НЕВОЗМОЖНОСТЬ ДИАЛОГА

Центр театрального искусства «Дах» уже несколько лет является экспериментальной театральной лабораторией, где с переменным успехом взращивают авангардные постановки. Нынешняя премьера «Достоевский — Честертон. Парадоксы преступления, или Одинокие всадники Апокалипсиса» (режиссер-постановщик Владислав Троицкий) по пьесе московского драматурга Клима (Владимира Клименко) представляет собой еще один лабораторный эксперимент со всеми его достоинствами и недостатками. Лабораторность спектакля определил прежде всего выбор пьесы, которую, собственно говоря, и пьесой-то трудно назвать.

Опус Клима — растянутая, хотя и не бесталанная, смесь из произведений Достоевского и Честертона, практически лишенная действия, зато изобилующая персонажами классических текстов, всякими там Сонечками Мармеладовыми и Свидригайловыми. Климовская аранжировка «глушит» многочисленные отрывки из «Преступления и наказания», которые выглядят несколько странно на фоне постмодерных текстуальных игр московского драматурга.

Даховская постановка, в целом интересная, по крайней мере в ее «достоевской» части, но чрезмерно растянутая и избыточно монологичная, держится в основном на двух актерах — Александре Прищепе и Анатолии Черкове. Кстати, и Прищепа, и Черков исполняют роли Свидригайлова и Мармеладова и даже произносят одни и те же монологи, как будто режиссер намерен открыть портретную галерею персонажей Достоевского, изображенных в гротесковой, а иногда и откровенно кичевой манере.

Так, Родион Романович Раскольников (Виктор Охонько) в даховском спектакле обут в блестящие красные сапоги, которым бы позавидовал небезызвестный Полиграф Полиграфович Шариков, и в жуткую красную рубаху. Трудно представить, чтобы бедный персонаж Достоевского решился на такую безвкусицу. Но в авангардных спектаклях с героями классических текстов еще и не такое проделывают. В самом деле, чего с ними церемониться! Ведь говорил же Достоевский, что широк русский человек, значит, и в блестящие сапоги, типа шариковских ботинок, обуться может.

В даховской постановке диалоги персонажей доведены до логического абсурда — вероятно, чтобы показать потенциальную невозможность диалога. Человек одинок беспредельно, он — «одинокий всадник Апокалипсиса», а стало быть, и поговорить ни с кем толком не может. А если и говорит, то все равно не слышит собеседника. Чтобы подчеркнуть это катастрофическое одиночество и невозможность диалога, Клим натравил героев Достоевского на героев Честертона, и вышла действительно бессмыслица.

В самом деле, о чем персонажам говорить друг с другом, если они из разных текстов?! А поскольку герои только делают вид, что говорят, спектакль выглядит вялым и растянутым. Отдельные места, вроде монолога об одиноких всадниках Апокалипсиса или гротескно-стебовых похорон Мармеладова, смотрятся живо и ярко, но эффектные куски не склеены между собой, поскольку действия в пьесе попросту нет. Ну, встретились, ну, поговорили, но так как друг друга не услышали, ни конфликта, ни взаимопонимания не вышло. Каждый заключен в клетке самого себя и из клетки этой выходить не собирается.

Вопль «Что? Смысл?!» вполне можно было назвать лейтмотивом спектакля, посвященного анализу бессмыслицы как феномена. Актеры изъяснялись исключительно парадоксами, переворачивали фразы вверх ногами, жонглировали абсурдностью речей и ситуаций. Тем не менее это жонглирование абсурдом только усиливало несценичность пьесы, в которой не было ни завязки, ни кульминации, ни развязки. К тому же случайные персонажи совершенно некстати вмешивались в ход действия и замедляли течение событий, которые и без того текли еле-еле. Иногда спектакль напоминал проходной двор, в который может забрести любой случайный прохожий, а заодно и речь толкнуть самому себе или стенам. И забредали всякие юные леди со случайными репликами, после чего пьеса как будто начинала играться заново. Тем не менее действо держала на себе талантливая игра нескольких актеров (прежде всего Черкова и Прищепы) и некоторые неординарные ходы режиссера, вроде весельчака-покойника, то бишь задавленного экипажем Мармеладова.

К сожалению, мы уже начинаем привыкать к тому, что авангардные и экспериментальные постановки ставятся по растянутым и малосценичным пьесам. Почему бы не ставить Достоевского и Честертона, не прибегая к услугам Клима? Зачем любой ценой осовременивать тексты, которые ни в каком осовременивании не нуждаются? Современность текста определяется его качеством, а в этом отношении у классиков все в порядке.