«Современник», «Бесы», Анджей Вайда — все это в Киеве

Если бы, как настаивали некоторые безумцы, мы противостояли молчанием и не делали фильмов, спектаклей, не сочиняли книг и музыки, Польша была бы сегодня… Белоруссией.

Из интервью Анджея Вайды

Театр «Современник», руководимый Галиной Волчек, несмотря на бурные события, происходящие в нашей стране, приехал с гастролями в расцвеченный оранжевым Киев. В репертуарной афише — долго вынашиваемая Мастером (Анджеем Вайдой) мечта — спектакль «Бесы» по одноименному произведению Федора Достоевского.

Для автора «Бесы» были книгой «программной», точкой отсчета духовного очищения, попыткой избавления от темных сил. Для Альбера Камю, сделавшего когда-то инсценировку этого романа для театра, — попыткой еще раз нарисовать западному миру отвратительный групповой портрет тоталитаризма. Для Анджея Вайды, который по-прежнему верит, что искусство способно менять мир, это четвертое, наконец-то на языке оригинала, обращение к «Бесам» — не только воплощение более чем тридцатилетней мечты, но и возможность поговорить со зрителем о насущном. Ведь бесы, меняя обличье, лексику, продолжают выползать из всех углов, защищая свой темный мир обмана и вранья, лицемерия и вседозволенности.

Постановщик не калькирует спектакль, поставленный им до этого четырежды в разных странах мира — от Польши (знаменитая краковская постановка), через Европу и Америку, до Японии. Хотя и использует главные элементы сценографии, найденные женой и соратницей Кристиной Захватович еще в давнем польском спектакле. Серое мрачное небо — скорее дух постановки, чем повтор. Вайда же «переводит» из постановки в постановку «черных людей» — то ли это служки сцены дзанни, то ли ведущие на глазах публики кукол в японском театре — куроко, то ли сами бесы, которые со всех сторон обуревают людей, извлекая со дна души всю муть.

Для самого же «Современника» этот спектакль в репертуарной афише не менее важен, чем идущий на его сцене «Крутой маршрут», который по содержанию, накалу страстей, камертону правды и актерской искренности не устаревает, являя зрителям и миру свою сегодняшнюю актуальность.

Можно предъявлять сколько угодно претензий театру и постановщику, касающихся соответствия или несоответствия литературного оригинала театральной интерпретации — у театра и литературы разные законы. Еще Камю, написав «Одержимых», явил театру лишь одну романную линию. В этих рамках Вайде было тесно еще в Кракове, а в России он «дал волю актерам», хорошо знавшим текст первоисточника, позволив им включать отдельные реплики и даже сцены. Как, например, чтение капитаном Лебядкиным (умопомрачительно точная работа Сергея Гармаша) басни «Таракан». Почти недоступные для воплощения, всегда «придуманные» Достоевским, довольно схематичные женские образы «покорились» не только Елене Яковлевой, сумевшей выписать яркими мазками Хромоножку, но и Ольге Дроздовой (Лизавета), и Тамаре Дегтяревой (Ставрогина).

Каждый из артистов четко ведет свой характерный лейтмотив. Суетливо-жалок краснобай, неисправимый идеалист Степан Верховенский (Игорь Кваша). Однозначен Шигалев (Александр Кахун) со своей теорией «социального равенства», при котором 10% процветают, а 90% в молчаливом покорстве обслуживают. Отвратителен неуч, лишенный каких бы то ни было моральных принципов Петр Верховенский (Александр Хованский), рвущийся к безраздельной власти над людьми. И страшен своей черной двойственностью главный для Достоевского персонаж, сломанный бес-титан Николай Ставрогин (Владислав Ветров), «казалось бы писаный красавец, а в то же время будто и отвратителен» — главная «ремарка» в тексте писателя.

Спектакль не обещает легкости восприятия, в нем нет привычной современному коммерческому театру легкости, он призывает знать первоисточник и думать. Думать, чтобы разглядеть ищущих любую лазейку современных бесов, не жалеющих средств для вранья и желающих править безмолвной массой.

Первый показ «Бесов» в «Современнике» прошел 14 марта. В этот день Россия почти единогласно выбирала своего президента. В этот день пылал Манеж. Российские политтехнологи только начинали подготовку к предстоящим в нашей стране выборам. А я с артистами говорила об уже готовом спектакле.

Игорь Кваша

— «Бесы» для вас знаковый роман? Кого вам хотелось бы там сыграть и почему?

— Вайда сам мне сказал, и, думаю, правильно: если бы мы тогда, тридцать лет назад, ставили, ты бы сыграл Петра Верховенского.

— Несколько дней спектакль уже идет для зрителя. Каково восприятие, есть ли контакт с залом?

— Вчера да, сегодня — не очень. ...Я все время боялся невосприятия. Считается, что премьерный зал — самый трудный. Но спектакль шел замечательно. Это меня очень удивило. У меня все равно остаются опасения. Это очень сложное произведение, и Камю написал очень фрагментарную инсценировку. Зрители не обязаны читать роман, не обязаны его помнить, но я надеюсь, что они его воспримут.

— Театр «Современник» скорее для молодого зрителя, лишенного гражданских начал, которые были сильны в 60-х. Чем для этого молодого зрителя может быть такой спектакль?

— Он не должен восприниматься как политический, гражданский. Это спектакль о том, в чем мы живем, что мы собой представляем. Очень много болевых точек…

Сергей Гармаш

— Сергей, вам когда-нибудь приходилось сталкиваться в вашем творчестве с Достоевским?

— Достоевский сыграл решающую роль в моей судьбе в театре «Современник». Мы на просмотре показали отрывок, который худсовет уже когда-то видел, — «Разговор на большой дороге» Тургенева. Они посмотрели, а потом говорят: «У вас еще что-нибудь есть?» Отвечаю: «Монолог», Достоевский, Митька Карамазов. Я его прочел от начала до конца. Это была первая серьезная встреча. Дипломная работа. Очень помог мой педагог Владимир Богомолов. С тех пор я навсегда понял, что Достоевский — профессиональная часть работы актера. Если бы спросили, что обязательно должен играть актер — я бы в первую очередь назвал Достоевского. Именно для осознания, для проникновения в профессию. Для раскрытия собственных внутренних возможностей.

— А с человеческой точки зрения, что для вас «Бесы»?

— Первый раз прочел «Бесов» студентом, потом перечитывал. Каждый раз, когда читаешь роман, находишь что-то новое для себя. С самого первого прочтения понял: Достоевский — пророк. Он пишет, что когда-нибудь, в XXI веке, какой-нибудь человек располосует Сикстинскую Мадонну на части во имя всемирного торжества свободы, равенства и братства. Когда писатель бросает такую мысль через 150 лет вперед, а ты, живя в XXI веке, ощущаешь это кожей, становится понятно, что имеешь дело с пророком.

— Вы очень ярко рисуете образ капитана Лебядкина. Это один из самых «нарицательных» образов. Что для вас главное в Лебядкине?

— Никогда не ставлю задачу что-то вытянуть из публики. Меня учили получать удовольствие от пребывания на сцене. Когда-то Алла Тарасова спросила у студентов: знаете, чем отличаются слезы на сцене от слез в жизни? На нашем курсе никто правильно не ответил. Она сказала: плачете ли вы на сцене от радости или от горя, они доставляют огромное удовольствие. Поэтому работаем мы для того, чтобы почувствовать момент, когда можешь слиться с тем пиджаком, в который одет, почувствовать леденящую тишину зала, момент единения с ним. Лебядкин — паяц, поэт-графоман, пьяница, тиран, трус. Это очень яркие качества. Графоманы — интересные люди.

— А если бы вам дали возможность выбрать роль в «Бесах»?

— Рад, что сыграл Лебядкина. Вначале немного пугался. Вообще-то я бы с удовольствием сыграл Кириллова. Он у нас получился нераскрытым. Это громаднейшая, интереснейшая роль, на грани истерики, философии, отчаяния, страха. Роль могучая. Сыграть такого человека, от которого идет мороз по коже, который может отдать жизнь за свою бредовую идею, это не эпатаж. Это вызов понятию поступка, понятию страха. Мне интересно.

— А вам не кажется, что в «Бесах» все пороки человеческие «распределены» между персонажами?

— Вы знаете, такое можно и в «Карамазовых» найти… «Бесы» — самый современный роман Достоевского, как это ни парадоксально. Почитайте сегодняшние газеты. Все в «десятку»! Мало того, что он перечислил все пороки, — роман страшен. И избавиться от этого страха трудно, потому что это реальность. Реальность, которая никуда от нас не ушла. И вот мне кажется, загадка романа в том, что автор захлопнул дверь и не оставил замочной скважины. И в результате стал современным. Он будто написал завещание и опечатал его, чтобы нельзя было открыть. В любом другом романе есть раскаяние. В «Бесах» — только мрак и чернота. Для меня «Бесы» всегда представлялись голыми осенними деревьями, намоченными дождем, как будто осень никогда не закончится.

— А как работалось с мэтром?

— Мне было комфортно с первой секунды. Все понимал. Когда начинали, Вайда рассказал о своих ощущениях. Очень лаконично рассказал… Я был готов к тому, что Вайда, человек интеллигентный, приехав ставить в России «Бесов», рассчитывает на подготовленность. Он каждому выдал столько, сколько нужно. Другое дело, что российские актеры развращены длительными репетициями. Вайду надо было очень внимательно слушать. Мне очень понравилось. Он любит актерскую породу.

— Когда «Бесы» были впервые опубликованы, критики назвали его памфлетом…

— Рядом с Достоевским в то время был такой сладкий Тургенев, неплохой Гончаров, а это литература другого качества. Не памфлет. Это «послание в бутылке». Достоевский рассказал о начале XXI века.

— Вы расцениваете сегодняшнюю постановку Вайды как акт творческий или политический?

— Стараюсь не отвечать на такие вопросы. Не оцениваю спектакль, в котором играю.

— Как вы считаете, зритель спектакль принял?

— Мне кажется, у этого спектакля будет трудная судьба. С ним нужно очень бережно обращаться. Половина публики Достоевского не читала. Это основная беда.

Владислав Ветров

— Ваши впечатления после первого прогона на публике.

— Спектакль шел три с половиной часа. Была полная опустошенность, какой-то потрясающий выхолащивающий эффект как у зрителей, так и у актеров. Сгусток черной энергии нависал над сценой. Меня всегда это волновало. Считаю роман Достоевского гуманным. Доминирующая информация о том, как быстро добро поддается разъеданию зла, — гуманная идея. Как хороший человек становится подлецом, как он идет на преступление?

— Для вас «Бесы» — роман-пророчество или он в ряду произведений русской литературы, которые тщательно разбираются в истоках, причинах и в трансформации добра и зла?

— Трудно сказать, не задавался этим вопросом. Но если это и пророчество, то на ближайшее время. Предчувствие какого-то глобального переворота. Тогда атеизм и нигилизм обретали силу. Там есть какие-то архаичные вещи, на нынешний взгляд, они уже кажутся не такими больными, детским лепетом кажутся.

— Что есть бесы? Как вы это понимаете?

— Слабость. Нежелание быть сильным духом. Это и есть поражение.

— Слабость — это сомнение?

— Да, конечно. В любом случае, когда человек уверен, что он угоден Богу и Бог его любит… В основном приходится напирать на свою значимость.

— Вайда —живой классик. Насколько эта работа рассчитана на зрителя будущего?

— Мне кажется, пан Анджей несколько простодушен. Он о людях думает лучше, чем они есть на самом деле. Он не агрессивен. Это такое поколение. Все силы ушли на борьбу, и теперь, когда они свободны от политики, все отдают искусству.

— Актуальна ли сама тема сегодня?

— Тема эта актуальна всегда. Другое дело — способ изложения, чтобы она звучала актуально сегодня.

— Если бы вы со своим сыном говорили о Достоевском, что бы сказали?

— Речь о пустоте. Когда человек пытается обрести силу, должно быть какое-то направление… Может, когда человек ищет силы в том, что под рукой, в конечном итоге получается пустота. Хотя некий поступок, для себя лишь, ты совершишь. Поймешь, что такое человек, на что он способен. Преступление — не способ познания.

— Ставрогин для вас живой персонаж?

— Он очень противоречивый. Поэтому никто не знает, как его играть и как к нему относиться. Мне кажется, Ставрогин живет в угоду собственной идее. Он даже где-то романтик. Человек, наделенный такими качествами, наверняка существует.

— Женщины каким-то образом влияют на Ставрогина?

— Это вопрос не ко мне, а к Вайде. Ставрогин — некая тайна. И непонятно, как он относится к той или иной женщине. Почему он появился в этом городе? Он сам этого не знает. У меня эта роль вызывает множество вопросов. Играю ее на ощущениях, не до конца сформулированных.

— Для вас лично что такое бесы?

— Бесы — сомнения, с которыми надо бороться. Это пустота, неуверенность, невозможность сориентироваться. Вселенская апатия и вседозволенность. Ставрогин боится потерять ощущение жизни.

— Как режиссер составлял для вас схему образа?

— Этот человек не показывает, что у него внутри и свое отношение к происходящему. Как будто он из другого спектакля. Это очень сложно. Человек-то все-таки органичен по своей природе.

Елена Яковлева

— Лена, «Бесы» — актуальный роман?

— Мне очень трудно определиться… У меня к Достоевскому очень сложное отношение. Эта инсценировка помогает больше понять его. Бешенство у людей обостряется к весне и к осени, у нас сейчас очень подходящий момент для постановки «Бесов».

— Для чего Достоевскому нужны женские образы?

— Мне кажется, мужские образы у него намного ярче и эмоциональнее женских.

— Как работалось с Вайдой?

— Вначале никто не верил ему, говорили: а почему так, а не вот так? Он терпеливо объяснял. Пан Анджей точно знает, что он хочет.