мне со всеми интересно — и с художниками, и с политиками.

— А с Карамазовыми как получилось?

Карамазов. — Недавно мы с Юрой пересматривали у меня дома фотографии. Наткнулись на невнятный серо-белый снимок. Какая-то скамейка и мы с гитарами. Стали вспоминать, когда ж это было? 1990 год, Днепропетровск. Программа «Взгляд» проводила акцию — концерты по разным городам. Тогда вместе с нами в концерте выступали еще несколько рок-новичков. Нам всем выделили по полчаса. А хедлайнером концерта оказалась группа «ДДТ». После программы ко мне подошел бородатый парень, улыбаясь сквозь очки, предложил: «Пойдем поговорим, дружище». Так что у нас есть исторический снимок момента и того самого укромного места, спортивной раздевалки, с чего собственно все и началось: мы вместе стали пропадать после концертов с гитарами наперевес. С той минуты мы были так увлечены знакомством, что не заметили, как нас щелкнули.

У Юры, кстати, в этом году сплошные юбилеи. В день концерта в Киеве отпраздновал совершеннолетие сына. В мае его маме исполнилось восемьдесят.

— Вы в виде оправдательной записки посвятили маме песню «Мама — это рок-н-ролл, рок — это я». Она, наверное, настрадалась из-за вашего раннего творчества?

Шевчук. — Мама у меня — чудо. По ее вине я такой. Она самый близкий по духу человек. Мама живет со мной в Питере, а отец с сестрой — в Уфе. Мы часто видимся. Живем на две семьи.

Когда я родился, мама сказала: «Этот будет художником». Можно сказать, из-под палки заставляла рисовать. Потом эта палка переросла в увлечение. Мама любит импрессионистов, но, никому не подражая, пишет для себя. Цветы, натюрморты. У нее получаются душевные, чисто женские, нежные работы. Когда мама берет кисти, я счастлив: значит, она хорошо себя чувствует.

— Как она относится к вашему творчеству?

Шевчук. — Всегда поддерживала. Раньше бывала на концертах. Сейчас ей тяжело. Я с мамой советуюсь. Первой читаю, ставлю музыку.

— Мама не пытается чисто по-женски что-то «закруглить» в тексте?

Шевчук. — Нет. Она высказывает очень точное мнение. У нее сильный характер. Судьба тяжелая. Ее прадед, мулла, не принял советскую власть и был расстрелян. Семью сослали на Калыму. Мама всю войну проработала радисткой в Северном морском пароходстве. Она почетный полярник, герой войны и труда. Она у меня боец серьезный. Любому мужику сдачи даст. Когда видит опасность, начинает переть на нее.

— То есть ваше бунтарство и непримиримость возникли на генетическом уровне. Правда, недавно вы признались, что не собираетесь бегать за киркоровыми с дубиной, но в то же время не успокоились и сообща клеймите: «Попса — розовая дрянь от рогов до хвоста».

Шевчук. — Не знаю, как у вас… Я приезжаю работать и телевизор редко смотрю… Но у нас меня раздражает бездуховность, которая льется с экранов страны. Глобально — это уничтожение национальной культуры. Попса — это поверхностно, это понижение языка. Поэзия — повышение языка.

— Олег, а вы почему не участвовали в ополчении ни на диске, ни на концерте?

Карамазов. — Мы были в разных городах, когда ребята сговорились записываться. Эта же песня, не Юрина, а Горшенева из группы «Король и шут». На концерте в Киеве Юра хотел, чтобы мы вместе с Андреем Середой из рок-группы «Кому вниз» выкатились на сцену, как три богатыря. Юре было важно показать, что мы одно целое, что рок-н-ролл — часть нашей жизни. Был предварительный договор: спеть вместе «Попсу» и «Мама — это рок-н-ролл». Но меня так истерзали организационные вопросы! Перед выходом на сцену не было времени на то, чтобы просто сосредоточиться и повторить слова песен. В суете казалось, что я, кроме припева, ничего не помню. Юра спросил: «Ты что, заднюю даешь?» Вся группа эту фразу просмаковала. Видя мою растерянность, Юра предложил: ну выйдешь, хотя бы попляшем, расцелуемся, поиграем на барабанах…

— Юрий Юлианович, вы недавно огорошили киевских журналистов, постоянно твердя о смерти. Что это — сомнения творческого человека, сиюминутное состояние или усталость?

Шевчук. — Я не ерничаю. К этому нужно прийти. Не имеет смысла делать что-то вполсилы сегодня. Никто не знает, будет ли у него завтра. Мы же не грешим не потому, что боимся быть распятыми, а потому, что любим… Я вообще несчастный человек. Я выбрал сцену для диалога и обмена эмоциями, но последнее время все больше нравится одиночество в тиши, писательская работа в деревне. Чтобы выжить в городе, нужно постичь искусство «как не потерять себя в условиях цивилизации». И не по мне весь этот показушный пафос кутил да прожигателей жизни. Мне лучше не бывать в этих местах, чтобы грех на душу не брать. Я человек горячий. С природой у меня больше гармонии в отношениях.

— Часто терзает вопрос «быть или не быть?»?

Шевчук. — Постоянно. Вроде бы и прет. Господь дарит строчки. Пишутся тексты, даже поэмы.

Я тоже там был,
страдал духовно и скотски,

Маршей не написал,
не накачал фигуры.

И, как написал
утонченный Йосиф Бродский,

Пулю сложно срисовать с натуры.

«Кавказ» называется, но слова еще нужно выучить. Да, я себя большим поэтом не считаю, но есть что вывалить на рабочий стол в деревне, и это радует. Работаешь и задаешь каждый раз вопрос себе и ребятам: «Это еще кому-то нужно? А есть у нас силы, чтобы нести все это?»

— Юрий, помнится, вы всерьез осуждали Ельцина за то, что он от эйфории в связи с избранием президентом на второй срок запил. А разве «ДДТ», когда начала собирать стадионы, не впала в хмельную эйфорию?

Шевчук. — Именно, у нас «съехала крыша». Я не стесняюсь об этом говорить, наверное, по-другому и быть не могло. Все было ново. Годами люди сидели в подвалах, пели песни под гитару. И вдруг их принимают в питерский рок-клуб. Предлагают сразу стадионы — аудиторию в двадцать, пятьдесят тысяч человек. Да мы тут же себя «Битлами» почувствовали. Со всеми вытекающими от нежданного признания праздниками. Телевизоры из гостиниц вылетали. Мы чудачили, хипповали, гуляли, много пили. Глупо, но было, было. Вот цинизма никогда не было.

— Что протрезвило?

Шевчук. — В 1988 году покончил с собой Саша Башлачев. Своей смертью он как будто сказал нам: «Эх, ребята, не все бесконечно хорошо». Наступило похмелье. Тогда меня пробило на песню «Предчувствие гражданской войны». О том, что свобода рухнула на нас тяжелым испытанием, к которому мы оказались не готовы. Путч 1991 года отрезвил окончательно. Мы очнулись в другой стране. Оглянулись, а Россия не та: с циничными политиками, с переделом собственности, с криминалом. Вот тогда, я считаю, мы выстрелили мощным альбомом «Черный пес Петербург». Это был уже 1992 год. А в 1993-м смерть супруги окончательно сняла пелену с моих глаз. Я принял веру. Своим духовником считаю Андрея Кураева. Для меня непостижимо, как в таком современном человеке сочетаются твердость веры и легкость бытия. Он выбрал ношу богослова, не стремясь сделать карьеру священника. Правда, моя гастрольная жизнь не дает возможности общаться только с ним. Когда ощущаю потребность, принимаю помощь и от других священников.

— Почему друг бунтаря Шевчука Олег Карамазов не замечен на передовой революционного движения?

Карамазов. — Просто у меня более жесткая точка зрения… Хорошо об этом сказал один батюшка — «маркетинговые войны».

— Может, вам не предлагали участвовать?

Карамазов. — Я в то время возвращался из Непала. Летел в Киев через Вену. В эти дни в Штатах проходила предвыборная кампания «Гор против Буша». Было смешно, когда в белоснежном венском туалете прочитал написанное маркером «Буш — козел». Другой пассажир затер эту надпись и чем-то другим вывел то же самое, но уже о Горе. У нас выборы были с разницей в неделю. Когда я приехал в Киев, понял: мне эту историю подбросили. Я получил предложения с обеих сторон участвовать в кампании. Но решил: меня нет…

— Олег, может, объясните, как Шевчук оказался на Майдане. Он отмалчивается, когда ему задают этот вопрос.

Карамазов. — Это был второй день противостояния. Я сидел в полуподвальной кофейне, пил чай, читал книгу. Юра с трудом пробивался на мобильный. Нужно было выходить на мороз, чтобы его расслышать. По обрывкам фраз я не мог понять, отчего он суетится. Когда же он задал вопрос: «Как ты смотришь, если я прилечу в Киев?», я переспросил: «Ты хочешь принять участие в революции?» Через день он все равно прилетел. Я его встретил. Вышли на Бессарабке. Натянув до глаз шапки, прошлись по палаточному городку к сцене. Надеялись, что никто не узнал. Вечером мне позвонили с «5 канала»: «Можно сделать интервью с Шевчуком?»

Шевчук. — Я тогда приехал, чтобы понять феномен людей, которые вышли на мороз. На «5 канале» трижды это повторил. На Майдане спел две песни и обратился к людям: «Я приехал увидеть, кто вы — люди, не побоявшиеся высказать свое мнение. Для меня это важно. Спасибо вам!»

— Юрий, у вас давняя неприязнь к журналистам. Всем известен ответ, которым Шевчук ловко отбивается от интервью: «В моих песнях есть все, о чем я хотел бы рассказать».

Шевчук. — Хороших журналистов так же мало, как и хороших музыкантов. Не люблю давать интервью в больших городах. Там вопросы и акценты поверхностные. И в результате получается сплошная «желтуха». В провинции, что ли, неба звездного побольше... Люди читают чаще, чем смотрят телевизор. Там дух чувствуется.

— Скоро у «Карамазовых» выйдет новый альбом. Вы обещали спеть с ними, но еще раньше заявили, что до февраля будете петь свои песни в туре.

Шевчук. — Просто мы договорились, что это будет сюрприз.

Карамазов. — Идея спеть вместе крутится давно. В декабре прошлого года мы решили встретиться в Москве. Поселились в гостинице «Украина». Юра любит жить на пике, он выбрал 27-й этаж. А я люблю цифру «7». Мы по полдня спали. Смотрели в окно, каждый со своей высоты. Вместе выбирались в город. Один из дней я надолго запомню. Целый день валил снег. А мы мотались по городу. Заезжали в редакции, на радио, куда-то еще. Везде нас по чуть-чуть угощали. Наш приятель водитель здорово натопил машину. И я не заметил, как уснул. Приснились мне теплые края… И вдруг в моем сне повеяло прохладой. Юра открыл дверь, и я увидел белую стену, которая мне показалась лесом. Когда вышел и стал различать предметы, увидел ворота. Шевчук оглушил сторожей: «Ребята, открывайте!». Его фамилия подействовала как пароль. Сначала я думал, что это парк с памятниками. Плелся молча, стараясь попадать в Юрины следы. Слышу: «Семеныч, я к тебе Олега привел знакомиться». У могилы Высоцкого меня пробило. Отрезок жизни, прожитый с Шевчуком, полон впечатлений. Когда они переполнили меня, легли на песню «Месяц». Я спел ее Юре, он предложил спеть ее вместе.

Шевчук. — А в мае «Карамазовы» приехали к нам записываться. Пока мы были дома, они пропадали недалеко от студии, в нашем отгороженном от мира дворике. Жарили мясо, пили. Бездельничали. Стоило нам на недельку отлучиться — они зашли в студию и записали альбом.

Карамазов. — Когда Юра вернулся и нас не застал, расстроился. Решил, что мы обиделись. Либо у нас что-то не вышло. То, что мы за четыре дня записались, он предположить не мог. Даже огорчился, что песню «Целая жизнь» не дали ему подпеть.

— Ну, теперь-то вы договорились, что будете петь вместе?

Карамазов. Мы уже вместе записали в новый альбом песню, которая называется «Отель «Украина». Я давно понял, что мы все живем в одной гостинице, которая называется «Земля». Есть разные корпуса. Один из них — Украина.