Сталин. С ним и без него

Приверженцы вождя до сих пор ссылаются на то, что Сталин осуществил модернизацию слабой отсталой России, превратив ее в могущественное государство. И те, кто до сих пор выходит на праздники с портретами генералиссимуса, и те, кто только в откровенном разговоре между своими признает, что жертвы были необходимы, готовы простить ему жестокость, деспотизм и щедро пролитую кровь.

Самое удивительное, что в моей памяти связано со Сталиным, - так это траурные дни после его смерти. И особенно - искренние слезы пожилых колхозниц, женщин социального положения, которое столько претерпело от его деспотизма, похоронивших стольких родных и близких, лишенных элементарных человеческих прав, начиная с права выбора местожительства. Не скажу, что тогда, в пятьдесят третьем, способен был критически осмыслить действительность, но мы, простые люди, а особенно те, кто пережил оккупацию, знали довольно много, знали цену и "нашим", и немцам, сами страдали и знали о страданиях старших поколений. И я еще долго не мог понять, почему плакали люди, не видевшие ничего хорошего от "вождя всех народов".

Это не были слезы потери кого-то близкого, слезы сочувствия, сожаления, что присуще каждому свидетелю последнего прощания. Люди были охвачены тревогой, страхом перед неизвестностью, они боялись будущего, поскольку не умели распоряжаться своей жизнью. Сталинский режим все стремился расписать и регламентировать: 1 апреля - обязательное снижение цен, на копейки, но ежегодно; 1 мая - день международной солидарности трудящихся и разрешенная всенародная выпивка; потом подписка на государственный заем, который на селе брался продуктами и превращался в бесстыдный грабеж; потом, без огласки, снижение расценок на все виды заводских работ и т.д. Образ Сталина сопровождал все явления нашей жизни, и, казалось, без него невозможными будут простейшие жизненные процессы. Слезы были молчаливым вопросом: что же теперь будет? Сталин делал самое страшное, что можно сделать с человеком: он лишал его способности самостоятельно строить свое будущее.

Идеология сталинского всевластия была глубоко противоречивой. С одной стороны, это был чрезвычайно пышный культ Вождя, самого гениального полководца, строителя и мыслителя всех времен и народов. С другой - едва ли не самой большой добродетелью была его невероятная скромность. Это проявлялось в поведении, манере одеваться, показном аскетизме. И в отношении к Ленину.

Еще при жизни Ленина вошел в употребление термин "ленинизм", рассматривающийся как высший этап марксизма. Казалось, естественно было бы ввести и понятие "сталинизм", что соответствовало бы еще более высокому этапу. Но Сталин пресекал разговоры своих приближенных на эту тему. Это было странно. Культ личности Сталина явным образом поддерживался свыше и как-то не согласовывался с его скромностью. При этом существовал настоящий культ личности Ленина, и Сталин время от времени напоминал, что является всего лишь "одним из учеников и последователей великого Ленина". В то же время "Ленин и Сталин" стали сакральной парой, выразителями исторической судьбы, удивительным образом принадлежащими и к обыденности рода людского. Ленин носил бородку, галстук и кепку, Сталин - усы, полувоенную куртку и сапоги, это и было символом принадлежности боголюдей-"классиков" к нашей повседневности.

Конечно, за противоречивостью идей и ритуалов стояли реальные отношения реальных людей. В ленинское время, когда еще не были официально утверждены ритуалы поклонения власти, в одном из приветствий очередному съезду РКП(б) высказывалась преданность "главарям нашего освободительного движения тов. Владимиру Ильичу Ленину, великому народному вождю Красной Армии тов. Троцкому и всем соратникам нашей великой грозной армии - тт. Зиновьеву, Каменеву, вам всем товарищам вместе!"^1. В ходу была формула "Маркс, Энгельс, Ленин, Троцкий" или чаще - "Ленин и Троцкий". Сталин оставался где-то там, среди "всех товарищей", и был поневоле скромным.

Надо сказать, что такая относительная непопулярность Сталина не вполне соответствовала его реальному весу в ленинском руководстве. Правда, он не мог, как написал Ленин в одном из писем, сосредоточиться на какой-то одной работе и использовался главным образом в делах наведения порядка - как беспощадный комиссар-контролер во всех узких местах на фронте и в тылу, как нарком "рабоче-крестьянской инспекции", представитель ЦК партии в ЧК и т.д. Но при этом с семнадцатого года Сталин оставался членом узкого руководства большевистской партии (политбюро), имел прямое отношение к стратегическим решениям, всем критическим ситуациям и скрытым конфликтам. И объяснялось это тем, что в руководстве партии Сталин играл не самостоятельную роль, а роль противовеса Троцкому.

В международной социал-демократической среде Троцкого воспринимали неоднозначно; многих раздражали его эгоцентризм, позерство, самовлюбленность. Но причина даже не в личных слабостях Троцкого. Ленин никогда не мог забыть его меньшевистского прошлого. "С нами, но не наш", жаловался он Горькому. Действительно, Троцкий не был "нашим" для ядра большевистской партии, связанного этосом особой исторической миссии. Сталин был "наш".

Сталин был плохим оратором, да и партийным литератором тоже был не ахти. Он выбрал себе другой имидж - человека не слова, а дела, функционера молчаливого, спокойного и надежного, преданного делу до конца. Такому образу больше соответствовала маска "ученика и последователя великого Ленина".

Портреты Сталина изображали мужчину заметного роста, несколько сурового вида, по-своему довольно привлекательного. В действительности Сталин был невысоким, коренастым, лицо изрыто оспой, одна рука короче другой. Но умные, недоверчиво прищуренные почти желтые глаза и заметно раздвоенный подбородок делали его внешность незаурядной. Он старался производить впечатление уравновешенного, даже флегматичного человека. Но на самом деле покой давался ему очень дорогой ценой. Умный и наблюдательный югославский коммунист Джилас в поведении Сталина увидел даже скрытую суетливость. Под маской спокойной уверенности проходила напряженная эмоциональная жизнь. Сталина захлестывали вспышки сильного гнева, который он лишь изредка выплескивал наружу. Ни гнев, ни страх не проходили, аффект поддерживали не новые обиды и переживания, а простое воспоминание, особенно когда затрагивались личные интересы и самолюбие. Чрезмерная подозрительность Сталина свидетельствует о "застревающей личности"; а напряженная политическая жизнь с высокой степенью риска, длительным чередованием успехов и провалов содействовала развитию параноидальных черт, жестокости и садизма.

Если речь идет о комплексе неполноценности, то здесь очевидны и психологические, и социальные корни. Большинство революционных политиков того времени были родом из "просвещенных классов", хотя почти никто не доучился до диплома. Сталин принадлежал к так называемым кухаркиным детям и в прямом, и в переносном смысле слова (его мать была кухаркой в Гори у местного священника). Интеллигент Ленин ненавидел свой класс, а кухаркиному сыну Сталину нравилось быть интеллигентом.

Русской интеллигенции было присуще чувство вины невыполненного перед народом социального долга. Подобная метафизика Сталину была чужда, зато крайне острым было чувство обиды на весь несправедливый мир, и он был пронизан жаждой мести. Тема мести постоянно встречается в юношеских статьях молодого Сосо Джугашвили, когда его партийное псевдо было еще не Сталин, а Коба. В узком кругу большевистской верхушки знали о фразе, брошенной им на подмосковной даче во время ужина с Каменевым и Дзержинским: "Самое большое наслаждение - наметить врага, подготовиться, отомстить, как следует, а потом уйти спать"². Почти эротическое мироощущение хищника поражало ближайших соратников, и все же один за другим они попадались в его сети - и были уничтожены.

Накануне Первой мировой войны Сталин побывал в Вене, и Ленин писал Горькому, что здесь работает над книгой "один чудесный грузин". Через десяток лет, перед смертью, Ленин уже отмечает грубость Сталина, рекомендует партии заменить его на посту генсека, разрывает с "чудесным грузином" личные отношения - но политически, как "нашему", не высказывает ему никаких претензий. Но на карьеру Сталина это не повлияло, он признал, что бывает грубым в борьбе с врагами партии, - и победил: один за одним"враги партии" были уничтожены сначала политически, а потом и физически. Во время острейших конфликтов Сталин для большевистской элиты оставался "мерзавцем, но нашим мерзавцем", как говорил по другому поводу американский президент.

Собственно, о карьере здесь говорить трудно: Сталин не продвигался по ступеням иерархии власти, он оставался генеральным секретарем ЦК с 1922 г. почти до смерти, но власть генсека возростала до беспредела.

В немалой степени понять феномен Сталина мешает миф о "генеральной линии КПСС". Нам твердили, что, несмотря на смену личностей у руля партии и допущенные ими "ошибки", "генеральная линия КПСС" оставалась неизменной. Сегодня для радикальных антикоммунистов одинаковы все левые, все повороты в развитии КПСС, разные виды международного коммунистического движения. На самом деле не существовало заранее заданного направления или линии, определявших границы поворотов. Несгибаемые коммунисты не колебались в проведении генеральной линии - они колебались вместе с ней. Цели и прогнозы оказывались иллюзиями, повороты в линии партии делались наугад, тенденции и возможности частично были реализованы, а частично утрачены, так и оставшись тем сослагательным наклонением, которого, якобы, история не знает.

Что действительно оставалось общим для всех правителей и всех поворотов, так это стремление к модернизации.

Прорыв к европейской современности русские социалисты видели сначала как единение с Европой в пролетарской революции. Отсталая, преимущественно крестьянская страна, Россия рассматривалась не как передовая сила пролетарского движения, а как "слабое звено" мирового капитализма. И Ленин, и Троцкий, и "все товарищи вместе" ждали мировую революцию как второе пришествие. Еще осенью 1923 г. Политбюро ЦК РКП(б) приняло решение начать пролетарское восстание в Германии, и только после его поражения стало ясно, что конец миру капитализма временно задерживается. Но все же легитимацией для красной России оставалась мессианская идея. В Декларации об образовании СССР (1924 г.) сказано, что новое государство "…послужит надежным оплотом против мирового капитализма и новым решительным шагом на пути объединения трудящихся всех стран в Мировую Социалистическую Советскую Республику"³. В этом усматривался исторический смысл существования государства СССР.

Все меняет так называемый нэп.

Мы до сих пор видим в нэпе только мимолетный эпизод, в то время как по масштабам нэп можно сравнить с более поздней горбачевской "перестройкой", а его последствия могли быть не менее грандиозными. Начало новой эпохи имело ограниченные цели и заключалось в замене "продразверстки" продовольственным налогом. Но признание товарного производства требовало ряда реформ, основные из которых осуществлялись между ноябрем 1921-го - апрелем 1923-го и закончились денежной реформой в первой половине 1924 г. Ленин был инициатором реформ только на первом этапе и вряд ли представлял, чем это закончится. Основные идеи так называемого кооперативного плана Ленина принадлежали теоретику партии Бухарину, а организатором практической работы был Сталин.

Парадоксальность ситуации станет очевиднее, если мы рассмотрим политические компоненты нэпа. Уступки среднему классу Ленин хотел компенсировать усилением репрессий против противников "советской власти" и интеллигенции в целом. Он сам подыскивал настолько неопределенные формулировки политических статей Уголовного кодекса, которые бы разрешали, "в случае необходимости", как можно шире применять расстрел. Были проведены судебные процессы против эсеров, выслана за границу на "философском пароходе" первая партия интеллигентов, и началась подготовка крупной чекистской операции под кодовым названием "Операция", направленной против интеллигенции. Запад настаивал на помиловании арестованных социалистов, Бухарин - к большому неудовольствию Ленина - пообещал, что их не расстреляют. В конце концов, их приговорили к расстрелу, но оставили жить как заложников. После болезни и смерти Ленина политзаключенных амнистировали, а "Операцию" незаметно свернули. Постановление ЦК партии 1925 г. о литературных организациях, вдохновителем которого был Бухарин, давала определенную свободу деятелям культуры. Картину бухаринско-сталинской "перестройки" дополняет политика "коренизации" национальных компартий, и особенно "украинизация", приведшая к настоящему национальному возрождению - правда, вскоре оно стало "расстрелянным возрождением".

Можно вполне уверенно говорить об общей либерализации коммунистического режима после болезни и смерти Ленина. Лидерами этой "перестройки" были Бухарин и Сталин. Можно назвать бухаринско-сталинскую "перестройку" - согласно тогдашним понятиям - "социал-демократическим уклоном", кстати, такой же тенденцией к социал-демократизму была более поздняя горбачевско-яковлевская "перестройка". Левые противники реформ, возглавляемые Троцким, объединили ряд старых соратников Ленина (включая его вдову).

Уже в конце 1927 г. "перестройка" захлебнулась, успев принести лишь первые плоды. Сталин сделал резкий поворот к тотальной диктатуре, перенеся огонь на своего недавнего друга Бухарина. Власть открыто демонстрировала, что СССР не является правовым государством.

Александр Солженицын в "Архипелаге ГУЛАГ" подобрал чрезвычайно выразительные и страшные цитаты из публикаций ведущих коммунистических "силовиков" "военно-коммунистического" периода на тему смертного наказания. Достаточно привести высказывание Николая Крыленко: люди, по мнению этого деятеля судебной системы, - всего лишь "определенные носители определенных идей… Какими бы не были их индивидуальные качества, к нему (человеку. - М.П.) может быть применен только один метод: это - оценка с точки зрения классовой целесообразности"⁴. Или высказывание председателя военного трибунала Данишевского: расстрел "не может считаться наказанием, это просто физическое уничтожение врага рабочего класса"⁵. С этих позиций принципиально отбрасывалась идея преступления и наказания, вообще идея права, классификации преступлений и соответствующих наказаний, идея выбора и ответственности. Расстрел официально назывался "высшей мерой социальной защиты" (ВМСЗ), и только во времена Ежова и Вышинского он был переименован в "высшую меру наказания" (ВМН).

В дневнике Корнея Чуковского рассказывается о посещении крематория, что в двадцатых годах было доступным зрелищем. Крематорий был оборудован в бывших банях, перестроенных под претенциозное, облицованное мрамором советское сооружение. "Мы смеемся, никакого пиетета. Торжественности ни малейшей. Всё голо и откровенно. Ни религии, ни поэзии, ни даже простая учтивость не скрашивает места сожжения. Революция уничтожила прежние обряды и декорумы и не дала своих. Все в шапках, курят, говорят о трупах, как о псах. …Кому какое дело, как зовут ту ненужную падаль, которую сейчас сунут в печь. Сгорела бы поскорее - вот и всё. Но падаль, как назло, не горела. Печь была советская, инженеры были советские, покойники были советские - всё в разладе, кое-как, еле-еле"⁶. И намечается промышленная перспектива: инженер потирает руки - "летом мы устроим удобрение!".^7.

Недаром Сталину так понравилась поэма Горького "Девушка и смерть". Представление революционного писателя о жизни и смерти как двойников - "сестер родных" - поэтизирует смерть как помощницу жизни, устраняющую "избыток мелкого, изобилие слабого"⁸. Оно удивительным образом совпадает с представлениями Сталина о диалектике жизни и смерти. В чем заключается историческая миссия пролетариата, спрашивает молодой Сталин-Коба? В том, что пролетариат растет, а буржуазия "стареет и уходит в могилу", "становится лишним грузом в жизни"⁹. Правда, есть существенное различие: у Горького остается вечной проблема добра и зла, у Сталина она даже не упоминается, так как полностью сводится к целесообразности устранения того, что, по мнению партии, "отжило". С невеселым юмором более поздних времен: "нет человека - нет проблемы".

Самое ужасное в том "великом переломе", осуществленном в первую пятилетку, - это холодное планирование миллионов смертей. Модернизацию страны Сталин начал с массовых убийств и депортаций. Суть "перелома" заключалась не в создании хлебного резерва, а в том, чтобы сломать хребет среднему классу. Сталин провозгласил политику "ликвидации кулачества как класса", не определяя, кто кулак, а кто нет. В директивах разъяснялось, что кулак сильно маскируется и поддается определению только в конкретной ситуации. Крестьянство разделили на три категории. В первую входили самые опасные, которых надо было расстрелять или собрать в отдаленных лагерях: во вторую - семьи расстрелянных, их депортировали. А третью категорию - лояльных, но потенциально опасных - переселяли в отдаленные места и использовали под контролем "органов" на принудительных работах. Чтобы контролировать каждое движение гражданина, в 1932 г. введена паспортная система, прикрепившая людей к местожительству.

Мы не знаем, сколько точно крестьян уничтожили "в первой категории". Подсчитано, что около десяти миллионов мужчин и женщин, стариков и детей были изгнаны из отчих домов без вещей и запасов пищи, их гнали среди зимы по морозу, весной и осенью под ливнями, по колено в болоте, выбрасывали из подвод где попало, посреди поля вместе с мертвыми и умирающими.

По отношению к украинскому народу это массовое уничтожение людей было геноцидом. Следует иметь в виду, что у Сталина всегда была определенная национальная политика относительно любой наций. Была политика польская, русская, еврейская, была политика украинская.Голодомор в Украине был элементом той же "украинской политики" партии большевиков, что и взлет, и падение "украинизации", репрессии против украинской интеллигенции.

Тайны "великого перелома" открывает "большой террор". Одна цифра позволяет понять его характер: в работе XVII съезда ВКП(б) (1934 г.) принимали участие 1966 делегатов, из них в годы террора расстреляны 1108. Это партактив эпохи коллективизации, те, кто выгонял крестьянские семьи из их домов, забирал у детей последний кусок хлеба. Можно думать, что Сталин планировал уничтожение своих опричников еще тогда, когда бросил их на "построение социализма", чтобы потом свалить на них вину за все так называемые перегибы.

У Сталина были параноидальные склонности, и измена мерещилась ему на каждом шагу. Но как деспот он отличался не только особой жестокостью. Сталин авансом "раскрывал" еще не существующиезаговоры; можно даже сказать, что он сам их и планировал. Ему было достаточно узнать, что в некоторых кругах велись определенныеразговоры, и "говоруны" как возможные "предатели" подлегали уничтожению или помещению в лагеря. И самое ужасное в том, что и "суды", и сами подсудимые воспринимали как преступление слова сомнений, сказанные близким или записанные в дневник!

В разгул террора Сталин инициирует написание новой Конституции страны, прославление неслыханных трудовых подвигов специально подобранных людей, нагнетание истерической атмосферы небывалого счастья. Кардинально меняется риторика власти: она делает вид, будто у нас существует правовое государство. Идеологи "полезной смерти" сами попадают под расстрелы, а разоблачает их главный правовед, лицемерный и жестокий Вышинский, придающий правовой вид судебным и внесудебным расправам. Бытие советского человека словно распадается на два, не связанных между собой, пласта: один - парадный, с острым ощущением победы и высокой патетикой, второй - будничный, полный страха и неопределенной тревоги. Цель сталинского террора - не изъятие из общества группы нежелательных людей, а создание определенной атмосферы. Террор иррациональный, и бессмысленные обвинения должны "внушить" каждому, что он может быть стерт в порошок (лагерную пыль) в любую минуту без каких-либо на то оснований.

Нацисты проводили в лагерях опыты с целью проверить влияние на заключенных именно безосновательности как наказаний, так и послаблений. Выяснилось, что полнейшую неадекватность поступков и последствий человек физически долго пережить не может.

Во имя какой цели осуществлялась эта "шоковая хирургия"? Теперь пересмотру подлежала сама легитимация государственности. Речь шла уже не о революции, а о государстве. Государственность стала самоцелью и самооправданием СССР. Собственно, и идея мировой пролетарской революции стала лишней. В центральной печати появилась статья о "советском патриотизме" (вспомним, что Ленин употреблял слово "патриот" только в бранном смысле). Это уже была не "полезность" для какого-то дела, а иррациональная преданность. И по-новому зазвучали слова "Россия", "родина", "патриот". Слово "Родина", еще недавно символизирующее "великодержавный шовинизм", теперь писалось с большой буквы. Ведь без понятия "Родина" не было бы понятия "измена Родины".

И уже в середине тридцатых началась кампания восстановления русской государственной традиции - от Александра Невского, Ивана Грозного, Петра Первого. Историческая преемственность с империей была восстановлена. Теперь, казалось бы, можно полностью перечеркнуть наивные утопии и вернуться в русло великодержавной традиции.

Но оставалась международная система обязательств и обещаний, система союзников и единомышленников, которую надо было приспособить к новой России. Речь шла не только о Коминтерне, но и о довольно широких левых кругах, в том числе влиятельной интеллигенции, возлагавшей на русских революционеров большие надежды.

Тридцатые годы - это годы Великой депрессии и усиление фашизма в европейских странах. В годы "великого перелома" Сталин видел настоящего врага не в фашистах, а в социал-демократии, демократических государствах - наследниках Антанты, либеральной интеллигенции как внутри страны, так и за ее пределами. Приход Гитлера к власти выдвинул новую проблему: переориентироваться ли на бывшую Антанту или сохранить союз с ее врагами, прежде всего с Германией? Коминтерновское руководство разошлось в своих оценках, на его позиции сильное давление оказывали местные компартии, которым реально угрожал приход к власти праворадикальных сил. В Испании и Франции коммунисты инициировали движение Народного фронта в защиту "буржуазной" демократии, не поддержанное поначалу в Москве.

Сталин колебался, но все же поддержал приверженцев тактики Народного фронта. Правда, он пытался держать дверь открытой и для фашистов. Поддерживая хорошие отношения с Муссолини, Сталин словно демонстрировал возможности сотрудничества с ультраправыми. Но в целом позиция Сталина после 1935 г. была направлена на антифашистский союз с "буржуазными демократиями". В свою очередь демократические лидеры Запада рассматривали Сталина как "мерзавца, но нашего мерзавца".

Кардинальное изменение наступило в августе 1939 г., когда Сталин пошел на соглашение с Гитлером. Самым позорным, очевидно, была даже не военно-экономическая, а идеологическая часть соглашения, где Сталин открыто предоставлял преимущество нацистам перед демократией. Но брак по расчету продолжался недолго и через полтора "медовых" года был грубо разорван немецкой стороной. СССР стал основной военной силой антифашистского союза государств - "антигитлеровской коалиции".

В двадцатых годах и либерально-демократическая, и социалистическая общественность мира ожидали термидорианский переворот в России. Термидор действительно произошел, но оказался совершенно не таким, каким его ожидали.

То, что было сделано Сталиным, можно назвать словом коррупция. Только в очень широком смысле: не просто как подкуп материальными ценностями и, прежде всего, деньгами. Существует также подкуп властью. Власть приносит иногда куда больше материальных ценностей, чем деньги, и ради власти люди нередко отказывают себе в самом необходимом.

Более того. Можно говорить и о коррупции идей, если они служат обогащению или власти. Идеи могут так же стареть, покрываться пылью и превращаться в мертвые формулы, как и другие богатства. Это и называется догматизмом. Если определенные круги принимают идеи не потому, что они истинные, а потому, что принять их удобно именно этому кругу, то идеи превращаются в инструменты власти. Монополия на истину - путь к ее смерти.

Между немолодым лысым господином в старательно заштопанном поношенном костюме, каким в революционные годы был вождь большевиков, и генералиссимусом в специально для него созданной (очень скромной!) униформе с золотыми погонами - колоссальное различие. Но мертвая сила идейной коррупции поразила уже и Ленина. Монополия марксизма - такого, каким Ленин его понимал, - закрывала возможность поисков альтернативных решений. А монополия на истину - путь к однопартийной системе. Решающий поворот к тоталитарному обществу был сделан еще по инициативе Ленина - это была принятая Х съездом партии в 1920 г. резолюция об анархо-синдикалистском уклоне. Партия большевиков, а фактически ее вожди, имевшие власть, давала меньшинству политическую оценку, и теперь для оппозиции оставался один выход - "признание ошибок", т.е. политическое самоубийство. Или лицемерное раскаяние с сокровенным продолжением
своей деятельности. Монополия одной партии создавала ситуацию двойных стандартов, неискренности и обмана.

Во времена Ленина существовала диктатура партии, которая, однако, еще не стала режимом личной власти. Чрезмерную концентрацию власти в руках своего секретариата Ленин заметил, когда уже было поздно. Потому что дьявольское изобретение - однопартийная система - создало завершенный механизм бесконтрольности власти.

Те жалкие крохи нэповского благосостояния, перепадавшие номенклатуре двадцатых годов, не идут ни в какое сравнение с дарованной Сталиным роскошью высших чиновников режима. Но это не могло сдержать жадного стремления к власти, которая была единственной возможностью оставаться наверху. И время от времени Сталин прибегал к репрессиям, которые своей иррациональностью восстанавливали атмосферу ужаса. По механизмам, описанным в "Бесах" Достоевским.

А как же с модернизацией, которая якобы была целью, ради которой приносились все жертвы?

Нельзя спорить: модернизация была осуществлена. Но достаточно вспомнить сорок первый - сорок второй годы, чтобы понять ее недостатки. Сталинское руководство проиграло первый период войны, если можно назвать игрой тот военный ужас. СССР потерял огромное количество людей, техники, военного имущества, территорию, где проживало 88 млн. населения, вырабатывалась треть продукции промышленности и была почти половина посевных площадей. Разрыв между Россией и Германией в значительной степени был преодолен в годы пятилеток; вследствие поражений он резко увеличился и в относительных цифрах отбросил коммунистическую Россию до уровня России царской. И победа была достигнута чрезвычайным напряжением всех сил и невероятными жертвами.

Все материальные преимущества, потом и кровью полученные в годы сталинского деспотизма, были потеряны за один год из-за присущих тоталитаризму недостатков. Вариант модернизации экономики и общественной жизни, фундамент которого заложили большевики-ленинцы, а реализовало тоталитарное сталинское руководство, оказался и аморальным, и неэффективным.

Модернизация - это не просто нагромождение зданий, железных дорог, станков, самолетов и т.п. Это и живая движущая сила, делающая целостным единством все материальные и духовные ресурсы. И модернизация будет такой, какой является политическая культура властных сил, осуществляющих ее .

В свое время выдающийся русский историк Василий Ключевский отмечал, что Петр Первый и все русские цари-модернизаторы старались взять у Запада материально-технические достижения, полностью игнорируя идейный, политический, духовный опыт. Между прочим, Ключевский был домашним учителем истории в царской семье, однако его ученики плохо усвоили уроки истории.

Теперь уроки истории предстоит усваивать нам. Требование модернизации экономики и культуры является сегодня очевидным вызовом. Определенным политическим кругам кажется приемлемой модель общества, в которой экономическое реформаторство соединялось бы с жестким авторитарным руководством. Можно быть уверенным, что результат такого реформаторства был бы и аморальным, и экономически и политически неэффективным.

Потому что монополия мысли, а с ней монополия власти и однопартийная модель - залог того, что все идеи будут мертворожденными.

* * *

Постепенный отказ коммунистической власти от сталинского наследия начался со дня его смерти, а уже через три года на закрытом заседании ХХ съезда партии прогремел доклад Хрущева о "культе личности Сталина", который, несмотря на все более поздние колебания, означал кардинальный разрыв с прошлым. При этом слова хотя бы легкой критики в адрес Ленина, вплоть до падения власти КПСС, так и не прозвучали. Наоборот, чем больше подвергались сомнению коммунистические верования, тем громче были клятвы в верности ленинскому учению. Критика Ленина осталась делом, главным образом, профессиональных антикоммунистов, а в левом лагере, "изнутри" она почти не прозвучала. И это странно, поскольку феномен Сталина вырос не на пустом месте - ведь именно Ленин учил свою партию, что диктатура является ничем не ограниченной властью, т.е. властью, которой все разрешено. А на проклятой 58-й статье, созданной по указанию Ленина, держались приговоры сталинского режима. И не случайно письма Ленина наркому юстиции, в которых обсуждались расстрельные статьи, были опубликованы в знаковом 1937 г.

До определенной степени неприкосновенность личности Ленина объясняется тем, что в личном плане сталинский поворот был изменой по отношению ко всем партийным товарищам Ленина. Ведь почти все его близкие соратники, за исключением тех, кому "посчастливилось" умереть раньше в своей кровати, и еще нескольких безвредных старых большевиков, были ликвидированы, т.е. застрелены профессиональным выстрелом в затылок в спецподвалах сталинских органов безопасности.

Критика "культа личности" порождалась не идейными соображениями, а простым страхом потомков перед неминуемой ликвидацией. Было ясно, что послесталинский режим сможет стабилизироваться только тогда, когда самые сильные "ученики и последователи" загрызут слабейших, и шансы выйти живыми имеют лишь единицы. В сущности, попытки Хрущева "вернуться к ленинским нормам и принципам партийной жизни" означали только освобождение высшей власти от надзора Госбезопасности, а вся ликвидация так называемой банды Берии в действительности была устранением политической полиции от руководства государством. Хрущев хотел ту же сталинскую властную систему, только без всевластия Лубянки.

Парадокс истории состоял в том, что такой режим без поддержки репрессивными мерами, постоянных кровопусканий существовать не может. Хрущев потерял власть, поскольку хотел править только через партию, которая, казалось ему, и является управлением в соответствии с ленинским принципом. Брежневский режим нашел такую форму сосуществования разных властных сил, при которой, ценой признания высоты и неприкосновенности генерального секретаря, местные партийные хозяева имели неограниченную власть. Этот режим оказался для однопартийной системы оптимальным, и у него был лишь один недостаток - он мог существовать только при условии абсолютной недвижимости. Неосторожные движения, неминуемые в условиях борьбы за власть, легко могли разрушить пирамиду.

Так оно и случилось.

Освобождение политической системы на территории бывшего СССР от структур, унаследованных от раннего и позднего коммунистического прошлого, демонстрирует нам зависимость качества социальных институтов от всей целостной политической культуры общества. Кроме того, что режим ленинской компартийной диктатуры содержал в себе зародыши всех дальнейших коллизий, он имел еще одну черту, выгодно отличавшей его от преемников. Он был воплощенной социальной утопией, т.е. основывался на идеях, хотя и ошибочных, зато древних, искренних и глубоких. Государство должно быть таким простым, чтобы руководить им могла кухарка. Армия и силовые структуры должны были уступить место общему вооружению народа. Деньги должны были отмереть, а мытарей надо было изгнать из храмов - ну, и так далее, все это почти цитаты из Ленина и "классиков". По большому счету, это - утопии, но они основывались на большой литературной традиции, на Адаме Смите и Томасе Море, Макиавелли, Роберте Оуэне и раннем христианстве, Канте и кантианстве, Гегеле и гегельянстве. Вся же мудрость сталинского наследия - в бюрократических бумагах, ясных до примитивности, в разного рода документах. Писать (точнее, диктовать, обдумывая вслух каждое слово, нередко до самого утра) Сталин умел и любил. В точном обдумывании ходов своих и противника, движений по темным властным коридорам, которые должны были завести возможного врага в тупик.

Сталинская идеологическая система - пустая, она знает только одну цель и ценность - власть. А уж о наследии преемников и говорить нечего.

Крах сталинизма уже сам по себе является огромным ценностным достижением, поскольку открывает путь к обществу свободы, справедливости и солидарности. Но перед нами всегда - выбор из разных альтернатив. И то, что есть у нас сегодня, - это тольковозможности добыть и отстоять ценности.

Чем проще решение, тем выше за него плата.

Помним, что потерять свободу намного проще и легче, чем ее обрести.

¹ XII съезд РКП(б). Стенографический отчет. - М., 1923. - с. 63.

² См.: Троцкий Л. Ссылка, высылка, скитание, смерть. - "Знамя". - 1990. - №8. - с. 177.

³ Конституция СССР 1924 г., раздел 1. // Распад СССР. - Т.1. - М., 2009. - с. 87.

⁴ Крыленко Н.В. За пять лет (1918–1922). - М.- Петроград, 1923. -
с. 73.

⁵ Данишевский К.Х. Революционные военные трибуналы. - М., 1920. -
с. 39.

⁶ Корней Чуковский. Дневник. (Запись 3 января 1921 г.). - "Новый мир". - 1990. - №8. - с. 131.

⁷ Там же, с. 132.

⁸ Архив А.М.Горького. - Т. XIV. - с. 292–293.

⁹ Сталин И. Соч. - Т. І. - с. 298–299.