Мыкола Вороный: последняя трагическая страница

О том, что известный поэт, переводчик, критик и публицист Мыкола Вороный последние полгода своей жизни провел в маленьком городке Новоукраинка, что на Кировоградщине, известно немногим. Даже местным жителям, несмотря на то что несколько лет назад по инициативе литературоведа Леонида Куценко и местных библиотекарей здесь состоялся вечер, посвященный поэту. Очевидно, теперь, после установки мемориальной доски (это сделано по инициативе областной организации Национального союза писателей Украины и при содействии Дмытра Павлычко, Ивана Драча, а также областной ячейки УНП), в маленьком степном городке будут об этом знать. Доска размещена на стене районного дома культуры, где находится и библиотека. Именно в старом помещении городской библиотеки Мыкола Вороный с осени 1937-го был чуть ли не каждодневным посетителем.

Националист и преступник?

Известно, что Мыкола Вороный не стал восторженным предвестником революции. Его идейные и творческие поиски (в начале прошлого столетия поэта называли автором манифеста украинского модернизма), как и эмиграция во Львов, послужили прекрасным поводом для приведения в действие сталинской репрессивной машины, врагом которой он мировоззренчески, действительно, был. Неудивительно, что уже через восемь лет после возвращения поэта в Советскую Украину начались жестокие преследования: первый раз НКВД приговорит его к трем годам исправительно-трудовых лагерей. Этот приговор сыну Марку, тогда еще находившемуся на свободе, удается смягчить, добившись замены на ссылку. Но произведения, издававшиеся и до, и после возвращения, изымут из публичного обращения. Мыкола Вороный вынужден уехать из Киева.

Долго считалось, что с этого момента следы его затерялись. Григорий Вервес, автор предисловия к книге «Твори» Мыколы Вороного, изданной в 1989 году издательством «Дніпро», пишет: «Длительное время существовала версия, что выехал он в Воронеж, где и умер в 1942 году». Но, как утверждает литературовед, существуют письма сына Марка, уже из заключения, где тот говорит, что не знает адреса отца, хотя иногда получает от него помощь. Григорий Вервес также констатирует, что скончался поэт в неизвестном месте 24 апреля 1940 года.

Но архивное дело, которое хранится в Кировоградском областном государственном архиве, свидетельствует о другом...

В сентябре 1937-го Мыкола Вороный приехал в село Глиняное тогда Песчанобродского района (сейчас — в составе Добровеличковского). О пребывании Мыколы Кондратовича в селе мало известно. Уже позднее из личного дела узнали, что в Глиняном поэт контактировал с неким Иваном Гуликом, племянником своего старого знакомого Иоанна (Иоаникия) Шимановича. Возможно, именно по совету последнего (если этот человек существовал реально, потому что вездесущее НКВД его не нашло и не арестовало, как остальных), Мыкола Вороный и попал в наши края. Очевидно, здесь, в украинской провинции, он искал покоя и уюта.

В селе Вороный находился недолго — около месяца, после чего переехал в Новоукраинку. Здесь он поселился у мещанки Мотри Голуб. Уже в 1957-м, когда поэта реабилитировали, она говорила, что был ее постоялец смирным, непритязательным, много читал и писал, потому не любил, когда в его комнату входили и отвлекали от работы, еду готовил себе сам или питался в столовой. Самым лучшим приятелем Мыколы Кондратовича в Новоукраинке стал заведующий местной библиотекой Павел Андриевский.

Пришлого поэта на работу нигде не брали (скорее всего, действовало соответствующее указание органов), две недели он проработал корректором в районной газете, но и оттуда его вежливо попросили. Директор местной школы Зиновий Гомонюк, с которым Вороный познакомился в той же библиотеке, отказал ему в работе на основании отсутствия педагогического образования. Словом, желанного покоя не было и здесь: поэт жил в нищете, с ощущением собственной отвергнутости, нереализованности, ненужности, в постоянном беспокойстве о сыне Марке, который к тому времени уже был узником ГУЛАГа. Неудивительно, что своему новому приятелю Павлу Ксенофонтовичу он часто изливал душу в искренних беседах.

В 1941 году, после прихода немцев, в городке начала выходить газета «Українець», которая первые полгода своего существования носила четкий украинский характер и вокруг которой собирались возрожденные в то время ячейки «Просвіти» и других украинских национально-патриотических общественных организаций. Именно тогда — 7 декабря 1941 года — в этой газете и появилась статья-воспоминание Павла Андриевского «Микола Вороний» (подписанная псевдонимом Степовый). Из нее узнаем подробности пребывания поэта в Новоукраинке: «Среднего роста, коренастый дедушка с бритым лицом, острым взглядом, тростью и очками. Городская безупречная одежда, мягкая фетровая шляпа — таким внешне я впервые увидел украинского писателя Вороного Мыколу Кондратовича в один погожий день в октябре 1937 года. С сочинениями его я был знаком раньше, еще во времена массового изъятия произведений украинских писателей из библиотек, где-то в 1934—35 годах. …Больно было его слушать, поскольку физически сильный, он морально был разбит, не имея возможности отдать народу знания и энергию, кипевшие в нем, несмотря на весьма солидный возраст. В то время М.В. было около 65 лет. В разговорах он часто развивал какой-то проект, мысль, но заканчивал, тяжело вздыхая: «Все это зря, ведь я же труп в понимании советских сатрапов». …Его обуревали постоянные мысли о том, что одного авторского гонорара за «Кармен» недостаточно, потому что жизнь дорожает, а помощи нет, еще и сыну нужно что-нибудь послать в далекую холодную Карелию. Листая страницы журналов в библиотеке, он, горько вздыхая, говорил: «Все суета сует, разве ж я как корректор смогу вредить?» Когда он уже не работал в типографии, рабочие мне говорили: «Вот бы нам такого литредактора — есть чему поучиться!» Однажды М.В. сказал: «Сегодня мы у меня обедаем!» Тогда впервые я был у него на квартире. Большая комната с отдельным парадным входом. Меня поразило, что комната была обустроена в украинском стиле. Я сначала подумал, что все хозяйское, но оказалось — это собственность Мыколы Кондратовича. На одной из стен висели украшенные вышитыми рушниками портреты украинских писателей, имена которых тогда и произносить нельзя было — все или ссыльные, или расстрелянные: Остап Вишня, Панив, Слюсаренко. (Через 20 лет, в 1957-м, Андриевский вспомнит этот момент и скажет, что на его замечание о запрете на те имена Вороный ответил: это его друзья, и он от них не откажется ни при каких обстоятельствах. — С.О.) Много говорил М.В. в тот вечер. Слушаешь — словно живую книгу читаешь. Писатели, музыканты, театральные и общественные деятели, о которых вся страна знала, — вот круг его знакомых и друзей. …Самые трудные минуты для М.В. были тогда, когда он вспоминал своего сына Марка, который успел издать сборник своих стихов. Те стихи тоже были изъяты из библиотек. Читая вслух этот сборник, Мыкола Кондратович всегда плакал. А назавтра собирал свежие газеты, особенно «Литературную газету», покупал немного жиров и все это отсылал Марку. …Основным имуществом его были ящики-шкафы с книгами. Это была довольно ценная библиотека — «Історія літератури» С.Ефремова, «Історія України» М.Грушевского, «Історія літератури» О.Дорошкевича и многие другие книги с портретами авторов. Это свое сокровище он любил безгранично. Многие книги были на иностранных языках (немецком, английском, латинском, французском). В литературных энциклопедиях, показывая данные о себе, он указывал на искажение и замалчивание некоторых фактов. …Однажды «Литературная газета» напечатала о «переоценке ценностей» и о писателях, давно признавших свои ошибки, а такие, дескать, писатели, как Вороный, еще и до сих пор молчат, а между тем произведение «Євшан-зілля» полностью реакционное. …Несколько дней я не видел Вороного, и только случайно, в один погожий день мы встретились. «Сегодня у меня обед — получил из Киева гонорар и ...пощечину», — искренне смеясь, сказал он. Это был последний вечер нашей беседы. …Весной 1938-го несколько десятков человек были арестованы. Арестовали также ученика девятого класса Николая Воронько. А еще через два-три дня, когда я шел по улице, меня окликнули. Смотрю, идет Вороный, какой-то серьезный, подтянутый, говорит: «Меня временно задержали, видимо, недоразумение, иду в милицию, присмотрите за моим имуществом». Не знал он, что его уже ищут, и нерасторопные милиционеры вместо него арестовали ученика Воронько (потом школьника выпустили). Но об это мы узнали позже. Через несколько дней я еще раз увидел Мыколу Вороного во дворе НКВД, когда его вели в партии арестованных. Оттуда он не вернулся. Не смог я выполнить и его последний наказ относительно имущества, потому что хозяйка квартиры, когда я пришел к ней, сказала: «Все забрали в НКВД».

Дело 3945, где находятся документы, касающиеся судьбы Мыколы Вороного, коллективное: арестованы тринадцать человек, в основном жители сел Глиняного, Песчаного Брода и соседней Гнатовки. Обвинения стандартные: участие в контрреволюционной националистической организации с целью создания самостоятельного Украинского государства и отрыва его от СССР. Из протоколов допроса Мыколы Вороного (их два, практически одинаковых) видно, что ни одного живого слова поэта там нет. Стандартные сухие фразы, формулирующие версию следователя, с которой Вороный, по-видимому, согласился, понимая — сопротивляться бессмысленно. Он подтвердил, что имеет давно, еще с середины 20-х, националистические взгляды, а в организацию его завербовал тот же знакомый Шиманович, по указанию которого поэт приехал в Глиняное и завербовал, в свою очередь, племянника своего знакомого... Было бы смешно, если бы не было так грустно. Все. Ни одного подтвержденного или доказанного обвинения. Из арестованных в деле никто Вороного даже не знал. Но этого оказалось достаточно, чтобы 29 апреля 1938 года всем им вынести смертный приговор.

«Приговорен к высшей мере социальной защиты...»

Именно так формулировали свои приговоры тройки УНКВД, когда речь шла о расстреле. Цинизму системы не было границ! Кто хоть раз встретился с таким документом, тому в словосочетании «социальная защита», если оно употреблено даже в самом гуманном контексте, будет слышаться отзвук приговоров тройки.

В деле аккуратненько подшиты выписки из актов об исполнении приговора. Все тринадцать расстреляны 7 июня 1938 года около 24 часов. Как утверждает заведующий научно-редакционного отдела «Реабилитированные историей. Кировоградская область» Василий Бондарь, вероятнее всего, это было сделано в Кировоградской тюрьме, где содержался Вороный после ареста. Но непосредственное место расстрела, как ответило на запрос НРО местное отделение СБУ, неизвестно. Василий Бондарь считает, что такое незнание является весьма дискуссионным и, возможно, придет время, когда и эта тайна перестанет ею быть.

Вороному же и после смерти не было покоя. Павла Андриевского арестовали в марте 1945-го, обвинив в прислужничестве фашистам: во время оккупации, как и до нее, он работал заведующим районной библиотекой. Заметное место в обвинениях занимают отношения с Вороным. Павел Ксенофонтович, очевидно, тоже устами следователя, вынужден признать: «Да, я знал, что Мыкола Вороный украинский националист и что он распространял националистическую литературу, с которой он лично знакомил меня в его квартире. Не заявил я в соответствующие органы потому, что сочувствовал Вороному в его антисоветских высказываниях, направленных против партии и правительства в части изъятия украинской национальной литературы, высылки его сына в Карелию и полностью разделял его националистические взгляды».

27 сентября 1956 года правление Союза писателей Украины прислало прокурору УССР запрос и творческую характеристику на Мыколу Вороного. В запросе, подписанном Олесем Гончаром и Юрием Смоличем, была просьба рассмотреть вопрос реабилитации репрессированного поэта. Расследование, проведенное в 1956—57 годах, засвидетельствовало бессмысленность обвинений, инкриминированных Вороному. Допросили и Павла Андриевского, который, отбыв свои десять лет исправительно-трудовых лагерей, проживал в пгт Добровеличковка. Разумеется, в этот раз он не подтвердил наличия каких-либо националистических проявлений в поведении Мыколы Вороного. А на придирчивые слова следователя, что, дескать, в 1945-м вы говорили совсем другое, сдержанно ответил: «Те показания я давал на основе предположений, поскольку вся общественная атмосфера к тому обязывала».

10 ноября 1957 года решением президиума Кировоградского областного суда Мыколу Вороного реабилитировали. В деле находится упоминание о том, что его жене присылалась справка о смерти в местах заключения. Возможно, именно здесь кроется загадка установления неправильной даты его смерти, ведь родным приговоренных к высшей мере социальной защиты органы врать не стеснялись...