ОСОЗНАНИЕ КИЕВА

Журнал «Радуга» предложил нам взглянуть на Киев своими глазами. То есть глазами поэтов, собранных Риталием Заславским в антологии «Сто русских поэтов о Киеве». Издание примечательно не только тем, что охватывает широкое поэтическое поле от былины об Илье Муромце до молодых авторов, но и тем, что в Украине вышла хорошо оформленная книга поэзии на русском языке. А еще тем, что она увидела свет при содействии марки «Старый друже» и еженедельника «Зеркало недели». И если для «ЗН» такая роль кажется естественной, то, согласитесь, участие небезызвестной торговой марки придает изданию особый колорит и привлекательность. Также особый смысл книге придает участие в ней замечательного историка Киева Элеоноры Рахлиной.

Сама антология при первом пролистывании оставляет впечатление путеводителя. Книга на удивление географична: улицы, площади, «пройду там-то», «сверну туда-то», «увижу то-то». По-видимому, эти передвижения должны воссоздавать пространство Города как некоего существа — возможно, выстраивать «ландшафт» в смысле организованного и запечатленного передвижением чувственно-эмоционального пространства, некоей модели мировоззрения или мироощущения. Пространства памяти, наконец. Город представляется неким топосом — местом, созданным собой и «под себя». Пожалуй, эта антология выполняет именно это задание — реконструировать «личный Город», то есть познать самого себя через топонимы.

Ну а если уж мы переливаем себя в подобные объекты и издаем их в антологии, то, наверное, для того, чтобы и самому посмотреть, и другим показать — вот, мол, из чего я составляю себя, с чем ассоциирую, какие слова подбираю, какой дух ношу. Вот что меня сформировало и вот к чему я обращаюсь в самом сердце своем.

Итак, можно сделать определенные выводы относительно тех точек, в которых для авторов (то есть в большей мере для автора концепции и составителя) происходит это превращение городского ландшафта в ландшафт души. Можно выделить несколько моментов такого воплощения: исторические, географические, мифологические и персональные. Исторически Киев представлен внушительно: для данной антологии это обязательно Русь, эпоха казацкого барокко и в меньшей мере Великая Отечественная. То есть наше славное прошлое. К этой же группе поэтических мотивов можно отнести и некоторые исторические персонажи: чаще всего это Батый, Владимир, Аскольд-Дир, княгиня Ольга, Богдан (как правило, с всенепременным упоминанием булавы), в более поздних поэтических образцах к ним присовокупился Чернобыль.

Географические предпочтения представлены здесь более широко, чем исторические. Возможно, это связано с самой концепцией, представленной Риталием Заславским в предисловии: ориентация на топонимику. Конечно, и среди топонимов фигурируют главным образом «громкие имена»: Лавра, София, Днепр, Подол, Владимирская горка и прочие возвышенности и кручи, Андреевский спуск и т.п. Но среди таких безусловных киевских историко-географических лидеров нашли место и такие «скромняги», известные главным образом киевлянам, как Приорка, Совки, Нивки, Святошино, Татарка и т.д.

Мифологический ряд сборника неожиданно скромный. Он отсылает в основном к языческому глубокому прошлому. Чаще всего к официальному пантеону князя Владимира во главе с Перуном и моменту крещения Руси. Весь пласт собственно киевской «маниакальной» мифологии, предложенной Гоголем и Булгаковым, остался почти нетронутым, за исключением робких напоминаний о кикиморах и леших да гумилевского «Из логова Змиева…» Философско-символическая составляющая еще более робкая: Сковорода, Михаил, традиционные золотые купола и Оранта. То есть это даже не столько философская компонента антологии, сколько религиозно-мистическая. Жаль, что это направление не получило достаточного отражения в антологии. Ведь оно во многом характеризует как раз Киев, в символическом измерении воплощающий женскую стихию от чистоты и верности Богородицы-Одигитрии до черноглазой ведьмы, регулярно посещающей Лысую гору.

Что до персоналий, то здесь есть некоторое разнообразие и несколько большая индивидуальность, чем в историко-географическом диапазоне. Конечно, непременно присутствуют Булгаков и исходящие от него Турбины в своем доме №13 по Андреевскому спуску. Конечно, есть тут Тютчев, Пастернак, Ушаков, Тычина, Растрелли, Шопен, Врубель, Рахлин и прочие громкие имена. А есть имена, которое мало что скажут многим читателям. Киевского чудака Шварцзойда, например. Или, тем более, дворника дяди Бори. То есть те имена, которые выводят нас наконец из «путеводительной» историко-географической атрибутики поэтической антологии в личные пространства памяти авторов. Поэтов, которые так часто недооценивают себя, забывая, что им не надо искать подкрепления своему мифотворчеству в признанных мифологемах. Потому что они сами творят нашу городскую мифологию в своей поэзии. Потому, наверное, лучше всего в антологии прописан аспект памяти. Причем прописан главным образом ностальгически. Даже у еще очень молодых поэтов так много тоски и так много традиционности, что это настораживает.

Еще одно интересное наблюдение над альманахом — это своеобразный словарь специфически киевских рифм. Скажем, Киев-Батыев, Липки-скрипки, Крещатик-лунатик и т.д. Что ни говори, а то, какие именно слова подбирают поэты для рифм-созвучий, тоже говорит об ассоциативном ряде и самом духе взаимоотношений творца и предмета.

Если предположить, что составитель ставил перед собой цель создать некую целостность, то антология «Сто русских поэтов о Киеве» вполне удалась. Конечно, можно сказать, что это получилось за счет качества — представленная в альманахе поэзия очень неоднородна собственно по литературному уровню. По стилистике же, напротив, она довольно однообразна. Хотя, хотелось бы, конечно, чтобы наоборот…

Антология представляет определенный срез специфического «киевского» сознания. Она не претендует на полноту и всеохватность, о чем и говорит в предисловии Р.Заславский. Но для того, кто любит этот город и готов ловить каждую мельчайшую его черточку, знакомство с «внутренним Киевом» будет интересным.