ПИСЬМА ОТ ВАСИЛИЯ СТУСА

Издавна сформировался «канон», по которому издают великих поэтов. Сначала — стихи, дальше — переводы, еще позже — прозаические тексты, письма и, наконец, — примечания. Для научных изданий — непременно еще и варианты, dubia и именной указатель. Портрет автора на отдельной странице в начале. Пространное предисловие (желательно — кого-то из знаменитых). Твердый, солидный переплет. И — тут уж ничего не поделаешь. Бессмертие обязывает к методичности и упорядоченности.

Разве что сам поэт при жизни успевал сломать эту традицию. Как, например, Данте, написавший «Новую жизнь», чередуя стихи с прозаическими комментариями.

Василию Стусу литературоведы отводят место украинского Данте ХХ века. Не за сознательно взятую установку написать что-то подобное грандиозной «Божественной комедии». И даже не за судьбу, проведшую поэта по всем кругам ада и отмерившую ему на десять лет меньше, чем флорентийскому изгнаннику. А прежде всего — за умение пропустить через себя весь опыт своей страшной эпохи, — преломив его через призму тщательно вытаптываемой, но все же непостижимым образом живой национальной традиции.

К счастью, мы уже имеем сегодня «академического» Стуса в девяти книгах — со стихами, переводами, письмами, комментариями и указателями. Имеем и несколько изданий «Избранного» — самые удачные из которых появились благодаря усилиям сына поэта, бережного хранителя, комментатора и исследователя отцовских текстов Дмитрия Стуса и его жены Оксаны Дворко.

Супруги выступили составителями и новой книги произведений Василия Стуса — «Письма к сыну» (Ивано-Франковск, «Лілея-НВ», 2001). На фоне прежних изданий появление рецензированной книги — принципиально новый шаг, призванный, наконец, сделать почти невозможное: заставить рядового читателя прочесть тексты Василия Стуса.

Ведь нельзя не согласиться с Дмитрием Стусом, который в предисловии к «Письмам» предельно откровенно признал: «За исключением специалистов-литературоведов и небольшой группы поклонников, для всех остальных (даже для тех, кто признает его бесспорный моральный авторитет) Василий Стус остается поэтом 10—20 «программных» произведений, призванных представить все его творчество. И хотя это априори невозможно, но даже эти стихи — «Як добре те, що смерті не боюсь я...», «Церква святої Ірини...», «Не можу я без посмішки Івана...» — остаются непрочитанными: через десятки комментариев проходит мысль об их публицистической насыщенности, о борьбе поэта «за» и «против», о «любви к Украине»...

И все это вроде бы и не приходится отрицать, ведь так оно и есть на самом деле. Однако осмелюсь утверждать, что это не единственный и, возможно, даже не главный смысл и всего творчества Стуса, и конкретно этих произведений.

Сын поэта почувствовал опасность превращения Стуса в массовом сознании (прежде всего школярском — т.к. именно школьники обязаны читать программные произведения) в этакого прямолинейного несокрушимого Борца, автора рифмованных патриотических агиток. Поэтому задачей книги было — показать прежде всего Человека в его развитии, представить читателю одного из величайших (и очень непростых для чтения) Поэтов ХХ века.

Этому должна послужить еще редкая для нас (хотя и практикующаяся на Западе) система составления книги. Как подчеркивает Дмитрий Стус в цитированном уже предисловии, «подавляющее большинство стихов, особенно программных, поставлено в конкретно-исторический контекст (естественно, неполный, а лишь обозначенный намеками на известную, но подзабытую реальность): что происходило с человеком Василием Стусом, его друзьями, страной во время написания произведения. Какие мысли интересовали, какие события казались важными, какие произведения были доступны (в условиях тюрьмы это чрезвычайно важный фактор) и вызывали потребность рефлексии (размышлений-соразмышлений-сотворчества)».

Поэтому стихи и переводы чередуются с документами эпохи, более поздними откликами научных работников и, самое главное, — письмами Стуса к родным (в течение последних лет это был вообще едва ли не единственный жанр, в котором позволялось писать узнику пермского концлагеря, — стихи и переводы были запрещены). И потому эти письма стали не только потрясающим документом эпохи, но и одним из выдающихся достижений эпистолярного жанра во всей мировой литературе. Они далеко переросли рамки конкретных адресатов — родных поэта, переписка с которыми была разрешена. И сегодня они, наравне с его стихами, воспринимаются как послания Василия Стуса всему человечеству (впрочем, кто знает, возможно, и писались они не в последнюю очередь именно с такой целью).

Поэтому «Письма к сыну» читаются сегодня по-особому. Вероятно, для сегодняшнего школьника, приученного к единственному дефициту — денег, — действительно будет уместным примечание составителей к раннему стихотворению из сборника «Веселий цвинтар», где объясняется, что поэт, наряду с дефицитом продовольствия и промышленных товаров, предвидел и возникновение в СССР дефицита ям на кладбище. Или примечание к суперизвестному программному стихотворению «На Лисій горі догорає багаття нічне», объясняющее, чем была для поэта конкретная Лысая гора на окраине Киева (место встречи шестидесятников, отторгнутых официальной культурой), и в то же время чем была Лысая гора в мифах и легендах, в которых народная память хранится в истинном, неискаженном виде.

Однако значительно важнее конкретный контекст написания стихов, который рядовому читателю, не знакомому с подробностями биографии поэта, сложно уловить, даже если каждое стихотворение сопровождается датой. Скажем, важно и нужно понимать, что «Мені зоря сіяла нині вранці, устромлена в вікно» написано 18 января 1972 года (на «голодную кутью»!) — на шестой день после ареста. А «Сосна із ночі випливе, мов згадка» — накануне психиатрического освидетельствования, когда эксперты были вынуждены поставить поэту неизвестный ранее в медицинской практике диагноз: «патологически честный».

Чем дальше от начала, тем более густым и сложным становится текст книги. От ранних произведений, в общих чертах еще вписывающихся в шестидесятнические парадигмы, до переводов Рильке и записок из «Лагерной тетради» — текста, по трагизму, силе духа и интеллектуальному напряжению имеющего в мировой литературе немного аналогов. (И за ним — коротенькое примечание составителей: «За написание «Лагерной тетради» и передачу ее из лагеря за границу, где она была опубликована, Стуса дополнительно наказали годом камеры одиночки».) Пожалуй, подобная структура книги в наибольшей степени способствует вчитыванию в тексты по крайней мере тех, кто к такому вчитыванию готов.

Ближе к концу книги стихи исчезают вовсе (так оно и было в хронологической последовательности). Остаются только письма — как оголенный нерв. Вплоть до того последнего, от 5 мая 1985 года: «Весна геть холодна і непривітна якась. Не знаю, коли зігріюся. Були тут гості з України — бесідував з ними. Сказав, що не проти і в Києві вести бесіду, але — на засадах справедливості, а не з позиції сили. Не знаю, що з того буде».

Это написано уже в начале «перестройки». Менее чем через год, в 1986-м, режим в лагерях для «политических» коренным образом изменился к лучшему. В 1987—1988 — начали массово отпускать на свободу. Но Василий Стус этого уже не дождался. Он умер в ночь с 3 на 4 сентября 1985 года в карцере лагеря ВС-389/36.

Раз уж говорится о практикуемом составителями синхронном ряде — то в Киеве в те дни должен был начаться ІХ Всесоюзный музыкальный фестиваль «Золотая осень». А город Луцк указом Президиума Верховного Совета СССР был награжден орденом Трудового Красного Знамени. И из 52-миллионного населения УССР, даже из тех, кто имел привычку слушать «вражеские голоса», наверное, только считанные единицы тогда поняли, какую потерю понесла не только национальная, но и мировая культура...

Даже сегодня нам очень непросто осознать масштаб одаренности Василия Стуса (пожалуй, единственного украинского писателя последних десятилетий, который, при наличии хороших переводов, мог бы при жизни реально претендовать на Нобелевскую премию по литературе). И тем более непросто — представить такого поэта общественности, привыкшей мерить стихи, в лучшем случае, их общественно-политической направленностью. Составители «Писем к сыну» совершили настоящий прорыв, возвращая читателям прежде всего Поэта и Человека.

Естественно, и их, этих составителей, можно в чем-то упрекнуть: скажем, несмотря на массовый характер издания, следовало бы хоть как-то отмечать места купюр в текстах (как в письме от
5 мая 1985 года — да и, возможно, вообще не нужно было изымать предложение с просьбой о белье и носках; за ней — еще более жуткая перспектива решетки). Кое-где, учитывая образовательный уровень среднего читателя, следовало более четко выделять переводы — особенно это касается большого массива переводов Гете, часть которых при первом прочтении, не заглядывая в указатель в конце, кое-кто неминуемо сочтет собственными стихами Стуса.

Наконец, для будущих переизданий следует устранить отдельные неточности в комментариях, как, например, о том, что автором «літопису Самовидця» был будто бы «украинский шляхтич Григорий Грабьянка» — см. стр. 109 (на самом деле Грабьянка написал собственную летопись, а об авторстве «літопису Самовидця» специалисты спорят до сих пор).

А что подобные переиздания вскоре понадобятся — у меня нет ни малейших сомнений. Ведь тираж, изданный с помощью Фонда «Украина Инкогнита», Ивано-Франковской мэрии, АКБ «Прикарпатье» и Украинской народной партии «Собор», просто обречен разойтись в ближайшие месяцы. Т.к. «Письма к сыну» (напечатанные компактно и со вкусом — и это еще одно существенное преимущество книги) на сегодня является лучшим собранием избранных текстов Василия Стуса, способным удовлетворить широчайший спектр запросов — от учеников и учителей, которых вынуждает обращаться к Поэту школьная программа, до требовательных и вдумчивых ценителей поэзии, уже имеющих в домашних библиотеках все предыдущие издания поэзии Стуса.