За краем... По поводу темы Васыля Стуса в театральных интерпретациях

В Национальном театре русской драмы идет спектакль о Васыле Стусе — «Иду за край» (режиссер Ольга Гаврилюк). Эта постановка получила уже несколько рецензий. В них особенно акцентируется «Заявление» группы украинских писателей, обвиняющих Стуса, Сверстюка, Светличного, Плюща, Некрасова и др. за их антисоветскую деятельность. Зрители воспринимают это «заявление» как настоящий документ и верят театру (художественный руководитель Михаил Резникович), уверяющему в аннотации: «Грустно, что ныне то, что очень активно помогали травить Стуса, сегодня сменили личину, стали народными депутатами»… Фамилии не названы, что значит — обобщены все писатели, ставшие депутатами.

Я не пишу отклик на спектакль. Я — один из тех, кого, наряду со Стусом, обвиняют. Поскольку уже ни Васыль Стус, ни Иван Светличный, ни Виктор Некрасов, «именующие себя литераторами», не могут защищаться, я должен дать за себя и за них правдивое свидетельство.

Приведем из театральной программки текст заявления, на которое реагирует в пьесе Стус, принимая его за чистую монету.

«Хроника времени. Было и такое…

22 марта 1973 года

Председателю КГБ СССР тов. Андропову Ю.В.

Копия: Первому секретарю правления СП СССР тов. Маркову Г.М.

Уважаемый Юрий Владимирович!

Мы, украинские советские писатели, решительно осуждаем действия так называемых литераторов Светличного, Стуса, Сверстюка, Караванского, братьев Горыней, Мороза, Черновола, Осадчего, математика Д.Плюща, В. Некрасова и др., погрязших в националистическом болоте и не раскаявшихся в своей антисоветской деятельности. Нет и не может быть прощения им, замахнувшимся на самое святое — на социализм, на вековечную дружбу между русским и украинским народами, на чувство семьи единой. Их писания, создаваемые с целью подрыва и ослабления советской власти, будут отброшены народом и историей. Заверяем Вас, что никаким отщепенцам не удастся рассорить нас с ленинизмом, с Коммунистической партией, с законом. Украинский народ никогда им этого не простит.

…(Это письмо подписали три известных писателя, народные депутаты независимой Украины разных созывов. Театру просто неловко называть их имена)»

Я себе представляю, показали такое «заявление» на допросе Ивану Светличному.

«Ничего, хорошо вы написали, — говорит Иван Светличный, — только из-за поспешности адресовали на имя своего начальника. А нужно ведь такие вещи адресовать в газету, трудящимся. Короче, не мне вас учить. А стиль протоколов вам удалось сохранить...»

Я себе представляю, показывают на допросе мне.

«Майор, — отвечаю я, — до сих пор вы давали мне для ознакомления подобные публикации в ваших газетах через тюремную кормушку. А сейчас уже даете свои собственные черновики от лица украинских писателей. «Именующий себя литератором» — это же стереотип вашей фирмы. Стыдитесь, майор: пока мужчина еще стыдится, он еще мужчина».

Представляю себе, дают такое заявление Стусу. Он громко хохочет и говорит: «О, это ваша утробная мечта, чтобы мы сами себя осуждали. Голодомор организовывает не отец Сталин в Кремле, а буксирная бригада подонков из села. А погром украинской интеллигенции организовывает сама интеллигенция, обзывая себя террористами, готовившими покушение на вождей.

А теперь, я знаю, вы хотите, чтобы сами писатели осудили тех, кто вернул народу чувство самоуважения.

— Стус! — восклицает майор. — Не кажется ли вам, что вы слишком много знаете?

— Ровно столько, сколько нужно было для моего ареста. Ведь арестовали вы нас не за деятельность, а за то, что мы слишком много знаем. Я прошу записать этот разговор в протокол.

— Мы знаем, что записывать, а чего не записывать в протокол...»

Тут я хочу рассказать о находке Г.Товстоногова.

В 1972 г. через кормушку дали мне газету «Правда». Это была единственная газета, которую нам давали читать, — без права делать пометки. Была в этой газете большая критическая статья о постановке Георгием Товстоноговым «Ревизора». В эту постановку режиссер ввел дополнительный персонаж: он сидит в черных очках в уголке сцены и ничего не говорит. Но от его присутствия все говорят не своим голосом. Г.Товстоногову намекали и упрекали его от лица Гоголя за то, что он изменил пьесу...

Сейчас я хочу использовать символ этого Черного Человека, чтобы разговаривать с ним, поскольку не знаю ни заказчика, ни закулисной истории спектакля «Иду за край».

Итак, Ч.Ч., вы хотели использовать имя Васыля Стуса для дискредитации украинских писателей, ставших депутатами. Что ваше присутствие смущает людской ум и чувство — это вы знаете. Но вы не знаете, кто такой Васыль Стус. И не можете знать, потому что вы, по сути, блатняк.

Но попробуйте задуматься: те люди, которые избирают дорогу гонимых за правду, — это ведь не те, которые играют понт, и не эксцентрики. Наоборот, это люди сурового выбора и самодисциплины. Они имеют свой Кодекс чести, ведь тот, кто платит за свои принципы жизнью, не может уже играть в ваши игры и паясничать.

Все эти бригадиры и супряги, цитируемые в программке, — это мусор коммунистических строений, он может интересовать вас, но не прилипает к Стусу и не «демифологизирует» его образ. Точно так же, как унтер Табачник следит за академиком живописи Т.Шевченко, но это не прилипает к самому Шевченко. Кодекс чести всегда строго донкихотский, он не позволяет размениваться, приспосабливаться к «трудящимся» и сочувствовать «дрожащей твари». Он, кстати, и не допускает смешивания языков. В лагере нет украинского и русского языков. В лагере есть наш язык и «язык конвоя». Мы часто пользовались этим официальным языком, ведь наши лагеря были в России, а начальники — тоже и конвой тоже.

Стус нигде и никогда не склонял головы. Вы этого не поймете, потому что на эту скалистую гору нужно идти долго, с потерями и приобретениями. Но когда вы завопите от имени демократии и терпимости, а то и религии, то придется вам напомнить Христово изгнание торгашей из храма, и Его науку «не рассыпать жемчуга перед свиньями», и Его — «опасайтесь людей, ибо они на суде будут выдавать вас, и по синагогам своим бичевать вас будут».

Итак, Ч.Ч., ваше снижение образа Стуса аж до вашего уровня я могу понять, ведь вы весьма амбиционы. Но это не Стус — великий гражданин, великий поэт. Это ваше коварное использование популярного брэнда. Вы сыпнули отравленного пшена от имени украинских писателей, и Стус в вашей пьесе клюет.

А сейчас, Ч.Ч., я хочу бросить вам слова из известной драмы Лермонтова «Маскарад»: «Вы шулер и подлец!»

Вы оставили отпечатки своих пальцев (или копыт) в своей газетенке «Товарищ», №3, за 1993 г. Там вы напечатали свою анонимку под названием «Стук-стук» и подписали ее фамилиями Ивана Драча, Дмытра Павлычко и Владимира Яворивского. На газету было подано в суд, экспертная проверка установила фальшивку, газета напечатала извинения и выплатила В.Яворивскому 1 млн. купонов возмещения. Событие стало достоянием гласности. Бывший политзаключенный Василий Овсиенко в газете «Самостійна Україна», №5, 1993 г. написал статью «СУЧИ-нение на заданную тему», в которой методом простого анализа текста установил неграмотно написанную фальшивку, ведь на самом деле нужно быть умалишенным, чтобы ставить в один ряд «именующих себя литераторами» братьев Горыней, не являвшихся авторами литературных текстов, и Виктора Некрасова, лауреата Сталинской премии. Он же, Овсиенко, и проследил, откуда идут поклепы: еще в 1991 году некий московский кагэбист Калугин обнародовал список «своей агентуры» — «почему-то в нем оказались именно украинские депутаты-демократы, так что мода компрометировать идею независимости через порицание самых выдающихся ее носителей пошла из Москвы».

Изобличение в суде, изобличение в прессе — что еще нужно, чтобы обезвредить зеленую муху, разносящую заразу?

В том-то и дело, что муха живет вне права и вне морали. Она в следующем сезоне уже устроилась в уважаемом театре Российской драмы и зажужжала еще громче. На этот раз уже в программке, в обществе нобелевских лауреатов и порядочных людей украинской культуры. И на этот раз она уже кусает не трех писателей, а больше — «мы, украинские советские писатели».

И ныне ее жужжание даже модно! Оно вписывается в широко спланированную антиукраинскую вакханалию.

Наконец, я должен дать еще одно свидетельство, которое должно знать наше общество. Что бы мы ни думали о писателях — «помощниках партии», но они не выступали против своих собратьев по перу. Против меня не давал показания ни один писатель. Против Стуса — тоже не давали, как бы того ни хотелось кагэбистам. Они умели заставлять, запугивать. Но я не припоминаю ни одной публикации против меня, за исключением члена-корреспондента Л.Новиченко, по заказу ЦК, и то — упоминание одним предложением.

Первый секретарь ЦК КПУ П.Шелест в своих воспоминаниях сетует, что Олесь Гончар отказался участвовать в осуждении книжки Ивана Дзюбы. В провинциальных газетах им удавалось находить какие-то фамилии для подписи «изобличений», только — неизвестных писателей.

В лагерях мы презирали тотальное приспособленчество в литературе и в искусстве. Васыль Стус писал по поводу какой-то публикации — «крейсер в луже». Но тут, скорее, налицо сочувствие. Честно говоря, я бы предпочел, чтобы честный Николай Лукаш молча переводил Сервантеса, чем демонстративно солидаризировался с узниками, как он это сделал в 1972 году, и сел, по сути, под домашний арест.

Украинский язык и украинская литература были репрессированными. А вы, Ч.Ч., дурите людей, что не было лужи, а были мученики и Иуды. Была лужа — большая всесоюзная лужа, где сидели все, с вождями включительно, и никто не смел вылезать. И вы являетесь духом этой лужи, вы плавали и плаваете в нечистотах и лжи. Это ваша питательная среда. А нынешнее ваше преступление обмануло многих доверчивых. Вы якобы лезете целовать Поэта, а на самом деле нагибаете его к себе с тайной мыслью: «А, хочешь быть чистеньким! А вот я тебя уравняю со всеми, потому что все из одного теста, все были и будем в луже».

Пресмыкающееся живуче. У него много личин. Но оно всегда плоское и, как заметил Гоголь, оно является принципиальным отрицанием вершин. Именно поэтому оно «любит» высоких, но его воображение не идет дальше того, чтобы заворачивать фальшь в позолоту.

А что касается Товстоногова, то он, как мне кажется, вас не выдумал, а все-таки увидел в «Ревизоре», и только немного модернизировал.

Следовало ли было идти на спектакль, зная из программки, что там обвинительная фальшивка коварно выдается за документ? Или достаточно вспомнить псалом: «Блажен муж, который не идет на совет нечестивых». Или по Франко: «Блажен муж, на суд неправых идущий, и там за правду голос свой возвышающий».

Я помню принудительные посещения «спектаклей», где все присутствовавшие должны были словно легитимизировать, внимать лжи и молча хлопать глазами до самого конца.

Представить себе разговоры Васыля Стуса с холуем, желающим превратить кремень в дерьмо... Разве это драма? Опять возвращаюсь в 1972 год на Владимирскую, 33, что напротив святой Софии. У Стуса там «Церква святої Ірини криком кричить з імли».

МЫ чувствовали, что там была церковь, и мы с радостью смотрели на кресты Софии: «Боже, благодарю Тебя за чудо спасения этой святыни и нашей души в ней».

ОНИ ощущали, что это их квартал «госбезопасности». Только эти кресты зачем-то портят картину, ведь уж если высадили в воздух Десятинную, Трехсвятительскую, Михайловский собор, — так зачем здесь еще оставлять — надо было идти до конца.

Кто является наследником Божьего дара? Тот, кто унаследовал Образ и Подобие, или хозяин кабинета? Это определило и суть наших «расхождений».

Во-первых, перед нами там никогда не сидела личность, которой можно задавать серьезные вопросы. Там был конвой, а в Кабинете — чиновник, пишущий протоколы. У меня было пять следователей, но не было Личности, за которой стоит достоинство или хотя бы убеждение.

— Сверстюк, я вам покажу для ознакомления рецензию на состряпанный вами документ «Собор у риштованні».

Я читаю и двумя пальцами возвращаю ему.

— Майор, — говорю, — я не стряпаю «документы» — я пишу статьи для читателя. А это никакая не рецензия — это донос по заказу КГБ. Вы же образованный человек — вам не стыдно держать в руках подобное?

— Для меня это официальная рецензия, подписанная кандидатом наук. Но нас еще интересует факт распространения.

— Я сказал, что свои произведения подписываю своей фамилией и даю читать всем желающим.

— Нет, нас интересуют конкретные факты распространения. Вот у нас имеются показания З.Т.Франко, что вы давали ей «Собор у риштованні». Можете подтвердить, было ли это?

— Могу. На работу мне позвонила З.Т.Франко и сказала: «Папа узнал, что в редакции «Вітчизни» имеется ваше эссе «Собор у риштованні». Папа просил бы вас дать ему прочитать».

— Хорошо, — говорю, — для Тараса Ивановича я дам свой экземпляр.

— Тогда я выйду вам навстречу, а вы мне вынесете, — это через 10 минут.

А спустя несколько дней она мне возвратила. Вас это интересует?

Следователь записал в протоколе: «В 1968 году, даты не припоминаю, я передал в заранее договоренном месте З.Т.Франко документ «Собор у риштованні», а вскоре получил его обратно при встрече в заранее договоренном месте».

— Что вы разоблачаете секреты тайной передачи документов! — воскликнул я. — Напишите человеческим языком: «По просьбе сына Ивана Франко я передал через его дочь свое эссе «Собор у риштованні» и договаривался по телефону, который подслушивался кагэбистами и у него, и у меня».

— Нас не интересует сын Франко, — объяснил следователь...

— А если вас не интересует литературный обмен между писателями, то занимайтесь шпионами, передающими секретные материалы в секретном месте. Нам не о чем говорить.

— Сверстюк, — вздохнул следователь, — вы об этом говорите не со мной, а с высшим начальством. У меня в протоколах вы проходите как особо опасный государственный преступник.

Тут я вспомнил: Ивана Дзюбу вызывали в ЦК КПУ году где-то в 1965-м. Друзья обступили его: «Ну, о чем вы там говорили?» — «Ни о чем». — «Как?» — «Меня там только спрашивали, кто мне печатал на машинке рукопись «Интернационализм или русификация» и в скольких экземплярах».

И всё! Это все разговоры в КГБ Васыля Стуса со своим оппонентом.

Вы слышите, мерзавец Ч.Ч., что лежит во главе угла драмы Стуса? Ваши безликость, бесстыдство и самодовольное хамство. А вы по-прежнему смеете запускать со сцены ложь о конфликте Стуса с писателями, а не с черным пятном, в которое даже плюнуть нельзя.

В 1972 г. и в 1980 г. это пятно отклонило кассационную жалобу В.Стуса. А в 1990 г. тем же почерком оно написало, что В.Стус посмертно реабилитирован «ввиду отсутствия состава преступления». И обе эти плоские проделки дьявола показали жене поэта. И она тоже не знала, в какие тут глаза плюнуть.

Вот где наша драма! Вот где конфликт — между Поэтом и Черной дырой!

А сейчас эта черная дыра в костюме заседает в антикризисной коалиции, и, по всей видимости, в театре. Да только не в пестром колпаке скомороха, а как безликая ложь, превращающая золото в черепки, а Великую Фигуру — в несчастную жертву.

Вне законов морали невозможно ни искусство, ни жизнь.

Я думаю, что на спектакле о В.Стусе даже не сидел тот черный из «Ревизора», а там в уголке лежал, накрывшись хвостом, мелкий бес, довольный собой, что еще раз пустил в оборот фальшивку.

Вы, Ч.Ч., устроились и в жизни, и в искусстве как червь и точите корень жизни. Главное, хотите точить с нашим доверчивым соучастием.

А коллизия и во времена Васыля Стуса, и сегодня все та же: кто является наследником Дара Божьего? И на ком лежит обязанность защищать его — несмотря ни на что!