Пустой храм

В один из дней траура по жертвам трагедии в Беслане президент Владимир Путин приехал в небольшой московский храм. К этому моменту храм был уже закрыт, кроме Путина в нем находился только священник. Телекамера так и показала эту сцену: президент и священник в пустом храме. Образ символичный — такое опустошение наступило после бесланской трагедии в душах россиян, оставив их наедине с будущим и собственной безопасностью в этом будущем, — было бы странно утверждать, будто сейчас люди уверены, что эту безопасность обеспечит им государство. И одиночество президента, пять лет назад обещавшего согражданам победу над террором, а сегодня вынужденного говорить о слабости и неэффективности системы. Но до сих пор неизвестно, как глава государства собирается эту систему изменять, — хотя бы потому, что неясно, как он себе ее представляет. Чтобы представить, какими могут быть эти изменения и могут ли они быть вообще, давайте хотя бы разберемся, какое государство построено в России.

Нужно ли объяснять, что в стране, в которой сейчас задумываются, от каких демократических свобод следует отказаться, чтобы обеспечить защиту от террора, подлинная демократия так и не возникла? Проходят выборы, меняются депутаты и губернаторы, борются между собой сменяющие друг друга на политической арене партии, выводят трудящихся на митинги профсоюзы и развивается негосударственная сфера средств массовой информации — в общем, все как у людей. Но реальная власть остается в руках одних и тех же — соперничающих между собой или договаривающихся на время группировок, контролирующих электоральный процесс, правоохранительные органы, властные структуры, крупнейшие компании.

Построенное общество можно с полным правом назвать феодальным капитализмом — так как капиталистическим началам в экономике соответствуют феодальные отношения в политике. При этом говорить о тотальном подавлении номенклатурой общества не приходится, так как большая часть населения и не стремится к получению реальной информации и влиянию на власть, не понимает пока, что такое ответственность за будущее собственной страны, придерживаясь, скорее, иждивенческих настроений. У россиян так и не возникло понимание того, что они должны построить — пусть и учитывая давние исторические традиции — новое государство, сориентированное уже не на приращение земель, как это было во времена Российской империи и СССР, а на развитие имеющейся в распоряжении огромной и нередко необжитой территории. Не только Владимир Путин, но и большинство его сограждан считают Российскую Федерацию спасенным «ядром» Советского Союза и сожалеют об утраченной империи, не понимая, насколько опасен был для самого русского народа процесс подавления национальной энергии окраин. То и дело возникают различные — но зачастую исключительно виртуальные — проекты восстановления советского пространства в тех или иных формах. Из наиболее известных назову создание союзного государства России и Беларуси — впрочем, несмотря на все договоренности, клятвы в дружбе, битье бокалов о кремлевский пол, утверждение атрибутики и создание интеграционного аппарата, никакого государства так и не возникло. Еще — создание единого экономического пространства России, Украины, Беларуси и Казахстана. Опять — счастливые лица президентов, подписания, согласования, церемонии, но самого пространства как не было, так и нет. При этом в Киеве говорят о том, что заинтересованы в зоне свободной торговли, а в Москве напирают на единый регулирующий орган, который, очевидно, вновь воскрешает воспоминания об СССР. Эта ностальгия по великой державе выглядит еще более странно, если понять, что в реальности большая часть элиты и граждан живет исключительно собственными региональными, а не какими-то мифическими и так до конца и не сформулированными элитой общегосударственными интересами. Дороговизна транспортных расходов и уменьшение доходов населения по сравнению с советским временем привела к тому, что из своих регионов большинство людей и не выбирается: скоро вырастет целое поколение людей, которые, живя во Владивостоке, Тюмени, Хабаровске, Нальчике и других более или менее отдаленных уголках России, никогда не бывали — и могут не побывать — в Москве или Санкт-Петербурге. Подобные общественные настроения, однако, вполне на руку сложившейся элите, которую вряд ли можно разделить на чиновников, олигархов, чекистов и интеллектуалов. Похоже, мы имеем дело со сплоченным «новым классом», играющим по общим правилам и внутренне глубоко презирающим как собственное, не сумевшее сориентироваться население, так и окружающий мир, пытающийся навязать столь успешным и состоятельным людям какие-то ханжеские правила игры, которых — как уверен любой успешный человек в России — никто на Западе на самом деле не придерживается, потому что это то же самое, что «на самом деле» верить в Бога. Чиновники используют должности для создания фундамента будущего финансового благополучия, назначенные «олигархами» — для активного участия в политических процессах, сотрудники спецслужб маневрируют между чиновниками с портфелями и чиновниками с деньгами, предлагая одним защиту от других и наоборот, а интеллектуалы с удовольствием обслуживают это броуновское движение, придумывая звонкие патриотические лозунги для объяснения скучных меркантильных интересов — и наша великолепная декорация почти готова. Почти — потому что для полноты картины необходимо прибавить еще имитацию литературного процесса, в котором рядом с уважаемыми за рубежом авангардистами типа Виктора Ерофеева или Виктора Пелевина соседствуют успешные авторы дешевых детективов в мягкой обложке, имитацию кинопроизводства с всероссийскими премьерами очередных проектов государственного телевидения, имитацию конкуренции между телеканалами, безостановочно снимающими теперь развлекательные передачи и сериалы о милиции. Необходимо отменить еще и подчеркнутое внимание власти к спорту, вполне схожее с проявлявшимся в советские времена. В России до сих пор, как и в Советском Союзе, радуются лишь золотым медалистам Олимпийских игр и обижаются на получивших серебро и бронзу. А подсчитывая общий результат по медалям, обязательно прибавляют к собственному еще и украинцев, и казахов, и все страны СНГ, подчеркивая — вот был бы Советский Союз, так и были бы на первом месте. И, конечно, походы в церковь всей администрацией президента и кабинетом министров. Вот теперь — со свечками, матрешками, беговыми дорожками, торжественно освещенной по вечерам Москвой, монументальным Путиным в Кремле, бизнесменом, покупающим яйца Фаберже, министром, рапортующим об экономическом росте, губернатором, который уже лет 15 вместе со своими подданными развивает вверенный ему регион, смелым милиционером на посту, сериалом на экране и модно одетым писателем в углу сцены — декорация готова. Можно смотреть и восхищаться.

Где в этой декорации население? Там, где ему положено, в зрительном зале, причем населению все можно — ходить, смотреть, искать для себя занятие, можно даже критиковать декорацию, ничего за это не будет, просто приведут какого-нибудь посла, покажут ему, какая теперь демократия настала в России, и тут же уведут обратно, чтоб не очень вникал. Население — счастливый зритель, потому что ему разрешено даже и не смотреть на сцену, жить так, будто этой сцены и нет вовсе. Главное — чтобы не мешало. И еще: на сцену нельзя и — что самое важное — за сцену нельзя.

Где в этой декорации боевик? А в этой декорации боевика нет. Его не может быть, потому что это декорация всеобщего счастья, процветания и продвижения вперед и никакого боевика не предусматривает вовсе. Но и в зрительном зале боевика тоже нет, потому что если он появляется среди населения, то начинает дергать за какие-то провода, взрывать себя, брать людей в заложники, а то и целыми зрительными залами, и люди начинают испуганно озираться на сцену и интересоваться, чем эти люди там, собственно, занимаются. Чего решительно нельзя допустить. Поэтому боевики нашим сценарием не предусмотрены. И если они появляются — не из декорации, не из зрительного зала, а из реальной жизни, с Северного Кавказа, где почти десятилетие идет война, где ежедневно идет война всех против всех, где каждый день гибнут люди и откуда нет никакой подлинной информации, а только нужная, декоративная, о политическом урегулировании, — это приводит российскую власть в состояние политического ступора. Потому что жить в реальности она уже совершенно отучилась. И забывает, что когда приходят живые боевики с бомбами и автоматами, по телевизору показывают живых детей с пулями и осколками в животах, это не актеры, они на самом деле умирают. И люди, оглядываясь на власть, начинают понимать, что те, кто должен обеспечить им безопасность и покой, способны лишь к повторению малозначащих лозунгов. Но дело тут даже не в Северном Кавказе, просто Чечня — это наиболее явная и наиболее страшная из существующих проблем. Дело в том, что с такой тщательностью выстроенная система российской власти не готова к столкновению с любой реальностью. Это гигантский картонный корабль в настоящем море, где случаются и штормы, и бури, и ураганы, он вообще от воды размокает. Конечно, сегодня, когда каждый день в российском бюджете появляются новые и новые нефтяные поступления, можно спокойно выплачивать зарплаты и пенсии бюджетникам, тратить деньги на войну — и что-то оставлять на мир и рассчитывать, что с террором все само собой рассосется, потому что это общая опасность, взрывают и убивают у всех, в общем — мы не виноваты, главное — все стабильно.

Но можно ли считать стабильной страну, которая на случай непредвиденных катаклизмов страхуется лишь нефтяными поступлениями? В которой нет самостоятельного бизнеса, заинтересованного в долговременном развитии экономики, и нет государственных институций, заинтересованных в успешном развитии сильного частного предпринимательства. В которой нет парламента, способного стать субъектом, а не объектом законодательных процессов, зато есть две палаты Федерального собрания, одна из которой состоит из чиновников, назначенных региональными руководителями, а другая контролируется партией, гордящейся тем, что у нее нет никакой идеологии — только желание поддерживать президента. В которой нет неноменклатурных оппозиционных сил, а представители существующей оппозиции, за исключением окончательно маргинализованных коммунистов, легко меняют оппозиционные убеждения на кресла министра или председателя парламентского комитета. В которой существует огромное количество «государств в государстве» — во времена президентства Путина Кремлю, конечно же, удавалось несколько раз избавляться от сильных региональных руководителей, но ни разу не удавалось провести на их места собственных ставленников — преемниками свергнутых становились люди из их же собственных группировок. В которой нет общества, способного контролировать если не федеральную, то хотя бы региональную власть, заинтересованного в контроле над силовыми структурами и армией, вообще знающего, что это — общественный контроль. В которой нет властителей дум, к мнению которых прислушивалась бы вся страна и которые могли бы повлиять на власть предержащую и предостеречь ее от ошибок. Единственный россиянин с мировым нравственным именем — Александр Солженицын — либо молчит, либо занимает позиции, весьма приятные власти. Единственный россиянин, который мог бы стать таким нравственным авторитетом — патриарх московский Алексий II — предпочитает в удобные моменты быть рядом с властью, а в неудобные — занимать благородный нейтралитет. Единственный россиянин, пользующийся поддержкой большинства своих сограждан — президент Владимир Путин, — предпочитает, как показало его обращение после Беслана, — видеть себя лидером воюющей страны, от которой «хотят отхватить кусок пожирнее», а не государственным деятелем, лично ответственным за сохранение жизней своих сограждан. Мы уже видели, как функционирует этот организм в кризисные дни — декорация прорывается, мы неожиданно начинаем наблюдать изнанку, видим, как ничего нигде не функционирует, как никто нигде ни за что не хочет отвечать, как исчезает, испаряется, превращается в ничто вся политическая система с депутатами, сенаторами, партиями, общественными деятелями, генералами и спецслужбистами. И так при каждом столкновении с реальной жизнью. Можно ли оживить декорацию? Поймут ли исполнители главных ролей, что зрителей пора приглашать на сцену, чтобы сама сцена рано или поздно не рухнула на глазах у изумленной публики? Способна ли ориентированная на демонстрационный эффект система к развитию? Я не знаю ответа на эти вопросы — но именно от них зависит будущее российской государственности.