Управление цирком из обезьяньей клетки

Вялотекущие сочинения на тему Ларса фон Триера, как правило, навевают глухую печаль. Оказываешься и в его, и в своем, то есть в нашем общем капкане. Поскольку любой «объясняющий» вольно или невольно — жертва его мышеловок. Попав на крючок, можно дергаться, трепыхаться. Однако не всегда удастся даже для себя «объяснить» садистскую и чеширскую ухмылку датского кота, который гуляет сам по себе, а остальным морочит голову.

С тем, что чудный Ларс — «важнейший из искусств», похоже, смирились. Ни у кого в мире кино не вызывают протестных эмоций мириады величальных тропов вокруг его имени с приставкой «фон». «Ларс — гений» — это как «солнце — яркое» или «стоматолог — ужас». Благополучный датчанин с чеховской бородкой, с закругляющимся год от года брюшком, с интеллигентными манерами (судя по каннским пресс-конференциям) и сардоническим взглядом… Этому-то датскому «бюргеру» что неймется? И отчего раз в два года его опять подмывает на кинооткровения о том, что человек — ничтожество, мир — Содом, Америка — Гоморра (а также все остальное воплощенное зло во вселенной и ее ближайших окрестностях). Кто знает… Может, Пушкина не дочитал: на свете, друг наш Ларс, счастья нет, а есть покой и воля.

…Как бы ни было, но Америку он и впрямь ненавидит так, как пацифист презирает кампанию в Ираке. И эта массмедийная ненависть (уверен, местами симулятивная) фон Триеру жить и творить помогает. Ее плод — идея антиамериканского кинотриптиха «US of A». Началом стал «Доггвиль». Возможно, один из самых значительных фильмов бездарного рубежа киновеков. Теперь продолжение — «Мандерлей». Фильм, на одном из киевских сеансов которого сидело столько же зрителей, сколько негров за столом на широком экране.

«Вторая серия» условной трилогии начинается там, где обрывается серия первая. Сквозная триеровская героиня, гангстерская дочь по имени Грейс, как известно, дотла сожгла городок Доггвиль. И таким образом по всем векселям расплатилась с его обитателями и своими обидчиками, не принявшими «доброты первого встречного». И уже новой тропой, в компании бравых папашиных бандитов она отправляется на реализацию очередной своей идеи — в Мандерлей. Одержимого трудно остановить... Никакой отрицательный опыт кошмаров и ужасов Доггвиля здесь уроком не станет. Эта Грейс, как я понимаю, поэтапная (посерийная) вариация на тему одержимости человека какой-то идеей даже после цепи оглушительных поражений. Неугомонная, она все равно опять куда-нибудь будет стремиться. На сей раз в «полуджунгли» консервативного американского юга. В тот самый Мандерлей, где осело поселение афроамериканцев. Тех, кто даже в 1933 году не догадывается об отмене рабства во «всея Соединенных Штатах».

И вот героиня (в этой роли — американская актриса Брайс Даллас Ховард) решает дать им вольную волю. Превратить слуг в свободных людей. Сделать из батраков новых хозяев. Сотворить из «биомассы» сообщество индивидуумов. В общем, выражаясь словами классика, «вытравить по капле раба». Неслабые такие «соцобязательства» у трогательной девушки своей мечты.

В «Доггвиле» ту же Грейс играла Николь Кидман. Выбор Ларса был точным — и в сюжетообразующем, и в контекстуальном аспектах. Николь воплощала безвольность куклы, из которой в кровожадном финале вырастает то ли личность, то ли большая сломанная игрушка. Она по-своему играла даже слабенькую тень «иногородней» Бланш Дюбуа (в мехах из «Трамвая «Желание»), попавшей вроде и на свой, но все-таки чужой праздник — на вражескую территорию. «Внедрение» Николь в «Доггвиль» предполагало, на мой взгляд, еще один ларсовский трюк: погружение инородного — голливудского «блестящего» тела (с несомненными проблесками таланта) — в иную эстетическую и философскую среду... В брехтовскую театральную условность. В канву безжалостной библейской драмы о добротворящем и за это распятом…

…Новая актриса в роли Грейс — иной поворот (даже хорошо, что политкорректная Кидман отказалась от съемок). Милейшая Брайс Даллас Ховард, звезда «Таинственного леса», призвана синонимизировать естественность мандерлеевской среды и естественность «возбудителя» этого социума. Грейс номер два является в негритянский поселок как близкая родственница всех обездоленных. Как «своя среди своих». Ее демократические проекты по-своему очаровательны. В чем-то последовательны, иногда комичны. Особенно когда освобожденные рабы устраивают голосование, решая проблему «который час?», а гангстеры мажут физиономии сажей, чтоб ничем не отличаться от бывших эксплуатируемых. Демократия в Мандерлее мало-помалу «торжествует». Вырубая сад, они впоследствии пожинают песчаную бурю. Выращивая хлопок, собирают неплохой урожай, но эта «страда» вскоре взрастит «гроздья гнева». Фон Триер в многоузорной смысловой канве аскетичного фильма даже пытается последовательно индивидуализировать прежнюю «темную» толпу. Из тумана «стадности» прорезаются лица... И Грейс с придыханием всматривается в одно из них. Это Тимоти — самый соблазнительный раб. О нем она грезит ночами без сна, истязая грубую простынь. Ближе к финалу возникнет взаимность... И вообще покажется, будто эксперимент удался на славу. Всеобщим демократическим голосованием (кто против? Все — за!) уже приговорена к расстрелу вечно голодная негритянка-воровка (Грейс, как демократка, сама и прикончила бабушку). Уже выручены немалые деньги за проданный хлопок...

Но… Деньги украдены. Думали — гангстеры, оказалось — свои. Экс-рабы взбудоражены. Не хотят отпускать на свободу освободительницу, говорят ей: силой оставим, так как без Хозяина, без кнута и пряника жить нам самим невозможно! Ловушка захлопнулась. Оставайся с нами, будешь нашим «королем», но… в рабстве.

Ну и тогда милейшая Грейс делает то, что полагается в этой истории. Хватает исконную плеть и с полным «отрывом от производства», смачно, в свое удовольствие изо всей силы хлещет раба… Как хозяйка. Как профессиональный плантатор. Так и побеждает демократия в отдельно взятом американском поселке — микросхеме страны и целого мира. А неистовый Ларс снова глумится над ее «торжеством». И одновременно глумится над зрителем, заманивая его в капканы обманок, эстетики театральной условности и откровенного минимализма, заданной еще в «Доггвиле», когда на экране почти не было предметного мира, а улица или дом обозначались лишь пунктиром из мела.

Неглупые люди давно подметили, что Ларс фон Триер — вечный маятник европейского кино. И амплитуда его художественных колебаний отработана как в старинных часах. То религиозная драма («Рассекая волны»), то антимюзикл («Танцующая в темноте»). То глобальная шокирующая притча («Доггвиль»), то декларативная кинолекция. Чем, по сути, и является «Мандерлей». Фильм, которым, судя по интервью, режиссер не очень доволен. И можно лишь предположить почему… Во-первых, «идейность» картины, как бы ее «надстройка», чрезмерно возвышается над «базисом» — собственно художественным строением. Прежде такая «архитектура» у Ларса была гармоничнее. Во-вторых, после самоисчерпавшегося приговора Америке, человеку и человечеству (в «Доггвиле») оперативно (и сюжетно) сформулировать что-либо свежее или еще более шокирующее на эти темы постановщику в общем непросто... Антиамериканская трилогия закончилась там, где она начиналась. В первой части. Доггвиль — город скотов (как глобальная микромодель), Мандерлей — город рабов, а Вашингтон (одноименный фильм должен завершить кинотрилогию), очевидно, станет городом пастухов и хозяев… Что сути не изменит. И ничего не добавит к тому, что Ларсом уже сказано. Если фон Триер обычно вгоняет тебя в состояние анабиоза, то от «Мандерлея» останется ощущение, будто тебя сначала околдовали, а затем обжулили... Или всего лишь прочитали талантливую, провокативную, немного ерническую кинолекцию о том, что ни для кого давно не тайна и не секрет... То самое, что выразил когда-то в емкой формуле Авраам Линкольн: «Овца и волк по-разному понимают слово «свобода», и в этом сущность разногласий, господствующих в человеческом обществе». Американский президент и датский киногений (несмотря на антиамериканизм) хоть в чем-то сошлись. В том, о чем при желании можно сказать и более хлесткой цитатой, фокусирующей идеологию «Мандерлея»: «Демократия — это искусство управлять цирком из обезьяньей клетки…»

Фон Триер этот постулат явно приемлет. Потому что в финале буквально в спину толкает свою «демократку», удирающую от преследователей, как нашкодившая кошка. Беги, Грейс, беги!.. Беги сквозь пунктиром размеченные границы Соединенных Штатов — от своей же страны-фантома... Беги от разъяренной стаи, жаждущей тебя заарканить… Беги, а то догонят и быть тебе в стаде. А в стадах, как известно, нет ничего хорошего, хотя бы потому, что они просто бегут за тобой.