О чем мечтают куклы

Мы живем в политизированной стране, в ситуации, когда политика превращается в бесконечную мыльную оперу с захватывающим сюжетом, становясь зачастую единственным содержанием жизни миллионов. К нашему социуму и культуре можно прилагать различные именования, называя его: пост-индустриальным, пост-христианским, пост-модернистким либо каким-то еще «пост...» Но самыми актуальными, вероятно, будут иные определения сегодняшнего общества: информационное и массовое. И кухарка, и депутат уже давно не читают книг, и все отличие между ними сегодня сводится не к уровню образованности или укорененности в культуре, а к степени информированности.

Массовое общество нуждается в массовой культуре. И центральным зрелищем этой культуры становится превратившаяся в ежедневную мелодраму политика. Жанр политического мегасериала, предполагает, что каждая (ежедневная) серия должна непременно заканчиваться новым «поворотным пунктом». И эти пункты, пожалуй, единственное, чем наши политики жалуют население-зрителей. «Что говорить?», спрашивал, взобравшись на трибуну, один очень известный в стране человек лет восемнадцать-двадцать назад. «Скажите, что Родина в опасности», подсказывало доверенное лицо. Этот совет актуален и сегодня. Родина снова «в опасности», исторический момент опять-таки «судьбоносен», а население, то есть зрители, вновь обязаны «пожертвовать всем», чтобы в очередной раз «отстоять свое право на свободу» и т.п.

«Каждый раз, выталкивая зрителей в следующий акт, политики, вопреки здравому и религиозному смыслам, учат нас жить не настоящим, а прошлым или будущим. Кто мы для них? Массовка? Зрители? Биомасса? Кто угодно, но только не «действующие лица», объект, а не субъект исторического процесса.

Если бы куклы умели мечтать, то их главной мечтой вряд ли оказалось бы «вочеловечение» (как это приключилось с небезызвестной деревянной марионеткой, сбежавшей от своего создателя в поисках подлинных, человеческих приключений). Внезапно открыв для себя возможность грезить, кукла скорее бы мечтала о другом: о том, чтобы всегда быть в центре внимания, исполняя главную роль в каждом спектакле кукольного театра. Что верно в отношении маленьких деревянных актеров, верно и в отношении их живых собратьев по ремеслу. В стране, где политика стала зрелищем, каждый политик мечтает об одном: превратить народ в зрителя, победить антагониста и стать пожизненным главным героем спектакля, не взирая, собственно, на сам жанр изображаемого – будь то драма, комедия, мелодрама или же трагикодемия...

Что же касается нас, «статистов» и «зрителей», то наши интересы строго противоположны. Нас интересуют не судьбы и проблемы творческого самовыражения актера, а сам жанр пьесы. Мелодрама здесь предпочтительнее драмы, оставляя надежду на «хороший конец», даже если не для нас лично, то хотя бы для нашего потомства и страны в целом.

Мы плещем в ладоши или плачем, сопереживая вымышленным (и созданным политтехнологами) маскам, забывая о том, что зрелище – это только зрелище, что оно – безжизненно, что сила зрелища иллюзорна, и питается жизненными силами зрителя. Спектакль развивается согласно сюжету, но актеры играют лишь тогда, когда в зале остается хотя бы один зритель.

Политики не хотят быть «обыкновенными людьми», предпочитая маску «земных богов». Политики хотят исполнять запоминающиеся роли, они предпочитают, чтобы касающиеся их местоимения «он» и «она» писались не с прописной, а с заглавной буквы: Он и Она. Но если они – «боги», значит мы – «смертные»: то есть человеческие существа, лишенные подлинных бытия и смысла. Каждый из нас, «смертных», заинтересован, прежде всего, в десакрализации политики, в том, чтобы она перестала быть зрелищной и стала обыденной: скучной и непригодной для творческого самовыражения.

Массовое общество обрекает человека не только на завтрак, обед и ужин в MacDonald’s. Оно обрекает нас есть куда менее вкусную пищу: созданную убогим гением технологов современную политическую мифологию. Но что мы можем противопоставить лживому и пошлому мифу технологов, если в силу образной системы восприятия наше мышление неизбежно тяготеет к мифологизму? Противопоставить их мифу – подлинное видение предметов “как они есть” на самом деле? Увы, таковое видение доступно лишь для избранных мистиков, которые, созерцая свет Божественной славы, видели в этом свете предметы, “как они есть”. Но поскольку мы живем (и, надо думать, будем жить) в секулярном, а не теократическом (тем более, - агиократическом) обществе, здравое рассуждение подсказывает нам, что противопоставить лживому мифу возможно только иной, более правдивый и выгодный для большинства миф. Созданным политтехнологами персональным мифам мы можем противопоставить миф общественный либо, прибегая к другой терминологии, национальный, где главным действующим лицом будет не тот или иной индивид, а коллективное действующее лицо: например, народ либо гражданская нация.

Существует мнение, что нация и национальное государство – отжившие проекты в эпоху глобализации и всемирной сети, когда понятие национального суверенитета становится все более виртуальным, а виртуальные сообщества (социальные сети, livejournal, форум) оказываются ближе индивиду, чем «свой» этнос или «свое» государство. Но глобализация требует новых символических идентификаций, и создает новые национальные мифы.

Новые национальные мифы эпохи глобализации

Один из таких мифов – художественный. Гуляя вблизи манежа Квиринале в Риме, вы сталкиваетесь с огромным, тысячеголовым существом. Это очередь на выставку чувственной живописи Микеланджело да Караваджо, приуроченной к 400-летию со дня смерти художника. Выставка проходит с февраля, но от желающих ее посетить нет отбоя. Ведь Караваджо – один из символов Италии globalization era, и на рекламу его выставки не скупятся: она везде – в метро, TV, сети, глянцевых журналах и т.д.

Аналогичная ситуация сложилась и в других странах западной Европы, где нация не умирает, но преображается в единство еще более «воображаемое» и символическое. Расставаясь с элементами государственного суверенитета в пользу наднациональных органов ЕС, европейцы не спешат становиться окончательными и безвозвратными космополитами. Они лишь переносят акцент в символическую плоскость культуры, которой отныне – в ситуации глобализации – предоставляется преимущественное право выражения «национального духа».

Украина на протяжении столетий не имела своей государственности. И это, конечно же, не могло не отразиться на нашей психологии, на том сакральном (и даже фетишистском) отношении к государственности, которое сегодня характерно для национал-демократическом движения. Миф об историческом обретении государственности так поразил наше воображение, что мы готовы были простить этой «независимой государственности» все. И то, что была создана путем заключения сомнительной сделки между национальным движением и коммунистами, и то, что новыми собственниками оказались бывшие сотрудники аппарата ВЛКСМ, КГБ и КПСС, и то, что, согласно «индексу восприятия коррупции» прошлого года Украина заняла 146 место из 180 возможных.

«Проект Ющенка» (если, конечно в этом случае вообще возможно говорить о каком-либо логичном и последовательном проектировании) сводился к попытке создания современной нации на базе украинской культуры прошлого века. Нищей, разделенной по языковому и культурному признаку стране, Ющенко пытался навязать проект «единой нации» как ее понимали украинофилы конца 19 – начала 20 веков: когда Украина исторически начиналась в Триполье и территориально заканчивалась в Тихом океане. Провал ющенковского проекта показал, что мифы нельзя навязывать, их можно только обнаруживать, оперируя реальным, а не выдуманным историческим и культурных материалом. А также то, что любой масштабный культурный проект – должен быть органичным и конкурентоспособным.

Мысль Бога и бытие нации

Политические мотивы поведения ситуативны, как и сама политика. И тот, кто еще вчера казался «земным воплощением» Бога, неделей, месяцем или годом позже может восприниматься в радикально ином облике: беса, антихриста или самого дьявола. Однако когда речь идет не о политических симпатиях, а об отождествлении с определенной национально-культурной традицией, спешить с прогнозами о распаде тех или иных структур не стоит. В современном мире национальность не является пассивной принадлежностью к этнической группе либо традиции. Она формируется на основе акта культурного самоопределения, символического отождествления себя – своей судьбы, образа жизни и ценностей – с определенной национальной общностью. «Идея нации не то, что она думает о себе во времени, а то, что Бог думает о ней в вечности», очень точно заметил когда-то В.Соловьев.

Но если это так, и бытие нации определено Божиим волением или идеей, то принадлежность к нации определяется не пассивно – общностью территории, языка и воспринятой культурной традиции, – а через активное действие. Мысль Бога динамична и жизненна, и она есть Божий «призыв», обращенный к человеку как призыв разделить общую судьбу с другими людьми. Непостижимая, не сводимая к историософским формулам, не поддающаяся политическим «олицетворениям», эта Божия мысль, с христианской точки зрения, - единственное, что заставляет большинство из нас чувствовать себя не только «человеком», но и членом той или иной национальной общности.

Украинская идея состоит из двух частей, писал Дмитрий Донцов: из ясно сформулированной цели или «образа идеала» и «чувственной стороны» или национального «эроса». И если нам трудно согласиться с первой частью утверждения (так как сформулированный Донцовым «идеал» – господство нации над территорией обитания – не выдерживает никакой критики), то идея «национального эроса» может оказаться нам полезна. Христианская мысль традиционно подозрительна к идее «эроса», часто отождествляя «эрос» и «запретное»/«греховное». Однако именно этим словом Отцы Церкви определяли отношения между Богом и человеком, так что идею «национального эроса» можно законно поместить в христианский контекст: национальность есть символическая идентификация личности, ее «эротический ответ» на призыв Божественной мысли. Украинцем либо итальянцем есть не только этнический украинец либо итальянец, но каждый, кто чувствует, что его связывает с украинской либо итальянской идеей отношения любви.

Национальность все больше становится условной.

Стоит ли ждать смерти украинской идеи?

К счастью, судьбы народов зависят не только от человеческой трусости и подлости, но и от благой Божией воли. Поэтому я бы не стал отождествлять кризис либо смерть того или иного персонального политического проекта с кризисом или предсмертным состоянием украинской государственности. Украина как миф состоялась. И этот миф сегодня неуничтожим, поскольку его существование опирается не на ту либо иную партию или символическую личность, а на самоидентификацию (либо «национальный эрос») миллионов людей, чувствующих и мыслящих себя украинцами.

Все, что имеет начало, имеет и конец, гласит известный философский принцип. И, следовательно, когда-то окончится и земной путь украинской нации. Однако сначала миф должен естественным образом себя изжить: появиться на свет, достичь зрелости и, наконец, умереть. Можно, конечно, предположить и другой исход: насильственная смерть нации вследствие глобальной исторической катастрофы или вхождения в зону притяжения более сильной мифологемы. Но как свидетельствует история еврейского, да отчасти и украинского народа, уничтожить нацию не так легко. Презрение, испытываемое победителями к побежденным, зачастую лишь укрепляет национальную солидарность. Гонения – побуждают бороться за политическую независимость. Кровь невинных – созиждет национальный миф, так как ничто не скрепляет мифы как кровь «национальных мученников».

Жизнеспособен ли украинский миф? И способен ли он выдержать конкуренцию с мифами соседних, более могущественных и богатых природными ресурсами стран? А может быть, украинская нация уже успела устать в своем путешествии сквозь время, и мы представляем собой нечто вроде современной Греции: когда древность настолько величественна, что это невольно парализует творческий дух нации? Древняя геокультурная традиция, безусловно, влияет на украинскую культуру, приобщая ее к древним пластам Триполья и Киевской Руси. Однако непосредственно выводить украинскую нацию из первого или даже второго, было бы ошибочно. Орнаменты украинских рушников часто повторяют орнаменты Триполья. А Собор Святой Софии все так же как и в средневековье остается главной святыней и средоточием Киева. Однако, обозначив свои преференции в борьбе за «киевское наследие», нам стоит задуматься о том, чем объясняется та легкость, с которой наше культурное сознание на протяжении столетий отождествляло Украину с запорожским козачеством.

Откуда это историческое легкомыслие? Чем объясняется наша вечная готовность расстаться с унаследованной от Киевской Руси строгой эллинской традицией в пользу обильного и зачастую безвкусного барокко? И, наконец, откуда это буйство, эта ребяческая удаль, эта загадочная готовность к внезапно разгорающемуся и так же бесследно затухающему бунту, в котором украинцы на протяжении столетий находят себя: свою силу, образ жизни и даже способ мышления? Для недругов украинской идеи ответ на эти вопросы очевиден: украинский народ либо вообще не существует (будучи проектом исторических врагов России), либо – в силу своих особых ментальных черт – абсолютно неприспособлен к созиданию собственного государства.

Ответ, предлагаемый нами, оптимистичнее, хотя также рискует оказаться нелесным для ура-патриотического сознания. Украина – это еще очень молодой проект. И если по своей геокультуре Украина является сверстницей древнейших цивилизаций Шумера и Египта, то по национальной психологии мы скорее напоминаем бравирующего своей физической силой юношу, чем умудренного сединами, но немощного старика или даже зрелого в своих суждениях и поступках мужа. Украинский миф еще исполнен жизненной энергии. И этой энергии так много, что мы еще не научились мудро ее использовать.

Украина не исчезнет. Даже в том случае, если исчезнут пытающиеся сегодня стать ее олицетворением персональные политические проекты. Но украинская ментальность действительно по-своему уникальна – мы не только не извлекаем уроки из собственной истории, но, слепо повторяем ошибки своих предшественников даже в том случае, если постоянно о них говорим. Грушевский, Петлюра, Винниченко... Разве сегодня не хватает книг с острой критикой этих могильщиков украинской государственности начала ХХ века? Но никто не сделал абсолютно никаких выводов. Украинская идея опять оказалась монополизированной группой мечтателей-украинофилов. Официальная украинская культура опять оказалась рустикальной. А сама Украина опять отчетливо разделилась на Восток и Запад.

Лидеры наших партий редко перечитывают программы, написанные для них консультантами и технологами. А если и перечитывают, то без особого пиетета: зная, что программа эта скорее пропагандистского, чем концептуального свойства.

И этим, вероятно, хотя бы отчасти объясняется тот парадоксальный факт, что, соревнуясь за власть, лидеры партий обещают преодолеть разделение востока и запада, а придя к ней – забывают о своих обещаниях, а часто еще и углубляют существующее до них разделение.

Церковный раскол – это только одна из граней этого разделения. Но он наиболее символичен, поскольку вражда и непонимание здесь воцарилась между теми, кто должен особенным образом почитать единство – между братьями по вере. Но в проблеме раскола, как в зеркале, отразились все недуги современной Украины: неоправданная политизация жизни, проникший в церковь и в саму жизнь принцип партийности, и, наконец, культурное и психологическое отторжение востока и запада. В политике и партиях не было бы ничего плохого, если бы они довольствовались своим местом: обустраивали грады и веси. Но они претендуют на большее: на то, что они являются носителями истины и могут придать человеческому существованию смысл. Поэтому у нас нет партий, а есть существующие под их видом мессианские общины и финансовые группы. У каждой из этих групп существуют свои конфессиональные предпочтения. И, увы, ни одна из них не может сегодня похвалиться реальным, воплощенным в жизнь объединительным проектом.

Как же можно восстановить церковное единство в этой ситуации? Первое, что необходимо сделать, на наш взгляд, это решительно отказать политике и партиям в сакральном статусе. Второе, утвердить в Украине универсальный – надпартийный и наднациональный – формат церковной жизни. Не может и не должно существовать «Церкви для украинцев», как неудачно выразился один деятель автокефального движения. Однако не может и не должно здесь существовать и другой церкви c маленькой буквы – церкви, где будет введен новый «догмат» о «русском боге», «русской вере» и русском языке как «родном языке Спасителя» (как неудачно выразил свои ожидания от УПЦ один журналист). В Церкви не может существовать принцип апартеида (отдельного развития украинцев и русских). И ее образ жизни не только чужд этой идее, но является ее противоположенностью, ибо и во Христе, и в евхаристическом собрании Его Церкви все земные разделения – пол, возраст, этническое происхождение и социальный статус – благодатно преодолеваются. Украинская, русская, американская, японская, греческая... Верить этим прилагательным до конца не стоит, поскольку в строгом смысле к Церкви применимы лишь несколько прилагательных, которые мы знаем из символа вера: единая, святая, соборная и апостольская. Тем же, кого не устраивает эта тысячелетняя церковная традиция, следует, очевидно, не вносить споры в церковную жизнь, а задуматься над тем, что им более дорого в Церкви: присутствие в ней элементов национальной культуры либо присутствие Воскресшего Христа.

Киевская идея

Каким образом будет развиваться украинское православие? И какие факторы будут на него влиять? Как правило, ответ на этот вопрос дается в политической плоскости – «если победят идеи левобережной Украины, то монополистом в конфессиональной жизни страны будет УПЦ». «А в случае победы ценностей Правобережной Украины, влияние УПЦ будет уменьшаться, и идея Киевского Патриархата или создания полноценной юрисдикции Константинополя в Украине будут приобретать все большее влияние». Увы, эти прогнозы не учитывают еще одной печальной возможности – разделения Украины по ментальному, культурному и юрисдикционному признакам в том случае, если востоку и западу не удастся найти общий язык и «общеукраинские» ценности. Вместе с тем, такая перспектива сегодня не кажется автору этих строк фантастической. Впрочем, как и перспектива четкого конфессионального разделения страны на зоны влияния УПЦ (в единстве с Московским Патриархатом) и так называемых украиноцентричных Церквей – УГКЦ, УПЦ КП, УАПЦ (или, что тоже сохраняет вероятность, образованной на базе последних двух групп через несколько лет константинопольской юрисдикции).

Украина может реально потерять свое единство, и это, вероятно, является одним из наиболее трагичных для страны исходов. Может ли, однако, Православная Церковь успешно противостоять этим центробежным тенденциям? Способна ли Православная Церковь в Украине предложить обществу идею, которая бы смогла объединить Восток и Запад, став «краеугольным камнем» единства страны и нации?

С нашей точки зрения, такая идея есть и это – «киевская идея», то есть объединение нации вокруг церковной и культурной традиции древнего Киева. Идея Киева близка церковному сознанию, поскольку это идея скорее «территориальная», чем «национальная», а, следовательно, ее объединительный потенциал горазда сильнее, чем просто та или иная версия «национального мифа». С другой стороны, сильной стороной «киевской идеи» является ее историческая легитимность. Если культурные и исторические символы «эпохи барокко» способны объединить Правобережье, одновременно отторгая из пространства новейшей украинской культуры «насельников» Берега Левого, то Киев и его древняя легенда способны объединить страну в целом. Киевская идея не является специфически «западноукраинской» либо «восточноукраинской». Она универсальна, а ее язык древнее самого разделения. Киевская эпоха – это классический «золотой век» Украины. Она старше исторически и духовно глубже, чем разделения XVII века. И в этом ее ценность как идеи объединительной, способной не только консолидировать украинское общество, но и помочь найти базис для диалога с российским сознанием, которое также опознает в Киеве свою святыню.

Изменение глобальных «правил игры» требует от украинского православия новых усилий и поисков новых путей преодоления кризиса. Одним из таких путей является отказ от националистической идеологии в пользу более универсальной и содержащей больший консолидирующий потенциал «киевской идеи» и «киевской историософии». Православная Церковь является сегодня главным наследником духовной и культурной традиции Киевской Руси, однако, прежде чем предложить этот дар «городу и миру», Церковь должна преодолеть соблазны и окончательно, здесь и сейчас, стать собой: не политической силой, не инструментом освящении нации, а именно проявлением вселенской христианской Церкви в этом месте и в это историческое время.