Русская драма

Киевский Театр на Подоле за один сезон удивляет дважды. Оче­вид­но, руководствуясь каким-то с неба снизошедшим принципом «репертуарного нонконформизма»?

Вначале здесь дают немодного (у нас) М. Горького («На дне»). Теперь - А.Вампилов…

Автор, который в иерархии высоких русских драматургических стандартов ХХ века занимает хоть и условную, но, пожалуй, твердую третью позицию (вслед за А.Чеховым и тем-таки М.Горьким).
Гениального Вампилова сегодня как черт ладана боятся театры. Не только потому что «некассовый». Нравственные коллизии, а еще сдавленные рефлексии (боль-любовь) по отношению к человеку в его пьесах - разве «такое» может теперь присниться какому-нибудь пред­приимчивому худруку? Тут вот недавно, о чем уже приходилось писать, даже с трепетной чеховской Нины привселюдно содрали трусы и вывесили как флаг, «а то публика не пойдет…» Что говорить о деликатной вампиловской Валентине? Которую и изнаси­ловали-то всего один раз. И то -за сценой, и то, очевидно, «традиционным» способом...

Театральный цинизм, рядящийся в ризы мнимой важности и «актуальности», подобно прожорливой моли, тотально истребляет - все. В том числе и те, прежние, чеховские–вампиловские, нравственные каноны. Без которых и сама эта драматургия - бессмысленна. Так и какой толк ее ставить?

В этом плане «тихий» премьерный спектакль «Прошлым летом в Чулимске» Театра на Подоле (постановка Виталия Малахова), пожалуй, лучшее из всего, что могло (или может) приключиться в текущем се­зоне…

…Покуда «эксклюзивные» зрители этого театра несуетно занимают свои места и неуверенно требуют программки (а про­г­раммок-то нет, откуда им взяться в бедном театре?!), печаль моя летит далеко...

Аж на просторы байкальс­кие.

И творческое воображение (в формате 3D) рисует тот самый день - 17 августа. И то самое озеро…

Где в 1972-м тонет еще не признанный 35-летний драматург (перевернулась моторная лодка, он бросился вплавь, но сердце - недалеко от берега - остановилось…).

А незаконченные рукописи еще хранят его дыхание.

А цензоры еще фильтруют на «надежность» даже запятые в его истории о странном лете в Чулимске.

А великий «Гога» (Товсто­но­гов) еще надеется поддержать провинциального автора в своем БДТ.

Только слава его будущая, будто набрав в рот воды, в тот день затаилась... Чтобы уже через несколько лет открыть миру «Утиную охоту», «Стар­ше­го сына», «Прощание в июне», «Прошлым летом...».

Все это - лучшие русские пьесы второй половины прошлого века.

Вампилов окажется для советской драматургии застой­ного периода чем-то вроде камертона совестливости, пронзительности, художественности.

И все невыплаканные его слезы (из-за преждевременно оборвавшейся жизни) отольются им всем... Его героям. На разных сценах.

В самых разных театрах.

...Театр на Подоле, неожиданно обратившись к одной из лучших его пьес (о любви 18-летней официантки Вален­тины к 32-летнему следователю Шаманову), предлагает историю, в общем, тоже местами сентиментальную. А как иначе? Если любовь…
В то же время эта история у режиссера Малахова более запутанная - что ли?
«Путаница» в моей голове начинается с момента «осязания» декорации. Выполненной по шаблонам отчаянно «наивного театра». Едва ли не на грани лубка.

«Здрасьте-пожалуйста», никаких «актуальных» сценографических знаков-намеков и остальных зашифрованных символов. Все - конкретно, прямо «в лоб». Безо всяких виляний блудливым «художественным» хвостом. На­пи­сано у Вампилова - «Чай­ная», значит будет тебе и «Чай­ная», и столики. И скатерти клеенчатые, и стаканчики граненые, и котлеты в натуральную величину. И задник маленькой сцены как бы наспех затянут нахальной картиной из сельского клуба - «синее небо, а в нем облака».

На таком «фоне» в советских райцентрах когда-то тоже играли, и тоже - «про любоФФ».
(Помню, сам в детстве собирал по дому разную утварь - стулья или этажерки - а потом «восстанавливал» мизансцены из полюбившихся фильмов-спектаклей…).
Так и есть, подольское «Ле­то» - родом из детства. Когда деревья были большими, а наив­ность человеческая еще не вызывала в обществе презрительных оскалов.
Получается, что и герои Вампилова (в спектакле) существуют в заданной внешне наив­ной среде-оболочке. Вроде взрослые серьезные люди собрались сыграть классика на детской площадке. (Такой вот сценический «контраст», запрограммированный режиссером…).
При этом артисты (к моему удивлению), играют действительно серьезно. Как-то очень ответственно. Удивительно слаженно.(Будто за один спектакль им платят столько, сколько В.Горянскому за один съемочный день).

Они не кричат как недорезанные. Без нужды не напрягают связки и понапрасну не корчат рожи.

Они - по мере дарования каждого - вроде бы непроизвольно приглашают вслушаться в каждое «тихое» вампиловское слово.

Хороша, потому что достоверна Алла Сергийко в роли хозяйки «Чайной» Хороших. Вся из себя домашняя, теплая, всепрощающая. И ни в одной вампиловской ноте не сфальшивила (внимательно вслушивался!).

По-моему, находка для этой труппы молодой артист Сергей Гринин. И в его недавнем горьковском Клеще, и в его нынешнем непутевом Пашке из Чу­лимска - убедительная эмоциональная подлинность социальной и человеческой «фактуры».
В буквальном смысле «яркое пятно» постановки - замечательная Мария Рудковская (в роли Кашкиной). Тему последнего шанса (в связи с привя­занностью к Шаманову) она отыгры­вает и за себя, и за всех брошенок Си­бири…

Сам Шаманов (Сергей Бой­ко) - человек откровенно ус­тав­ший, сам же себя преждевременно состаривший. Он и не сильно «хороший» этот чулимский змей-­искуситель, и не сильно «плохой»… Ну вот «плохой» или «хороший» Тригорин у Чехова? Безвольный, но совестливый, не ангел, но и не сатана. Таков и Шаманов (у Бой­ко).
Короче говоря, и эти, и другие артисты «втягивают» даже неподготовленного зрителя в русло вампиловской пьесы, потому что текст пропускают «через себя»... Во многом таки достигая искомого режиссером эффекта - преодолеть «глухую оборону» лубочного реквизита и взойти на достойную высоту психологической пьесы.

...Пьесы, должно быть, вам хорошо знакомой? О том как в таежном тупике, в районном Чулимске, волею обстоятельств переплетаются разные судьбы. И на территории одной затрапезной «Чайной» все они (и вышеперечисленные, и другие) однажды встречаются, исповедуются. Тяготится милицейским прош­лым и преждевременно хочет на пенсию следователь-беглец Ша­манов. Этого представителя органов тянет в постель не первой молодости медицинская работница. Насе­ляют маленький вампиловский мир, состоящий из больших таежных просторов, и другие чудаки, чудики, эвенки...

И аки солнышко ясное - рядом с ними - трогательная и слегка отрешенная юная Вален­тина (талантливая Виктория Булитко, недавнее приобретение труппы).

В фартуке-косыночке, она исправно обслуживает завсегдатаев «Чайной». Никому не хамит и в чужую душу не лезет. Зато с непоколебимой маниакальностью она каждый раз норовит возле своей столовки раскуроченный забор залатать... Да напрасно! Люди-то наши ищут к пивным заведениям путь покороче. Вот и потрошат постоянно штакетник.А она восстанавливает его всякий раз…А народ изумляется - Валентина, ЗАЧЕМ же ты мучаешься, если все равно забор поломают? А она (с изумлением) - как «зачем?», затем, что б был ЦЕЛЫЙ…

Смутный внутренний поиск какой-то цельности - в себе и в других… Жажда хотя бы придуманной гармонии - в людях и в окружающем мире... Оче­видно, в том числе, и эти душевные порывы объясняют столь чувственную привязанность Ва­лен­тины (как это играет Бу­лит­ко) к пришлому взрослому, к «не такому, как все» - к Ша­манову?

И сама героиня явственно «не такая», как все. Спокойная, трудолюбивая, дисциплинированная девушка, но… сумашайка. Тихая…

Зритель абсолютно уверен, что где-то «внутри» нее произрастает эдакое диковатое болезненное растение, постоянно тянущееся к свету, к солнцу. К цельности и гармонии.

Если хотите, к «доброте первого встречного» (но об этом в другой пьесе).
«Клиничес­кий» диагноз , который столь неожиданно (как «козырь») выкладывает режиссер (в трактовке главного женского образа), при этом не шокирует. В пьесе ничего не искажает. Форма спектакля находится в несомненной связи с его главной темой.

Здесь даже кое-что оправданно ужесточается. Так как с определенного момента постановщик предлагает сразу две - симультанных - сценических истории о «лете в Чулимске».

Одна история, линейная (внешняя), пережита публикой вместе с вампиловскими героями.
Другая, как бы «очень внут­ренняя», живет и звучит исключительно у нее в голове!
Сначала, правда, «это» звучит в тайнописях ее тетрадки, в которой Валентина фиксирует иллюзорные мечты или текущие переживания (явно в поэтической форме).

Но уже по ходу спектакля эти рукописи не сгорят, не обуглятся, а превратятся в эдакие «зонги Валентины».

Ранеными птичками эти рулады вылетают из ее болезненного подсознания, когда губы сомкнуты, но душа - поет, кричит, «чирикает»... Умоляет о любви! А значит - и о гармонии, о счастье. (Как сказал бы по этому поводу один умный человек, счастье - это способность верить, что счастье возможно…)

Трели-рулады, как бы не слышимые остальными героями пьесы, заполняют отчаянно страстными стихами-мелодиями маленький болезненный мир Валентины, ее добрую, но бесприютную душу.

В финале, как и у Чехова, «все собирают вещи». Все уезжают… Одни на время, а один - навсегда? А ей опять - латать забор, нести свой крест и веровать…

Потому что вечная русская драма (будь то тургеневская Верочка или чеховская Нина, или вампиловская Валентина) не закончится никогда - «Слу­чайно пришел человек, увидел и от нечего делать погубил…»
* * *
При всех возможных сценических издержках (а их всегда легко найти), эта «тихая» подольская постановка, как давно никакая другая в столице, прежде всего о беззаветной любви к человеку… Да, именно так, и именно - старомодно - о любви к человеку. Через жалость к нему, через сочувствие, даже через адскую муку - любовь… Которая прямо-таки струится с маленькой сцены, где не так уж и вольготно разгуляться актерам… И местами (в некоторых эпизодах) что-то сдавливает тебе дыхание, что-то холодит твою душу.

Отчего подобное произошло именно на этом спектакле?
И повторится ли это опять?

Я не знаю. И ничего не гарантирую.

Знаю лишь, что подобные «тихие» постановки - самые важные главы в честной, и пока не написанной, истории современного отечественного театра.

Как правило, на такие «тихие» спектакли не доезжают телевизионные камеры… На них не доходят - ни «тусовка» ( а зачем, здесь же нет «обезьяны» из телевизора?), ни посол РФ М.Зурабов (поддержать на сцене подлинную русскую классику), ни, тем более, наши остальные официальные лица…

Не приходят? Не замечают? И слава Богу!

Нам свое делать - забор латать.