Truth Hounds: "Не может быть деления в зависимости от того, кто пытал: россияне, сепаратисты или украинцы"

Не так давно Гаагский трибунал по бывшей Югославии вынес приговор Ратко Младичу, бывшему командующему армией боснийских сербов.

"Боснийского мясника" приговорили к пожизненному заключению. И хотя правосудие осуществилось спустя 21 год после известных событий, именно этот факт доказывает: военные преступники обязательно будут наказаны. Поэтому Украина должна собирать доказательства военных преступлений и проводить качественное расследование на национальном уровне, чтобы доказать вину ответственных за них людей. Именно этим занимается правозащитная организация Truth Hounds. Ее документаторы под видом туристов ездят собирать доказательства и в оккупированный Крым. В организации верят, что каждое свидетельство внесет свою лепту в справедливый приговор в деле Украины в Международном уголовном суде (МУС).

О том, как именно собирают доказательства для МУС, почему эта работа важна, как документаторы работают на оккупированных территориях, мы говорили с руководителем полевой миссии по документированию военных преступлений и преступлений против человечности Ярополком Бринихом.

- Символ Truth Hounds - собака в очках. Почему? Когда вы появились и какова основная цель вашей деятельности?

- Название Truth Hounds родилось ради шутки - "настоящие гончие", "ищейки". Отсюда и собака, рыскающая в поисках доказательств. С
2014 года мы ездим по территории конфликта в Украине и рыщем. Мы появились в сентябре 2014 года: тогда правозащитная организация "Международное партнерство за права человека" открыла в Украине полевую миссию по документированию военных преступлений и преступлений против человечности, собрала команду волонтеров-документаторов, чтобы ездить в зону конфликта и фиксировать преступления: пытки, нечеловеческое обращение с пленными и задержанными, неизбирательные обстрелы, преследование активистов и гражданских лиц.

К тому времени в Украине не было экспертов-полевиков в этой сфере, среди нас были активисты, физики, юристы... Я когда-то был журналистом. Специалисты из Грузии, США и Великобритании научили нас, что надо искать, какие доказательства собирать, как их правильно оформлять. И мы поехали...

Главной нашей задачей было, чтобы наши доказательства принимали международные инстанции: мы работали и работаем по стандартам Международного уголовного суда. Потому что если МУС примет доказательства - примут и другие инстанции. У МУС очень жесткие требования к методологии, защите данных, сбору доказательств.

- То есть вы сразу ориентировались на Международный уголовный суд?

- Да. А кроме того, мы хотели представлять потерпевших в Европейском суде по правам человека (ЕСПЧ), но на это нужна большая команда, огромный ресурс. На данный момент мы опросили около 1000 людей и, к сожалению, лишь для небольшой части нашли адвокатов, которые сопровождают их в ЕСПЧ.

Сейчас нам помогают посольство Финляндии и National Endowment for Democracy, но в разное время было по-разному. Ищем дополнительные источники финансирования. Юридически наша организация создана в августе 2016 года, хотя первая миссия выехала в октябре 2014-го - мы начинали как волонтеры, развивались.

Ярополк Бриних

- А как происходит ваш выезд? Много людей едет? Что именно вы фиксируете?

- С 2014 года многие схемы отрабатывали: разные сроки, разное количество людей в миссии. Пришли к оптимальному для нас варианту: четыре человека на шесть дней поездки. Бывают частные случаи, как в этом году после обстрелов Авдеевки: поехали шестеро. Или же во время поездок в Крым - работаем дольше, иначе нет смысла и желаемого результата.

Первая поездка была просто жуткая: никто не знал, как все будет. Тогда это были преимущественно случаи нечеловеческого обращения и пыток гражданского населения. Мы едва ли не впервые услышали такие рассказы. Плакали вместе со свидетелями. Спустя три года стало проще: знаем, где искать людей, с чего начать интервью и когда просто должны его закончить, чтобы не повредить человеку; научились документировать, уже есть практика.

- Как вас воспринимают свидетели?

- По-разному. Если большинство в школе слышали - "трибунал", "Гаага", то о Международном уголовном суде почти никто не знает. Спрашивают, что это и зачем. А сейчас и подавно - все большее разочарование.

- Почему именно сейчас?

- МУС - крупная международные инстанция, которая придирчиво относится к доказательствам, долго их изучает, проводит качественное расследование, а это очень длительный процесс. А будет принято решение или нет - зависит от документаторов и качества предоставленных материалов.

Прошло три года войны, и мы слышим теперь от людей, которых опрашивали в начале: "У меня разгромили дом, кто мне все это возместит? Я хочу помощи сейчас, а не когда-нибудь".

Сейчас мы обычно фиксируем регулярные неизбирательные обстрелы гражданского населения и защищенных объектов. Продолжаем документировать пытки, происходившие чаще всего в 2014–2015 годах, - это тысячи случаев. Недавно мой коллега записывал свидетельства свыше семи часов. И это стандартное время, необходимое для детальной записи свидетельства о пытках. Человеку тяжело обо всем этом вспоминать, а надо все документировать по возможности детальнее: воссоздать место преступления, изобразить графически максимум локаций, получить детальное описание самой пытки, и самое главное - пытаться идентифицировать преступников, установить их настоящие имена, внешние данные. Пытки - это серьезное военное преступление, над ним сложно работать, и поэтому документаторы невольно становятся иногда и психологами, используя их практики для максимального уменьшения вреда пострадавшему при одновременной фиксации максимума информации.

Сейчас мы работаем над тем, чтобы доказать факт эффективного контроля Российской Федерацией над эпизодами взятия в плен в 2014 году военных ВСУ, "парадов пленных" в Донецке. Поскольку именно доказательства ответственности РФ в международных инстанциях могут дать людям возможность получить компенсацию. Уже подготовлено наше третье представление в МУС: на этот раз оно максимально сосредоточено на обстрелах гражданского населения (что характеризуется как военное преступление) всеми сторонами конфликта, а также на эпизодах атак с территории РФ.

- В фиксации преступлений вам важны количество или качество?

- Чтобы действия квалифицировались как военные преступления или преступления против человечности, они должны быть масштабными и систематическими. Юридически это несколько неточно, но отображает суть работы. Поэтому мы делаем акцент и на количестве, и на качестве доказательств. Из одной миссии мы привозим от 10 до 40 свидетельств - в зависимости от темы, над которой работаем: документировать обстрелы быстрее, поскольку количество пострадавших больше. О пытках уже понятно: если миссия сосредоточена только на них - количество зафиксированных преступлений может быть больше только с большой
командой, которая будет работать одновременно.

- Вы поговорили с людьми, собрали интервью - что дальше?

- Изучаем, структурируем в электронной накопительной базе, потом делаем отчеты-представления в Международный уголовный суд и промежуточные расследования. Отчеты структурируем по датам, видам преступлений, по вероятным преступникам одной из сторон. Для нас не имеет значения, какая сторона совершила преступление. Преступление произошло - надо искать преступников.

Собирать преступления украинской стороны сложнее, поскольку нет доступа на оккупированные территории. В 2014–2015 годах организовывали миссии в ОРДЛО, а теперь уже не можем ездить - районы закрыты, качественно не задокументируешь. А тогда мы насобирали определенное количество доказательств.

- Когда вы в 2015 году в последний раз были с миссией в Донецке, как вам там работалось? Следили ли за вами?

- В миссии были наши российские партнеры, которые со своим опытом, но используя нашу методологию, там работали. Ясно, что такая работа должна была осуществляться с ведома "омбудсмена "ДНР", как ни смешно это звучит. Поэтому всем было известно о работе наших коллег. Найти пострадавшего и опросить было сложно, но возможно. И, конечно, мы сотрудничаем с разными правозащитниками. Маленькая команда не может все охватить своими силами.

Больше всего мешает работе то, что территория закрытая, и у нас нет реальной возможности там работать. Есть доступ в Украине, и можем фиксировать преступления представителей РФ и "ЛНР"-"ДНР", а также частично преступления украинской стороны. Но большой пласт возможных преступлений, совершенных на неконтролируемой территории любой из сторон, в частности украинской, скрывается. Преступники не будут идентифицированы, а следовательно, и наказаны и, что самое худшее, смогут и далее совершать свое кровавое дело.

- Когда вы с партнерами опубликовали свой отчет о пытках со стороны украинских военных, я помню, какой шум поднялся.

- Несмотря на весь патриотизм, преступления, независимо от того, кто их совершил, должны расследоваться, факты надо устанавливать. Виновных должны искать и наказывать в соответствии с законодательством. Не может быть деления в зависимости от того, кто пытал: боец ВСУ, работник СБУ, комбатант "ЛНР"-"ДНР" или ГРУ РФ. Человека пытали - преступник должен быть наказан. И начинать было бы хорошо с себя. Поскольку "они первые начали, их и будем как-то когда-то наказывать", - детская отмазка. Есть доступ к контролируемой территории - расследование необходимо проводить.

Вместе с тем надо заметить, что украинских преступлений, квалифицируемых как пытки, в 5–10 раз меньше, чем с той стороны. Командиры должны предотвращать их, и если не делали этого, - есть их вина, это требует расследования.

- Мы помним историю с дедом, который якобы принес мед на блокпост ВСУ и подорвал военных. Его сильно побили, это зафиксировано. Как работать с такими случаями? Есть ли самоцензура?

-У меня нет самоцензуры. Истязания запрещены. Человек мог совершить правонарушение, преступление, однако это надо доказать. Никто не виноват, пока вина не доказана - еще в школе нам об этом говорят, но все почему-то забывают. Однако очевидно: это не означает, что человека можно пытать. Нужны суды, нужно собрать доказательства, провести расследование.

В Украине, когда приобщаются хорошие специалисты, преступления расследуются, но очень спорадически. Много наших пострадавших, живущих на освобожденной территории, говорят, что фактически никакие следственные действия не проводятся и не проводились, даже простейшие - опросить названного самим пострадавшим свидетеля почему-то становится невыполнимой задачей для украинских органов. Самое очевидное объяснение - отсутствие у их руководства желания расследовать.

- О каких доказательствах идет речь, когда говорим об истязаниях?

- Документируя истязание, мы фиксируем рассказ человека о том, что с ним случилось. Основная база - это его свидетельство. Нам нужно описание места содержания, описание условий и то, как человек может подтвердить те или иные слова. Дальше опрашиваем о деталях истязания. Мы должны получить эту информацию. Если видим, что человек не может говорить об истязании, разговор прекращаем. Это дело ожидает, и очень часто люди связываются с нами повторно. Я и другие документаторы не можем давить на человека, пережившего травматический опыт, не можем наносить ему еще большую боль. Также собираем любые доказательства травм: медицинские справки, выписки от психологов.

Когда фиксируем обстрелы, самое важно доказать время, локации, куда стреляли, направление стрельбы (откуда стреляли), вид оружия. Для этого опрашиваем пострадавшего - человека, бывшего в этот момент на обстрелянной локации. Это должен быть пострадавший, который мог это видеть, может подтвердить время. Потом находим место попадания, воронку, исследуем ее, следы осколков, делаем замеры, определяем направление стрельбы.

- Было такое, что люди свидетельствовали, мол, стреляли украинские войска, а оказывалось, что нет?

-Примерно в половине случаев, хотя часто бывает и наоборот. Поэтому по свидетельствам об обстрелах самое главное - точно определить дату, время, куда прилетело, что слышали при этом, какие повреждения видели. Дальше, подтвердив факт, мы проводим собственный анализ, весь процесс которого фиксируется на фото и видео. Наши действия также задокументированы и в дальнейшем могут быть оценены и изучены.

- Вы попадали под обстрел во время работы?

-Да, в этом году в Авдеевке. Когда темнеет, мы заканчиваем работу, это - правило безопасности, нарушаем его лишь в исключительных случаях. Мы должны где-то перебыть ночь. Во время одной из таких "ночевок" за сто метров от нас прилетело несколько снарядов. Это было неожиданно, поскольку место мы выбрали безопасное, военных объектов там не было, причины стрелять - тоже. Не повезло.

- О ваших партнерах пишут много, а о вас - нет. Почему?

-В 2014 г. мы решили, что не будем очень публичными. Мы ориентируемся на Международный уголовный суд, собираем данные, оставляем контакты пострадавшим. Пострадавшие подписывают международную доверенность для наших адвокатов, разрешение на использование своих свидетельств в Международном уголовном суде. Мы решили, что будем работать более или менее анонимно.

Кроме того, мы же ездим и в Крым. Если станем публичными, то не сможем приезжать на полуостров. А большая проблема в Крыму - отсутствие постоянного и методического документирования преступлений.

- Вы, наверное, единственные, кто ездит в Крым?

-Мы приезжаем в Крым как туристы, тихонько документируем и выезжаем. Если из Донбасса мы привозим пачку подписанных документов, то в Крыму все это фотографируется и сжигается - ничего не провозится, чтобы ни в коем случае не подвергать людей опасности.

Однако, к счастью, в Крыму работают наши коллеги - мониторы, адвокаты, активисты, правозащитники. Есть люди, которые также анонимно приезжают туда. Есть локальные правозащитные группы, которые с чрезвычайными усилиями до сих пор держатся. Они делают невероятно важную работу - фиксируют факты нарушений, например: "В определенном селе провели обыски в 10 домах".

В прошлом году мы делали представление в МКС относительно Крыма. В нем зафиксированы факты истязаний, исчезновения людей, незаконного задержания, незаконных обысков и т.п. Мы квалифицировали это как преступления против человечности. Однако, к сожалению, во многих случаях пользовались результатами мониторинга и фиксации, а не детального документирования, как на востоке страны. Моя мечта - постоянное и методологически правильное документирование преступлений, содеянных в Крыму.

- У вас есть большой отчет по детским заведениям в Донбассе.

-Это результаты трехлетней работы, поскольку преступления против детей самые сложные. Прежде всего морально. Детей опрашивать мы не можем, опрашиваем родителей. Однако мало какой маме хочется рассказывать, как был ранен, а тем более как погиб ее ребенок. Для этого нужна невероятная воля.

На протяжении этого времени мы задокументировали пять убийств детей, шесть незаконных содержаний с применением пыток, восемь случаев гибели и 19 ранений детей в результате обстрелов гражданской застройки, атаки на 79 учебных заведений на Донетчине и Луганщине. Однако таких преступлений намного больше. Это же лишь данные, которыми мы можем оперировать, поскольку свидетельства задокументированы, проверены и мы в них уверены. Больше всего детей страдает от обстрелов гражданской застройки и учебных заведений. Часто - от того, что одна из сторон установила военный объект возле гражданского, тем самым сделав гражданский целью. Нужно выводить военных подальше от гражданских. Идеально было бы, если бы это начала делать Украина.

- Какие истории зацепили больше всего?

-Меня цепляют хеппи-энды и близкие мне истории. Недавно женщина рассказывала об обстреле, когда Старую Авдеевку накрыло "Градами". Она проснулась утром. Хотела пойти кормить скот, но увидела, как красиво лежал кот, и подошла его погладить. В ту же секунду территорию накрыло. Женщину спас ее красивый кот - у меня тоже есть такой.

Еще одна история. Старый дедушка стоял возле дома. Говорит, что-то просвистело, голова заболела, кровь потекла из уха. Он вызвал "скорую". Ему сказали, что все нормально. Через день он почувствовал, что болит плечо, и позвал кого-то посмотреть, потому что что-то нащупал. Взяли магнит, это "что-то" магнитится. Снова едут к врачам. Оказалось, что каким-то образом пуля через ухо попала в участок плеча. Врачи говорят, что входных отверстий нет - иначе никак. Когда документатор спрашивал у старичка, начались ли у него проблемы со слухом, он ответил: "Когда пулю доставали, то мне ухо почистили, я же старенький, сам не могу, а так мне уши почистили, и я стал лучше слышать". Невероятная история. Если бы не знал, что это факт, не поверил бы.

- Но сколько боли вы пропускаете сквозь себя! Что делаете, чтобы выйти из тяжелого состояния? Вы пишете о преступлениях с разных сторон. Это не всегда хорошо воспринимается, многие критикуют… Как выходите из стресса?

-У нас есть хорошая партнерская организация - "Блакитний птах". Их психологи, кроме работы, которую делают для переживших плен людей, помогают нашим документаторам.

Лично я убежден, что безнаказанность порождает новые преступления, и неважно, какая сторона совершает их, - она должна быть наказана. В случае с батальоном "Торнадо", например, началось расследование, хотя почему-то очень мало кейсов их преступлений приняли во внимание. Столько всего не проводится относительно украинской стороны! Я понимаю, это сейчас невыгодно. Если политик говорит, что надо расследовать преступления и украинской стороны, то его, наверное, больше нет как политика. Однако же от этих преступлений пострадали реальные люди!

- Насколько долго готовите отчеты?

-В 2015 г. мы четыре месяца структурировали собранную почти за год информацию. Моя коллега Светлана Валько поехала в Гаагу с полным чемоданом свидетельств. В Международном уголовном суде она выложила эти свидетельства. Также полную карту свидетельств, описание, копии мы подали на носителях - надо упрощать им работу, ее очень много, мы же заинтересованы в результате. Процесс работы с преступлениями и человеческим горем радости не приносит.

В прошлом году мы провели расследование, которое называлось "Откуда открыли огонь?" Там задокументированы факты обстрелов с территории РФ. Мы нашли спутниковые снимки позиций на территории РФ, откуда вели огонь, задокументировали факты интервенции российских солдат, когда они вступили в бой с украинскими пограничниками. В тот раз мы получили разрешение от пограничной службы, которая после проверок позволила нам работать со своими бойцами. Конечно, нельзя было бы проводить расследование и публиковать его, если бы оно основывалось на доказательствах только наших силовиков. Поэтому мы опросили многих гражданских свидетелей, которые не знакомы ни между собой, ни с пограничниками. В результате анализа их свидетельства сошлись - все предоставили одинаковые данные, а это более 50 человек из абсолютно разных локаций. К тому же карты и спутниковые снимки, другие методы верификации позволяют сделать выводы, что в 2014 г. в отдельных случаях обстрелов в Луганской области были задействованы силы Российской Федерации. Этого достаточно, чтобы квалифицировать тот отрезок времени как период международного конфликта в этой локации. Звучит просто, однако документирование продолжалось на протяжении многих месяцев, проведенных в полях. Потом анализ, проверка, поиск дополнительных доказательств - как можно больше доказательств.

Сейчас мы работаем по Донетчине. Пример: когда были эти "парады" в 2014–2015 гг., там активно брали гражданских и комбатантов в плен и заложники, и в очень многих случаях это делали именно подразделения РФ. Мы собираем доказательства, стараемся высчитать и показать маршруты - откуда они были; найти данные о том, кто это был, какие именно бойцы. Скажем, под Иловайском взяли в плен украинских солдат и передали их в Снежное, где их пытали сепаратисты. Но передавали их именно россияне, предварительно вывозя в Россию. Их командование должно было знать, кому они передают пленных и что с ними будет. Поэтому они также ответственны за преступления, которые там совершили.

В ситуации с Грузией от представления до рассмотрения прошло восемь лет. В идеальной ситуации Международный уголовный суд может подвергнуть наказанию любого военного преступника. Однако я подозреваю, что внимание будет приковано к основным лидерам, отдававшим приказы, ведь мелких преступников слишком много. Международный уголовный суд не может наказать всех, да и не должен этого делать. Более мелких преступников нужно наказывать на местном уровне. Нужно качественное национальное расследование, нужна постоянная коммуникация расследователей с людьми, чтобы они знали: справедливость возможна.