КРИК СКВОЗЬ ВАТУ НЕПОНИМАНИЯ

Можно ли прийти на поэтический спектакль «Одержимая» по Лесе Украинке, в течение часа не понять почти ни слова — и быть полностью захваченным, ошарашенным происходящим на сцене? Казалось бы, зачем на роль с богатейшим текстом приглашать актрису, не владеющую ни украинским, ни русским языком и играющую на... немецком? Неужели после Ларисы Хоролец, Ларисы Кадыровой, других наших замечательных актрис, благодаря которым роль Мириам стала классической, можно найти в ней что-то свое, неповторимое и пронзительное?

Эльда Бец показывает: можно.

Сценограф Владимир Карашевский и Сергей Проскурня, режиссер театра-студии «Будьмо!», поставили немецкую актрису в крайне тяжелые условия. Свой, по сути, моноспектакль Эльда Бец не только ведет на языке, не знакомом многим зрителям. За барьером языковым возвышается не менее грандиозный барьер одиночества и непонятости в своем безумстве, а на самом деле — в философских и нравственных поисках. И тут уже не столь важно, на каком языке общается с миром Мириам. Ее судьба — быть непонятой на любом. Вспоминается Марина Цветаева:

«Мне безразлично, на каком

не понимаемой быть встречным!»

Вот перед нами Мириам, поразительно нескладная, угловатая, среди белых глыб известняка, напоминающего древние развалины. Сразу появляется ассоциация то ли с Римом, то ли с Иерусалимом — с рухнувшей, крошащейся культурой. В пространстве над ней кружат камни, символизирующие то грехи, то страсти, то неумолимый Рок. Качнет Мириам камень, и он, привязанный где-то там, в небесах, непременно вернется к ней, и толкнет, ударит, как возвращаются к нам наши грехи. А на заднике сцены — два огромных черных полотнища, словно два крыла Зла, покрывающих Землю. Мириам пытается поведать Небу о своих бедах и поисках. Она изначально непонимаема: не из-за лингвистического несовпадения, а по сути своего духовного видения, недоступного другим. Мириам, неупокоенная в своих страстях, вызывает Спасителя, Мессию. В ней нет ни элегантного безумства, ни тихой блаженности. Она воистину одержима в своем философском и нравственном расколе. Клокочущие, спорящие в ней бесы буквально корежат тело. Эльда Бец не боится показать свою Мириам не то что некрасивой — уродливой, внешне безобразной: в одержимости своя иная эстетика, своя правда. И вот тут зрителя, порывавшегося было встать и уйти, начинает приковывать к месту могучая энергетика чужой боли, пробившаяся сквозь два барьера отчуждения. За спиной этой колотящейся о камни припадочной психопатки, городской дурочки возникает белая, молчаливая фигура — Мессия...

О, как не верит теперь в него Мириам! Как тяжело, выдирая ноги из земли, пытается уйти, освободиться, отползти! И как по-звериному кричит, катается по черному полу, когда Мессия медленно уходит от нее! Эльда Бец достигает в этих эпизодах буквально физиологического воплощения нравственных мук.

Потеряв Мессию, Мириам срывает два черных крыла Зла и заворачивается в них... На сцене появляются иные персонажи: Старик, Иоанна, Преторианец, просто жители Иерусалима. Как контрастируют их белые одежды с черным коконом Мириам! Как разительно отличается их пластика: робко-испуганная, плавная и осторожная! Мы вполне понимаем и их речь, простую, доступную, не отягощенную ни страстями, ни философскими вывертами, а главное — знакомую, такую родную... И — скучную. Бедную для нас, уже начавших понимать Мириам...

Трудно пересказать все находки спектакля, построенного на целой системе символов и иллюзий. По сути, это озвученная пантомима, сценический ряд, скорее не совпадающий с пьесой, а параллельный ей. Как балет может быть «параллелен» поэме или роману.

Оригинален и финал спектакля. Мириам погибает не от побития камнями, брошенными «праведными» жителями Иерусалима. Нет, она, скорее, кончает жизнь самоубийством, обрушив на себя глыбы, парящие над ней в пространстве во время всего спектакля. Так ей возвращается камень, брошенный ею в припадке гнева в солнце — и в Бога.

Гаснет свет. И долго, невероятно долго тянется пауза — без оваций, без покашливаний — и без поспешного побега в гардероб. Пауза потрясения.