Мой отец — Георгий Рыльский

"Окутанный дымом боя…"

Сложно писать о родителях - самых близких родных людях, которых уже давно нет среди живых. Более того, когда тебе самому за семьдесят. Не заметишь, как погрузишься в собственное жизнеописание, и воспоминание будет похоже на автобиографию.

Чтобы избежать это, начинаю с документов и фотографий. Вот лаконичные записи из военного билета: Рыльский Георгий Иванович: 1-й Украинский фронт. 01.1940–07.1941 - курсант, 07.1941–02.1943 - разведчик, 02.1943–05.1944 - руководитель радиостанции, 05.1944–08.1945 - переводчик, радист.

Сколько раз в эти трагические военные года Максим Тадеевич Рыльский в письмах, в стихах, в собственных раздумьях обращался к сыну.

...Уночі до краю, до кінця

Зрозумів я, що життя кінчиться,

Що мені уже не до лиця

Навпроти свічада бадьориться.

І в хвилину цю - із фронту лист,

Син. (Пустун. Екзамени. Фокстроти).

З фронту! Рідний!
І єдиний зміст -

Битися, боротись, побороти!

"Ой не плач же, мамо,
не журись!" -

Піснею повіяло на мене...

Під снігами верби розвились,

Гірко й ніжно пахне пух зелений....

(Стихотворение "Про осінь", сборник "Світова зоря", 1942 г.)

Пройдет два года, и мы будем читать стихи и письма на фронт, уже излучающие радость и счастье победы:

"Дорогий Жорже! ... Надіюсь, що незабаром ми всі будемо поздоровляти один одного з повним визволенням України, а ще далі - з повним розгромом ворога! От веселі будуть дні! А в перспективі малюється мені картина: ми з тобою в рибальському човні або десь на качиному перельоті. Або біля вогню із салом на шпичках... І я вірю, що це таки збудеться!" (письмо в действующую армию, 6 августа 1944 г.).

Сколько времени они проведут потом вместе в рыбачьих лодках, в охотничьих палатках, в совместных загородных путешествиях!

Дедушка владел даром предвидения.

Тогда же, в 1944-м, в стихотворении словно рисовал последующую встречу отца с Еленой Астафьевой, моей матерью.

І, може, десь мій син,
повитий димом бою,

Засмаглий, сміливий,
товариш і боєць,

Раптово стрінеться
із вашою дочкою -

І надслухатиме
тремтіння двох сердець

Земля, що цвіт і світ дала
і нам з тобою…

(Поэма "Мандрівка в молодість", 1944 г.)

Встреча эта состоится спустя два года, на дне рождения художницы Евгении Дмитриевой, часто гостившей в семье Рыльских на их даче в Ирпене как до войны, так и после.

"Живу в сосновом Ирпене…"

Так писал Максим Рыльский Павлу Тычине еще в довоенные годы. Об "ирпенском дачном периоде" жизнь семьи знаю из книги воспоминаний младшего сына дедушки, Богдана Максимовича Рыльского, "Мандрівка в молодість батька". Смотрю на фото: еще подросток Богдан положил руку на плечо старшего брата с орденом Красной Звезды на груди. Сколько гордости и восхищения в выражении лица младшего! Георгий и Богдан были братьями, искренне, до исступления любившие друг друга до последнего дыхания каждого.

Братья Георгий и Богдан (конец 1940-х)

Но возвращаюсь к воспоминаниям дяди Богдана. Ирпень, середина 1930-х годов и первые послевоенные.

"Бачу, як брат із друзями збирається по яблука до сусідів, хоча й своїх вдосталь, але мене не беруть. Або на танці, на так звану "білу дачу" - одну зі споруд письменницького Будинку відпочинку. Жорж, так звали брата домашні, мав дрібнокаліберну гвинтівку, з якої інколи давав постріляти й молодшому". Из таких, казалось бы, незначительных фактов-эпизодов словно сплетены теплые, трогательные воспоминания дяди Богдана о старшем брате.

"Батька Жорж дуже любив, поважав, ладен був за нього будь-кому очі видряпати, - вспоминает Богдан Максимович. - Проте, нестримний у своїх вчинках, прямий і відвертий, знервований, він у ті роки міг завдавати прикростей, здебільшого тоді, коли вчинок випереджав думку".

Дача размещалась неподалеку от железной дороги. Поэтому Жорж, услышав гудок паровоза, не спешил. Мог до последнего сидеть пить чай, потом бежал на вокзал напрямик, на бегу вскакивал на подножку вагона. Гибкий, худой, он с готовностью уже в возрасте, под предостерегающие возгласы присутствующих, демонстрировал свою ловкость в голосеевской усадьбе Максима Тадеевича. Никогда не боялся высоты, мог мгновенно добраться до самой дальней ветки.

Или такой эпизод из воспоминаний. Страсть Максима Тадеевича к рыбалке, зародившаяся еще в детстве, в родной Романовке, не угасла, а еще углубилась в Ирпене, где богатая тогда рыбой одноименная река всегда влекла к себе. Но Жорж решил сделать отцу приятное, вырыть на усадьбе копанку и запустить туда рыбу.

Сколько людей ему говорили, что копанку надо устроить где-нибудь в низине, на усадьбе песок, грунтовые воды глубоко, Жорж никого не слушал, с утра до вечера бросал лопатой песок и бросал. Уже скоро без длинной веревки и выбраться из ямы не мог. Потом принялся наполнять яму водой из колодца с помощью помпы и шланга. Сначала вода быстро исчезала в песчаной почве, но настойчивость победила, вода начала задерживаться. В наполненную водой яму приносил речную растительность, водяные лилия, крапивку. Потом выпускал в копанку пойманную, еще не уснувшую рыбу.

Однажды Максим Тадеевич, сделав перерыв в работе, взял удочку, изловил в траве кузнечика, наживил, и через какое-то мгновение в воздухе уже трепетала рыбка. Отец получил одобрение в высочайшей инстанции, а хозяин потом не раз забрасывал удочку в собственную копанку...

Заслуживает внимания тогдашний способ снаряжения удочек. Леску выплетали из конского волоса. Занимался этим тоже отец. На лугу, где всегда паслись кони, подкрадывался к одной светлой масти (чтобы незаметно было в воде), пытался стремительно выдернуть вниз и в сторону несколько волосин и своевременно отскочить, ведь лошадь может хорошо лягнуть. Уже дома волосины сплетались, связывались.

Все последующие годы отец был "ответственным" за рыболовецкое снаряжение в семье. Покупал бамбуковые удочки (пластиковых тогда не было), сам подгонял их на сгонах, покрывал распылителем какой-то светлой защитной краской и с гордостью передавал на испытания уже готовые к рыбалке удочки из двух, трех и даже четырех "колен"

"Встреча на всю жизнь"

В автобиографиях и воспоминаниях Максим Тадеевич рассказывает как в 1923 году, после пятилетнего пребывания на Сквирщине, где учительствовал в школах сел Вчорайше и родной Романовке, возвращался в Киев.

Но где жить? Киевскую квартиру отца Тадея уже заняли другие, чужие люди... Романчане посоветовали обратиться за помощью к земляку Ивану Очкуренко и дали его киевский адрес на улице Бульонской, 14 (затем Боженко, ныне Малевича). Хозяина дома не было, Максима Тадеевича встретили жена Екатерина Николаевна и ее четырехлетний сын Жоржик. Эта неожидаемая встреча переросла в любовь на всю последующую жизнь обоих. В 1926 году они поженились с настойчивым, сверхважым условием Екатерины Николаевны - усыновлении Жоржика, который остается жить с ними.

Георгий воспитывался в семье как родной, родным стал для него и родившийся в 1930 году Богдан. Иногда мне даже казалось, что дедушка слишком баловал отца - не только подчеркнутым вниманием, но и дарением автомобилей. А Иван Афанасиевич Очкуренко и его вторая жена Александра Александровна стали "своими" в семье Рыльских, о чем свидетельствуют многочисленные общие фото и искренние приветствия в эпистолярном наследии Максима Тадеевича.

Георгий, Максим Тадеевич, Екатерина Николаевна. Ирпень, конец 1940-х

В 1939 году отец поступил в Киевский индустриальный институт (ныне Политехнический) на радиотехнический факультет. Но отсрочку от службы в армии студентам первых двух курсов тогда не давали. Поэтому курсант Георгий Рыльский встретил войну в действующей армии на западной границе. Очевидно, не следует удивляться последующему выбору профессии именно журналиста, если вспомнить, что войну отец завершал радистом в редакции фронтовой газеты. В 1951 году был среди выпускников первого послевоенного выпуска факультета журналистики КГУ им.Т.Шевченко.

Но всю жизнь давали о себе знать давние технические увлечения: постоянно собственноручно ремонтировал радиоприемники, а со временем - телевизоры. Работа на телевидении обязывала!

Не могу сказать, что журналистская карьера отца сразу сложилась удачно. Лишь со временем он нашел себя на телевидении, стоял возле истоков создания отечественной службы новостей на УТ-1. А сначала, после университета, - работа в РАТАУ (радиотелеграфное агентство Украины, нынешний "Укринформ").

Более престижной, а главное - счастливой оказалась телевизионная журналистика... Должность - кинокорреспондент, именно - кино-, а не теле-. Это была сравнительно новая, романтическая профессия, ею отец увлекся безоговорочно. Сам искал сюжеты, писал тексты, лично снимал тяжелой, кажется, немецкой телекамерой. На съемки выезжал на своем автомобиле, заправив его горючим на собственные средства. Осветительные приборы - тоже собственной конструкции, самодельные. "Юпитеры" имели вид вырезанных из толстой фанеры конструкций, обшитых с одной стороны металлом с отверстиями под патроны для мощных электроламп, имевших привычку время от времени взрываться, пугая всех вокруг. Светильники выставлялись на телескопические, конечно, самодельные треноги. Все это вместе с бухтами кабеля грузилось в багажник и на заднее сидение отцовской "Волги" под элитным государственным номерным знаком 00-01 КИВ. Хорошо, когда рядом садился Григорий Пащенко, верный друг во время всех путешествий и надежный помощник - осветитель по должности. Но технических специалистов на всех корреспондентов не хватало, поэтому отцу часто приходилось самому готовиться и выезжать на съемки и уже на месте самостоятельно выставлять оборудование.

1 декабря 1960 года в письме к своему большому другу Александру Дейчу Максим Рыльский с легким юмором сообщает, что "по приглашению телеоператора Жоржа" ездил с ним в Стеблов Корсунь-Шевченковского р-на, где открывался музей Нечуя-Левицкого, а в разные времена жили Марко Вовчок и Адам Мицкевич.

Время от времени пересматриваю старые фотографии и ленты. Городок Узин. Вместе с коллегами-журналистами отец торжественно встречает после полета первого украинского космонавта Павла Романовича Поповича на его родине. Или село Ксаверовка, 50 км от Киева, за Васильковом. Во времена Хрущева здесь вдоль трассы было построено "образцовое село" с однотипными усадьбами, которое постоянно посещали делегации братских стран. Иностранцы должны были знать, как зажиточно живет украинский селянин!..

Вижу палатку на берегу озера с привлекательным названием Святище под Киевом, на "дарницких", как мы их называли, лугах в районе сел Позняки, Осокорки, Вишенки. Лето 1963 года, очевидно, последняя выездная рыбалка дедушки. Уже давала о себе знать смертельная болезнь. Решили далеко не рыбачить. Отец доставил на грузовике большую красивую деревянную лодку из Украинки, где мы много лет отдыхали на берегу Стугны, срезал большую вербу и вкопал возле палатки для тени. На неделю-вторую хватило.

Почти 20 лет, до выхода на пенсию, воссоздавал отец в теленовостях жизнь страны 1960–1970 годов. Как только была возможность, пытался сопровождать с телекамерой Максима Тадеевича дома, во время разных домашних мероприятий, на официальных встречах, в поездках. Со временем к домашней телелетописи приобщился с любительской телекамерой брат Богдан.

В редакции новостей отца любили. Веселый, дружелюбный, гостеприимный, любитель юмора и острого слова, он собирал вокруг себя коллег, которые жадно слушали истории из его жизни, а главное, бывальщины о поездках с известным названым отцом.

В этот юбилейный год добрым теплым словом вспоминают Георгия Рыльского его бывшие коллеги - Павел Щирица, Наталия Мищерская, Лидия Ильченко, Владислав Степаненко и другие.

"Зеленый цвет - цвет надежды"

Сколько себя помню, у отца всегда были автомобили. Сначала трофейные, немецкие, затем отечественные - "Москвичи", "Победа", "Волги" ГАЗ-21.

Авто, конечно, помогал покупать дедушка, но проблема была не столько в деньгах, сколько в получении разрешения на приобретение. Тем более, когда речь шла о престижных "Волгах". Но самые памятные мои воспоминания связаны с "Москвичом-401". Люди старшего поколения помнят эту машину с запасным колесом на крышке багажника. В 1950-х почти ежегодно "Москвич" возил нас на Южный берег Крыма. Ехали, кроме меня, мама, ее мать Наталия Октавиановна Карвовская и отчим Георгий Касьянович Шайдюк (родного отца матери, Максима Астафьева, гусара царской армии и офицера деникинской контрразведки, арестовали в 1933-м, из лагерей он не вышел. В конце 1980-х его фамилия стояла в списках реабилитированных). К этому надо добавить две раскладушки, которые крепились к колесу на багажнике, несколько канистр с горючим на крыше (заправки были редкостью), постельное белье, на которое пассажиры садились, другие необходимые на отдыхе вещи.

В день выезда отец всегда в последнее мгновение проводил техосмотр авто - что-то смазывал, перебирал. Не помню, чтобы он когда-нибудь пользовался техстанциями, если они существовали тогда вообще, все делал самостоятельно. Но авто, насколько припоминаю, никогда не подводило. Отец быстро не ездил. На "Москвиче" - 60, на "Волге" - 80 км в час. Отдыхали в районе так называемого побережья для "дикарей" - поселков Солнечногорское, Рыбачье, Морское. На машине выезжали прямо на гальку пустого берега.

Домой возвращались загруженные арбузами. Капот и радиатор автомобиля напоминал поднятый нос скутера на полном ходу, который у отца тоже был (говорил, что приобрел у самого Патона!), но съедал за час бочку горючего. "Москвич", почти полностью сев на рессоры, терпеливо вез домой, где нас ожидало горькое разочарование, - большинство арбузов оказывались недозрелыми.

Конечно, со временем наш отдых стал более комфортным - уже в поселках Большой Ялты, а сами поездки - на "Волге" - значительно удобнее.

Запомнилась первая отцовская "Волга": авто было едко-зеленого цвета.

Письмо Максима Тадеевича из Гагры сыну Богдану от 12 сентября 1960 года. "Дивлюсь оце на море й думаю, що колір Жоржикової машини не такий уже поганий". Через три дня утешает уже отца: "Дорогий Жоржику! Зелений колір - колір надії, а тому хай тебе не бентежить колір твоєї "Волги". Головне, що вона - "Волга" і, очевидно, в доброму порядку".

О значении автомобиля в жизни отца свидетельствуют такие факты. Не воспринимайте как распущенность. Это был своеобразный образ жизни. Когда в доме не хватало каких-то продуктов, в сопровождении верного четырехлапого друга неопределенной породы, рыжей Чапы, шел в гараж во дворе дома писателей на улице Ленина, 68 (ныне Б.Хмельницкого), садился в машину и ехал в гастроном на углу улицы Пирогова (метров 300–400 от квартиры). Покупал, что надо, и таким же образом возвращался назад домой.

Очевидно, если подсчитать, в автомобиле отец провел половину жизни. На телевидении знали: Георгий Рыльский в любую минуту готов сесть за руль и выехать на съемку. Повезло и мне: учился водить все отцовские авто на луговых дорогах, твердых и гладких, как аэродромные полосы.

Названый отец проявлял заботу о старшем сыне постоянно и в мелочах. В письме из Загреба сообщает, что купил электромельницу для кофе. Поскольку знал, что кофе для Жоржа - настоящий ритуал с утра до вечера. Варил в кастрюле черный, как антрацит, кофе и выпивал трижды в день из поллитровой кружки. Курил тоже немилосердно - по две-три пачки папирос "Казбек" в день. О своем здоровье не заботился, таблетки не принимал, больницы не посещал. Однажды выехал в санаторий, но выдержал там три дня и убежал.

"Мальчику надо учиться…"

У отца был ненормированный рабочий день. Свободный от съемок, приходил домой днем, когда я уже возвращался из школы. Тогда часто получал от него заманчивое предложение: "Сынок, поехали на наши луга, встретим на рыбалке вечернюю звезду".

Обычно дома возникал конфликт. Отчим матери, Георгий Касьянович Шайдюк, инженер по образованию, но человек поразительно, интеллигентно эрудированный, хорошо осведомленный в литературе и искусстве, назойливо "выводил меня в жизнь": помогал готовить уроки, учил писать и считать. Он был категорически против неожиданных поездок в будни, имел поддержку со стороны матери. Но я, конечно, предпочитал заманчивое предложение.

Может, что-то я в свое время и не доучил, но на всю жизнь признателен отцу за эти поездки. Навсегда осталась неистребимая память - воспоминания об аромате росных луговых трав, легких замечтавшихся туманов по низинам, таинственной прозрачности озер, покрытых камышом и водяной лилией. Мы все были немного безумны от этой красоты, восхищены ею в ожидании следующих свиданий...

Даже красавец Краков, откуда пишет отцу Максим Тадеевич это письмо (июнь 1962 г.) не способен отвлечь внимание от будущих странствий: "Поїздка наша цікава. Але я вже мрію про той час, коли ти забереш мене і Максима II із Коктебеля, і ми, три мушкетери, майнемо в риболовний рай - у Кринки".

Так и пишет затем из Крыма, где отдыхал: "Мрію про цю експедицію". Просит снарядить ее как следует.

Пять дней провели мы в Днепровских плавнях, в селе Крынки Цюрупинского района. Ночевали в Доме отдыха охотников и рыбаков имени Остапа Вишни, а на рассвете выезжали подальше на берег, под яворы, где река Конка ужом выползает из камыша под самодельный мостик для стирки, с которого через прозрачную, как хрусталь, воду видны огромные, замершие на дне, окуни и раки. Отцовская лента сохранила документальные кадры: демонстрирую деду улов, выкладывая из садка на траву крупных плотву и окуньков, а тот сверху смотрит снисходительно: молодец, но у меня не хуже.

В апреле 1964 года, уже неизлечимо больной, дедушка попросил отца отвезти его на "дарницкие" луга. Со временем поняли, что это было прощание с тем, что ему дорого и близко. Поставили раскладной стул на берегу широкой поймы в районе сейчас хорошо известного киевлянам первого шлюза и отошли молча поодаль. Дедушка без каких-либо слов сидел и слушал перелетных птиц: голоса уток, гусей, куликов, чаек, пение жаворонка.

Молча возвращались домой. В скором времени, в мае, Максим Тадеевич напишет отцу из Москвы, из кремлевской больницы, где лечился: "Дорогий Жоржику! Привіт тобі і всьому сімейству… не втрачаю надії разом половити рибу в цьому році… Цілую всіх…"

Через два месяца его не станет...

Хорошо помню сам факт семейного совещания, на которое меня, подростка, растерянные взрослые не позвали: как жить дальше, что делать с усадьбой в Голосееве и большой квартирой в центре города? Решение приняли единодушно: дом подарить государству под музей Максима Рыльского, а квартиру разделить на две отдельные для двух семей. Но понадобилось еще два года, чтобы замысел создать музей стал реальностью.

Утонченность, благородство в семейных отношениях от главы семьи передались сынам и внукам. Все проходило в согласии и понимании. В качестве примера: право на авторское наследство от немалых гонораров Максима Рыльского дети поделили четко поровну, без споров, хотя у Богдана Максимовича было двое сыновей, а я у отца - один.

Думаю, в деликатных ситуациях Георгий и Богдан мысленно обращались к своему великому отцу: как бы он поступил именно в таком случае?

"Когда создался музей, Богдан Максимович стал директором, - вспоминает его бывший заместитель Нила Андреевна Подпалая, - а Георгий Иванович был душой музея: помогал и поддерживал чем мог. Приводил в порядок и передавал пленки, личные вещи, рукописи. Кабинет Максима Тадеевича, центральный в экспозиции Романовского музея семьи Рыльских, подарен из его киевской квартиры, где Максим Тадеевич принимал своих избирателей-земляков... Еще вспоминается, как он в день "Голосеевской осени" заранее приезжал и обустраивал в саду поэта уголок из роз и винограда (с этого кадра Георгий Иванович Рыльский начинал свои репортажи о празднике)... И каждый раз на память, конечно, всегда оставлял свои пленки.

Именно он, передавая гостеприимность и щедрость рода Рыльских, заложил добрую традицию поэтического праздника "Голосеевская осень" - угощения. Лично покупал и подносил посетителям огромную корзину винограда".

У великого отца были достойные сыновья.

То, что их будет объединять всю последующую жизнь, щемящее и трепетное отношение к природе ("Люби природу не для себе - люби для неї"), изложено в нескольких строках стиха "Журавлі" из сборника "Літо" (1936 г.)

…Сьогодні над Бульйонською моєю

Ключем перелітали журавлі.

…І навіть горда надлюдина - Жорж,

У сьомій групі
вождь непереможний.

Усі ми голови позадирали…