СПРЯТАННАЯ ВОЙНА

Парламентские слушания, посвященные вопросам свободы слова и цензуры в Украине, — уже в прошлом. Цензура — в настоящем. Свобода слова — в будущем, надеемся, обозримом. Что изменилось после мероприятия, которого боялись одни, с которым связывали надежды другие и которое рассчитывали использовать в своих интересах третьи? Что должно было и что могло измениться в конкретной стране, в конкретной системе и в конкретных головах после нескольких часов вполне конкретного разговора?

Значение слушаний наивно переоценивать и столь же наивно недооценивать. Принципиально важным следует признать хотя бы то, что слушания (инициатором которых впервые выступила не политическая либо властная структура, а группа журналистов) вообще состоялись. А ведь угроза срыва масштабной дискуссии о цензуре сохранялась едва ли не до последнего дня. Принципиально и то, что слушания, к счастью, не превратились ни в «колхозное собрание», ни в РR-акцию власти (либо оппозиции), ни в банальное выяснение отношений. Элементы всех трех указанных действ имели место, однако это не испортило общего цельного впечатления. Принципиально и то, что слушания подтолкнули журналистов, менеджеров СМИ, владельцев масс-медиа, власть имущих, а также зрителей, читателей и слушателей к разговору о проблеме, не замечать которую стало просто невозможно. И наконец, принципиально то, что власть вынудили признать наличие проблемы со свободой слова и вынудили продемонстрировать свой страх перед растущим сопротивлением журналистов. В противном случае власть просто обратилась бы ко всем с «просьбой игнорировать» любые инициативы людей, все еще считающих себя журналистами. Даже то, как именно эмиссары власти пытались доказать отсутствие цензуры до, во время и после слушаний, является лишним доказательством растущего страха. От проблемы стало невозможным просто отмахнуться — и власть приняла вызов. Для журналистов, готовых отстаивать свои права, это должно служить одновременно поводом и для гордости, и для обеспокоенности. Провинившийся, а затем повинившийся холоп способен рассчитывать на снисхождение барина. Но раб, объявивший войну рабовладельцу и заставивший надменного римского патриция бояться себя, должен быть готов ко всему. В том числе — к перспективе быть распятым на кресте в районе Аппиевой дороги. (Историческая справка. Аппиева дорога проложена в 312 году до нашей эры цензором Аппием Клавдием. После поражения Спартака дорогу «украсили» телами распятых гладиаторов.)

Впрочем, едва ли стоит ждать репрессий со стороны потревоженной власти в обозримом будущем. Сейчас она заинтересована в выпускании пара. И, кажется, на Банковой очень надеялась, что парламентские слушания станут свистком. Со своей стороны, мы очень надеемся, что власть ошибется в расчетах. Лишним подтверждением тому стал поступок наших коллег — журналистов УТ-1, Интера, УНИАНа, Интерфакса, СТБ, «Фактов» и ряда других СМИ, — 5 декабря покинувших пресс-конференцию столичного прокурора в знак солидарности с интернет-изданием «Украинская правда», представителей которого ГПУ лишила законного права на аккредитацию. Чем, кстати, нарушила вторую часть 171-й статьи Уголовного кодекса.

А еще власть в очередной раз попытается рассорить журналистов. Этому занятию она предается с завидным постоянством и почти всегда достигает столь же завидного эффекта. Повторимся, процесс консолидации, наметившийся в журналистской среде в последние месяцы, напугал все без исключения центры влияния. Раздираемая внутренними противоречиями власть объединилась в борьбе с объединяющейся журналистикой.

Полноценно судить о методах ведения психологической войны с журналистами пока не позволяет дефицит информации. Но сделать определенные предположения мы вправе. Достаточно оперативно появился десяток мифов, цель которых — с одной стороны, стравить журналистов между собой, с другой — скомпрометировать представителей прессы, не побоявшихся выступить против цензуры, в глазах общественности.

Миф первый. Основной тезис: цензуры не существует в принципе. Все разговоры об ограничении свободы слова вообще и о «темниках» в частности — дезинформация. Сфабрикованная западными кругами, заинтересованными в смене власти. Поддержанная местной оппозицией, заинтересованной в том же. И распространенная теми журналистами, которые просто спекулируют на разговорах о цензуре в расчете на различные блага в будущем.

Этот миф — не самый жизнеспособный, и потому останавливаться на нем подробно, наверное, не стоит. Ограничимся только некоторыми доказательствами, опровергающими эту теорию.

Для начала сошлемся на данные социологических опросов. Согласно исследованиям «Українського демократичного кола» (1000 опрошенных в октябре этого года), 43% населения полностью согласны со следующим утверждением: «В Украине, в программах новостей, на телевидении и в прессе существует политическая цензура. То есть, одних людей и одни события показывают и рассказывают о них, а других или не показывают и замалчивают полностью, или же говорят только плохое». «Скорее с этим согласны» 25% опрошенных, «скорее не согласны» — 7%, а 11 — не разделяют подобную точку зрения. В соответствии с опросом Центра Разумкова (проведен в ноябре 2002-го, респондентами выступили 727 представителей центральных, областных, районных и городских СМИ из всех регионов страны), 64,7% журналистов убеждены в существовании политической цензуры, 21,5% ответили, что цензура «скорее существует» и только 3,1% уверены, что цензуры нет. 61,6% опрошенных с проявлениями политической цензуры сталкивались лично.

Сложно представить, что все опрошенные — и читатели, и журналисты — лично заангажированы Ющенко, Бушем, Паскуалем, Томенко или еще кем-то. Человек, никогда в жизни не видевший «темника», но хотя бы раз видевший выпуск теленовостей, в состоянии самостоятельно догадаться о существовании гнили в информационной политике государства.

Столь же сложно заподозрить в абсолютной и одноименной заангажированности всех поголовно членов стачкома — структуры, выступившей инициатором слушаний, посвященных проблемах свободы слова. Заподозрить в банальном корыстолюбии людей, придерживающихся различных политических убеждений, представляющих масс-медиа, различные по форме собственности и по форме зависимости, — по меньшей мере глупо.

Миф второй, более изысканный. Основных тезисов несколько. Первый: некоторые сложности со свободой слова имеются. Но причина их — не в цензуре, а в редакционной политике. Специфика того или иного СМИ, симпатии того или иного собственника, его политические пристрастия неизбежно сказываются на информационной направленности канала, газеты или агентства. Второй тезис, дополняющий первый: абсолютной независимости СМИ, как и абсолютной свободы слова, не существует в природе. Журналист зависит не только от воли владельца, но и от интереса читателя и зрителя. Далее: свобода журналиста не может не быть ограничена интересами государства — в каждой стране, в каждом СМИ существует свой перечень условий, официальных и неофициальных, но в равной степени обязательных для выполнения. Не будет ограничений — будет вседозволенность.

Явная подмена понятий авторов мифа не смущает. Тем более что миф живуч. То, что свобода слова и вседозволенность являются тождественными понятиями, — миф. И то, что понятие «регулирование информационного рынка» синоним термина «цензура», — тоже миф.

Можно ли считать редакционную политику серьезным фактором ограничения прав журналиста? Можно было бы, если бы редакционная политика существовала бы. А она (в отличие, кстати, от цензуры), осмелюсь утверждать, отсутствует и де-факто, и де-юре.

Хотите поговорить о заангажированности западных СМИ? Давайте! Думаю, любой американский читатель был бы сильно удивлен, если бы увидел один и тот же комментарий к одной и той же политической новости в газете, близкой к республиканцам, и в газете, ориентированной на демократов. А вот украинский зритель уже перестал удивляться тому, что на каналах, принадлежащих различным собственникам и симпатизирующих различным политическим силам, одни и те же сюжеты, одни и те же комментарии, одни и те же лица, одни и те же оценки. Редкое совпадение редакционных политик, позволяющее усомниться в их существовании.

Идем дальше. Любой западный читатель зело изумится, если ему откажут в праве на новость. Сообщить о политически (социально, культурно) значимой новости — обязанность любого журналиста, независимо от того, за кого он голосовал на выборах — за Клинтона, Буша, Гора, Кучму или вычеркивал всех. Характер и тональность комментария — вопрос ориентации газеты и совести журналиста. И если читателю подтекст какой-то новости не ясен, он вправе купить обе газеты и составить собственное мнение. А у нас можно купить десяток газет и прочитать один и тот же комментарий. Или не встретить ни в одной из газет ни одного упоминания о событии, которое в любой другой стране мира гарантированно «оккупировало» бы первые полосы всех изданий, независимо от ориентации.

Далее: западный журналист, не разделяющий редакционную политику своего издания, вправе уйти в другое. И если его квалификация не вызывает сомнения, то близкое ему по духу и стилю он обязательно найдет. Потому что право на свободу слова так же свято, как и право населения на информацию. Более того, нанимаясь на работу в масс-медиа, ты твердо знаешь: в этом СМИ есть формализованный редакционный устав, в котором изложены принципы редакционной политики. Учитывающие интересы владельца, читателя, журналиста и государства, учитывающие специфику законодательства. А кроме того, журналист знает и то, что между ним и работодателем заключается договор, оговаривающий права и обязанности обеих сторон. Защищающий право журналиста говорить читателю правду и защищающий читателя от журналистской лжи. Если речь идет о таких ограничениях, то лично я — двумя руками за. Потому что подобные ограничения называются борьбой за свободу слова, а не цензурой.

Нет идеальной свободы слова, нет абсолютной свободы слова, нет неограниченной свободы слова. В любой стране специфика журналистской деятельности опирается на традиции, привычки, на ментальность населения, на специфику рынка. В нашей стране самостоятельная журналистика еще толком не сложилась, рынок толком не сформировался и спрос толком не определился. Мы еще в начале пути, и, может быть, наша модель свободы слова со временем станет самой совершенной. Но разве не бред, когда нам, ссылаясь на зарубежный опыт, втолковывают: «Если даже там журналистам не сладко, то вам вообще должно быть кисло. Если там есть ограничения, то что удивительного в том, что у нас есть цензура?»

Не существует идеального рецепта, в какой мере позиция издателя должна определять политику издания. Если наши политики так вдруг заинтересовались особенностями медиа-рынков, то приведу им известный пример. Издатель известной немецкой газеты «Цайт» был не согласен с редакционной политикой собственного издания. Вместо того чтобы разогнать коллектив, он, наивный, всего-навсего вытребовал для себя место на одной из полос. Где высказывал собственное мнение, если оно расходилось с мнением редакции…

Определить правила формирования редакционной политики своих масс-медиа отечественным владельцам газет и телеканалов еще только предстоит. До сих пор в этом не было нужды. Ни один собственник не имеет достаточно средств, влияния, независимости и смелости, чтобы не считаться с властью. И до сих пор ни одному власть имущему не приходило в голову, что масс-медиа имеют право на собственную точку зрения. Многие из журналистов (выступивших в защиту своих прав) искренне не убеждены, что некоторые из сегодняшних оппозиционеров, оказавшись при власти, останутся ярыми поборниками свободы слова. Но есть надежда, что им будет проще понять нас — потому что, как и нас, их это задело лично.

А пока журналисты вынуждены исходить из того, что их владельцы — по сути, такие же зависимые персоны, как и они сами. И этот факт позволяет власти активно эксплуатировать еще один миф.

Миф о коварных грантодателях и циничных грантоедах. Миф о порочности гранта как явления. Отдельные политики и отдельные журналисты так добросовестно отрабатывают эту тему, что появляется подозрение, будто им когда-то отказали в получении гранта.

Плохо это или хорошо — жить на гранты? Плохо — когда есть альтернатива. Но совсем плохо жить, когда альтернативы нет. У меня есть знакомый, пытавшийся заниматься научной деятельностью на ставку в пару сотен гривен. Последнее исследование он проводил на грант Фонда Сороса. Когда грант закончился, он ушел в массажисты. Наука превратилась для него в хобби, в несбывшуюся мечту. Кому должно быть стыдно за это? Ему? Соросу? Или государству, которому все равно, как в этой стране живется ученым?

Интересно, кто первым назовет вслух «грантососом» Леонида Кучму? Или не на гранты Украина с помпой закрывала Чернобыльскую станцию, уничтожала ядерное оружие, резала самолеты, проводила аграрную реформу и модернизацию государственной налоговой службы?

Интересно, что хуже — пытаться за западные копейки сохранить собственное лицо или продать собственную душу за несколько тысяч, утешая себя тем, что ты продаешься отечественному наркодельцу, контрабандисту или вору государственного масштаба?

Пытаться выстроить на грантах свою деятельность — бесперспективно. Но разве вина многих СМИ, особенно региональных, что у них порою просто нет других средств поддержать в себе жизнь. Потому что специализированные западные медиа-инвесторы не торопятся покорять наши просторы. Потому что отечественные богачи не так богаты. И потому что богатство последних полностью зависит от отношений с властью. И потому что исключительно ради улучшения этих отношений наши богачи сначала покупают СМИ, а потом «нагибают» журналистов.

Финансово несостоятельное СМИ — зависимо. Журналист, работающий в таком СМИ, — зависим вдвойне. Потому что деньги, которые он униженно получает от униженного работодателя, — не плата за труд. А компенсация за следование редакционной политике.

Грант — это всего лишь совпадение принципов организатора конкурса и его участника. При условии полного отсутствия давления на получателя средств. Пламенные борцы с грантами, работавшие на украинских каналах, «выросших» в свое время из западных грантов, могут это подтвердить.

В Украине есть масса изданий, тихо и благополучно живущих за гранты. Ни с кем и ни за что не борющихся. Просто аккуратно выполняющих условия многочисленных конкурсов и аккуратно отчитывающихся за расходование полученных средств. Наверное, это — тоскливая жизнь. Но, к счастью, журналистов, готовых так жить — немного.

И к счастью, все больше тех, кто не хочет получать гранты, подачки, гонорары за журналистское «киллерство» или компенсацию за унижение. А тех, кто хочет зарабатывать. Зарабатывать право на свободу и право на труд. Зарабатывать право на уважение в глазах своих читателей, своих коллег и своих врагов.