Песня о предательстве. Как Мавка украинскую независимость потеряла

К нынешнему юбилею Незави­симости подоспел архиважный информповод. 100-летие «Лісової пісні» Леси Украинки. Базисного шедевра украинской культуры.

За сто лет популярную драму-феерию ставили-играли все, кому не давал покоя призрак Мавки: от замшелых академических трупп до резвых самодеятельных организмов.

Летом 2011-го, без оглядок на 100-летие, подоспело неожиданное прочтение драмы во Львове в Театре Леся Курбаса. Режиссер - Андрей Приходько (штатно работающий в Киеве у франковцев). Средства - Рината Ахметова (его фонд).

Деньги, как мне показалось, потратили не зря.

Что-то далекое и что-то печальное, невероятно трогательное и больно «ёкающее» в сердце, отдается в эхе времен… Когда вспоминаешь саму эту пьесу. И воскрешаешь в памяти обстоятельства ее появления в растаявшем веке. Лето 1911-го. Больная, несчастная Леся вдали от родины в Кутаиси. Там же, за десять дней, буквально «залпом», одним вздохом-выдохом она создает абсолютный шедевр всех времен и одного народа… Честно говоря, еще в детстве мне не верилось, что существуют ее черновики, пометушки, правки. Так это все стройно и божест­венно. Будто бы сам Господь Бог диктовал. (Тут уж, маститые члены нашего Союзписа, сколь угодно тужтесь, продолжительно строгая свои пухлые многотомники, а все равно - истлеют они в невостребованной пыли районных библиотек; а то одно-единст­венное, что рождено божественным провидением и вспышкой измученной души, то останется; и всех переживет.)

Слабый голос Леси, в связи с пьесой (после нее она заболела, долго «приходила до пам’я­ті»), отдается музыкой и в ее письмах начала ХХ века. «Мені здається, що я просто згадала наші ліси та затужила за ними… А то ще я й здавна тую Мавку в умі держала… Видно, вже треба було мені її колись написати…»

Лесина драма и написана - о магической силе природы и бессилии земного человека.

Еще - об их неразрывной связи и их же трагическом разъе­динении.

Старый сюжет испытал немало трактовок. И даже умозрительных фантазий как бы на основе (что тоже обосновано фееричностью текста).

Разумеется, и на скрижалях истории нашего театра отражено немало любопытного о сценических интерпретациях драмы. Сто­ит напомнить, например, что Мав­ку, еще в 20-е, сочно играла По­лина Нятко, великая «характерница», в молодые го­ды пленявшая в более мягких амп­луа.

Довольно часто на основе «аттракционов» этой драмы в разных театрах подают только лишь «сказочку» не без морали. И нередко многозвучье Лесиного поэтического слога звучит сенти­ментально-слащаво. С непременным приторным провинциальным скулением бездарных актрисуль (в отдельных монологах для них припасены отличные возможности потренировать закаленные воплями связки).

…Ну а постановка, о которой пойдет речь (предполагается не «рЭцЭнзия», а просто монолог на заданную тему), с моей «колокольни» видится некоей новой точкой отсчета в летоисчислении оригинальных трактовок старинного шедевра средствами современного театра.

Львовская «Пісня» звучит надрывно, задушевно, провокационно, довольно беспощадно. Это «песня», в которой трудно предугадать последующий куплет… Поскольку исполнители тянут-потянут зрителя-критика в темные дебри языческих ритуалов, экстатичных страстей и семейных скандалов.

За три часа всего - сверх меры.

Своевременно замечу: А.При­ходько и сам персонаж «ритуальный». Регулярно неспокойный. В творчестве заметно буйный. (А только такие и могут привлечь наше внимание, какой же художественный кайф от «нормальной» серости?) Во львовский театр, в эту закрытую «секту» мельпоменожертвенников, наш киевлянин был впущен без лишних паролей-страховок. Там нюхом учуяли: «Свой!» То есть такой же «сектант», только в столице прописанный.

Для «театра» Приходько (и в киевской Могилянке, и у Б.Ступ­ки) приемлем очевидный синтез - всего со всем. У него сценическое слово часто переплавлено с музыкой, а ритуальный сценический жест невозможен без эффектной светотени. Не все его киевские разработки (на Нацио­нальной сцене в особенности) в равной степени совершенны. Но многое из того, что сочиняет, хотя бы нестандартно. О «Лісовій пісні», если не ошибаюсь, он «режиссерски» мыслил лет пять. То есть, как вы понимаете, эта тема и будущая сценсхема гвоздем засели у человека в голове. И месяца за три он собрал свой спектакль на малюсенькой сценической площадке (не предусмотренной для заметно-масштабной пьесы)… Рассчитанной всего-то на восемь десятков зрителей.

При этом, правда, исходящий от его постановки пространственный эффект необычен. Кажется, само действо раздвигает старые львовские стены. И впускает в эти «хоромы» (где некогда размещалось варьете) духов добрых и злых, оглашенных и терпимых…

Итак, площадка для будущего «дикого шабаша» - тканые коврики на полу. (И это верно, так как театр начинается с коврика, а не с люстры Сва­ровски.) А пространство сценического сюжета - тот самый микрозал, а также балконы и еще старые «раны» на облупленных стенах.

Герои - все те, кто у Леси… И еще практически каждый зритель, предусмотрительно вовлеченный в «игру» и нагловато используемый персонажами. То ноги тебе оттопчут, прыгая между рядов с «соро­міць­кими» куп­ле­тами, то назначат каким-нибудь «деревом» в своем же «ле­су» (меня, например, почему-то определили в «дубы»…).

Надо сказать, что этот «та­инст­венный» лес (на пяти-то квад­ратах сценплощади) уже изначально морально готов к пришествию варваров - «людисьок» (как у автора). Так как любое существо человеческое (по При­ходько) мало чем отличается от лесных фантомных братьев. Повторюсь: «лес» - исключительно дикий. Артисты и играют абсолютную «необузданность», граничащую с дуркованием. Но­сятся по периметру зала, едва ли не зависая под потолком. Нам демонстрируют: дикая природа произрастает в каждом (таком же) диком человеке! Она то мстит ему, то щадит (иногда). И отчего-то вспомнился по ходу дела «Антихрист» (Ларса фон Трие­ра): из разных «формаций» эти разные постановщики, а вот в правильном направлении мыслят: природа - еще та злая беспутная девка, способная изувечить, а потом довести до погибели любого мужчину.

В таких вот «дебрях» совсем не просто найти желанную гармонию (которая определяет настроение пьесы). Ведь в сумасшедшем лесу человеческое и фантомное переплелись корнями, ветвями. С руками и ногами! А вот гармония (по режиссеру) - только лишь в песне. В некоем небесном «послании», время от времени гармонизирующем природный хаос и остальную «дикую жесть».

То есть и сам этот лес - от лукавого. От Антихриста! И все здесь сатанинское… А вот божест­венное - песня…

…И как раз с помощью «песни» (замечательный фольклорный подбор Марьяны Садовской, а еще потрясающее исполнение львовских артистов) на микросцене и возникает попытка струк­турирования всеобщего «хаоса». Режиссер смело соединяет в одном промежутке зиму с весной… Когда рождественские колядки растворяются в весенних трелях. Он же выворачивает наизнанку Лесин стройный ход времен… Когда дикость древнего леса произрастает уже и в нашей с вами современности, в XXI веке. С этой целью три дейст­вия классической пьесы представлены как три автономные истории.

История первая (так как я прочитал) - «Дикость».

История вторая - «Дегра­дация».

И история третья - «Распад».

Каждый из этих сюжетов предлагает нам разного главного героя - Лукаша. Поскольку режиссеру, очевидно, важно «деиндивидуализировать» хрестоматийный образ.

В условно первой истории, в этой «Дикости», наиболее яркий хлопчина. Совершенно обаятельный Лукаш - с печатью психической неполноценности. То ли даун? То ли не окончательно? Он смотрит на дикий мир такими же дикими завороженными глазами… И мне, например (благодаря столь смелому ходу), совершенно ясно, почему они спелись. Дикарка Мавка и полудурок Лукаш… Кстати, в актере, который мастерски играет Лукаша (Орест Шарак) тоже трепыхается нечто такое «фонтриеровское»: смурное, детское, восторженно-болезненное - талантливое! (Вот написал о нем «фонтриеровское», потом подумал: а хоть кому-нибудь из нашего нынешнего мафиозного киномира «это» нужно? Если продажным супостатам продюсерам требуются исключительно механические статисты с окостеневшими физиономиями и шестизначными нулями в платежной ведомости…)

…«Второй» Лукаш (Мыкола Береза) - из «Деградации» - другой человек. Этот - циничный гад и отпетая сволочь. Пре­да­тель родины и своей же любви. Как бы взращенный в «суржифицированной» антиукраинской среде. Где даже мама родная изъясняется похлеще Сер­дючки, щеголяя в замызганном цветастом халате за 30 гривен. Здесь не на сопилке играть, а только - на нервах друг друга. Это человек, утративший основу под ногами, заблудившийся в «диком лесу» скотского быта. И затянувший в эту трясину свою неземную лесную любовь.

...И вот до развязки - всего один шаг! И уже в третьем сюжете - «Распад» - видим (как и у Леси, собственно) не человека, а упыря, «вовкулака». Какой-то комок биомассы… Оконча­тельно деградировавшего люмпена, чем-то напоминающего горемычных, «конченых» субъектов с каких-нибудь макеевских окраин жизни. Этот третий Лу­каш (Андрий Козак) бессмысленно скулит и ползает меж веревок с развешенным недостиранным бельем, как раненый зверь в ржавом капкане. И последней «наградой» ему станет не Мавка, как в пьесе (ага, размечтался), а только лишь приз­рак ее - в вышиванке… Она все льнет к нему. Умоляет. Увеще­вает… Да поздно - бессмысленно… Тут не спасет даже сопилка. Тяжелый снег-конфетти накроет это обреченное тело. И ворох грязного белья осядет на наш пятиметровый сценический коврик. Полный распад! (Единствен­ное, чего мне не хватило в замечательном метафоричном финале - той-таки сопилки как орудия мес­ти: взяла бы музыкальный инструмент и вонзила ему прямо в грудь эдаким осиновым колом… чтоб знал, как «не надо».)

И тут, наконец, переходим к самой раскрасавице. К дикарке-царевне. К Мавке. Так как этот об­раз (артистка одна, Оксана Ко­закевич), для режиссера служит специальным актуальным «выс­казыванием». Заметно, как он сбивает с лирической героини романтическую позолоту. Это уже не столько Мавка Лісова, сколько «Мавпа Лісова», такая она резвая, непосидющая, игривая и вертлявая - очень симпатичная. Является, зевая, проспавшись, на коврик сцены - с пят до головы укутанная теплым одея­лом. Продирает глазоньки, удивленно смотрит на любимое дикое логово - о, все свои! А кто это там так мило пиликает на сопилке? Чужой? Да нет, свой! Мавка вкупе с Лукашом - пара непосед, сорванцы на детской площадке. Эдаким - нечего долго «стучаться» в сердце друг к другу - с полувзгляда поймут… Но лишь до того момента, пока оба не сделают опасный шаг - за порог… В другой мир. В иное измерение. Которое очерчено в сюжете «Деградация». Спевшись со своим Лукашем, эта Мавка (по версии режиссера) идентифицируется с Лесиным символом бытовой пошлости и агрессии - героиней по имени Кылы­на. Такого персонажа у При­ходько нет вообще! Он соединяет двух женщин в одну. И из той, что была, лесная и непутевая… возникает другая - земная и хищная, облаченная в застиранные спортивки и стоптанные кроссовки, полностью обезличенная неизбежностью быта. Сущий оборотень! Толь­ко не дикий. А «свойский»…

Ра­зумеется, в столь амбивалентном создании - не все складно… Неугомонный дух бывшей лесной принцессы пытается выр­ваться с приусадебной помойки… И в этот момент нам явлена пот­рясающая сцена, когда Мавка (неМавка) в ритме песенного хоровода облачается в национальный наряд- плахта, венок, вышиванка - и отбивается от притязаний «Того, що в скалі сидить», пытаясь… как бы самосохраниться… Не судьба! Не судилось… В третьей части - «Рас­пад» - наша антиМавка выступает как орудие рока. Исчадие ада… Которому нет дороги назад - в свой лесной дикий рай…

В связи с нестандартной трак­товкой главного образа даже без лупы бросается в глаза броский публицистический запал режиссера... Реплику Лисо­вика - «Доню, доню, як тяжко ти караєшся за зраду!» - он использует как свою концепцию, как суть этой обновленной истории. И сама «зрада», по режиссеру, в бездумном отказе - то ли фантома (как Мавка), то ли человека (как Лукаш) - от природой и Богом (то есть язычниками и христианами) предначертанной миссии… Только в чем эта «миссия»? И режиссер отвечает: не терять свое естество, свои корни, не размахивать - вправо-влево - серпом, истязая на диком поле и в житейском море и людей, и «русалок»…

Полагаю, в таком режиссерском аккорде - главная «кода». Мавка - почитай, вся Украина! Вольнолюбивая, вечно влюбчивая (да все не в тех лукашей), страстная, необузданная… И отто­го - предающая… Саму себя. Свою «независимость». И свою, как говорят политологи, «историческую миссию». Сильный и смелый прием в этом спектакле - глава «Распад» - когда на Лесин текст (диалоги Лукаша с домочадцами) накладываются online текущие радиосводки: о Печерс­ком суде, о проблемах с презервативами в нашей стране, о ситуациях на шахтах… В зале хлопали. А у меня по спине почему-то запрыгало стадо мурашек.

…Режиссер Андрей Приходь­ко поставил во Львове, очевидно, не идеальный (по законам сценической арифметики) спектакль. И местами его постановка откровенно расхристанна, когда так и хочется ввинтить «шуруп» в некоторые «разболтанные» сцены или «причесать» действие, чтоб не орали, как оглашенные, ведь в этом же тексте так много трепета - и это совершенно не противоречит концепции «дикого леса».

Тем не менее, Приходько поставил очень важный спектакль… Представив возможность и нам «прочитать» Лесю Ук­ра­инку не по «горизонтали» (как сказочку), а по «вертикали»… Как трагическую историю о тотальной деградации природы, человека, идеи, отдельной страны… Его спектакль - трагикомический всхлип над застиранным тряпьем, запорошенным снегом, сквозь который едва-едва проглядывает… узор вышиванки.

* * *

И - под занавес. Что-то не видно в «гоноровом» городе Льва «ночных костров» возле касс и не слышно в этом районе просьб о «лишнем билетике». А ведь сегодня для города - это лучший спектакль (из виденных мною). И в адекватной театральной столице такой спектакль сразу становится «городским сувениром» для приезжих туристов… Видимо, не только в спектакле повально «деградируют». И в целом мире, и в этом же городе - тоже. В упор позабыв, что если не в жизни, то хотя бы в сердце должно остаться - ТЕ, «що не вмирає».