Нефтяной авторитаризм, или А ты выключил свет?

Первый закон петрополитики американский журналист Томас Фридман открыл весной этого года. Готовя для журнала Foreign Policy очередной материал, трижды лауреат Пулитцеровской премии и большой авторитет в вопросах Ближнего Востока и глобализации попробовал в графическом виде изобразить динамику цен на нефть и… уровень демократии. С первым графиком, естественно, особо мудрствовать не пришлось (для наглядности журналист провел прямые линии, соединяющие максимальные значения 1979 и 2006 годов и минимальное — 16 долл. за баррель нефти — 1995 года).

А вот «измерить аршином» вторую величину (демократию) оказалось достаточно проблематично. Отметив на графике по не вполне внятному принципу точки, соответствующие демократическим свершениям 1989 года (падение Берлинской стены), 1993-го (приватизация первого нефтяного месторождения в Нигерии), 1997 года (призыв Ирана к диалогу цивилизаций) и 1997-го (призыв Ирана к уничтожению Израиля), автор получил кривую, зеркально симметричную первой.

На словах обнаруженная им закономерность формулируется следующим образом: уровень цен на нефть и уровень свободы в нефтегосударствах находятся в обратной зависимости друг от друга. Иными словами, чем выше средняя мировая цена на нефть, тем меньше в таких странах свобода слова и печати, тем маловероятнее свободные и честные выборы, верховенство права, независимость судов, то есть демократические свершения, имеющие максимальное значение.

К нефтегосударствам, по классификации Фридмана, относятся Азербайджан, Ангола, Венесуэла, Египет, Иран, Казахстан, Нигерия, Россия, Саудовская Аравия, Судан, Узбекистан, Чад и Экваториальная Гвинея. Те же страны, в которых значительные запасы нефти и газа обнаружили уже после формирования демократической системы государственной власти и диверсифицированной экономики, — Великобритания, Норвегия и США — под действие этого закона не подпадают.

В пояснении к закону журналист отметил, что на научную достоверность не претендует, зато надеется вызвать широкую дискуссию на заданную тему. Особенно с учетом того предположения, что в ближайшем будущем именно цены на нефть будут определяющим фактором в сфере международных отношений. И дискуссия таки разгорелась. Более того, последующее развитие событий делает ее все более актуальной и ожесточенной. Вот только, к сожалению, далеко не конструктивной. Ведь о негативных последствиях для неокрепшей экономики внезапного сырьевого изобилия в условиях благоприятной мировой конъюнктуры сказано предостаточно.

В свое время голландский экономист Ян Тимберген даже получил Нобелевскую премию за открытие эффекта Гронингена, названного так в честь месторождения в Северном море, где в конце 50-х — в 60-х годах прошлого века были обнаружены богатые запасы природного газа. Это месторождение расположено вблизи немецкого города Рура, однако принадлежит Нидерландам. Послевоенный экономический бум в соседней стране стимулировал взрывообразный рост газового экспорта из маленькой Голландии, которая буквально купалась под нежданным золотым дождем. Но он, как оказалось, принес с собой немало серьезных экономических проблем: резкий рост инфляции вызвал спад производства, не говоря уж об экспорте, практически во всех, кроме нефтегазовой, отраслях промышленности, стремительно выросла безработица (ведь нефтегазовый сектор обеспечивает рабочими местами очень малое количество людей, но при этом значительно завышает цену труда), подорожание голландского гульдена стимулировало губительный для национальной экономики импорт. И страна скатилась на рельсы деиндустриализации. Остановили ее движение по наклонной плоскости снижение мировых цен на газ и повсеместное внедрение энергосберегающих технологий.

Тем не менее более употребительными синонимами термина «эффект Гронингена» стали выражения «голландская болезнь» или «сырьевое проклятие». Широко известны и рецепты борьбы с этими напастями — сдерживать инфляцию и стимулировать производство, используя нефтедоллары для не очень популярных, но крайне необходимых экономических реформ. При этом необходимо заметить, что экономическая симптоматика заболевания узко локализована, и возникновение эпидемии невозможно по определению.

А вот в случае с политическими проявлениями «голландской болезни» ситуация прямо противоположная. Усиление автократических, антидемократических режимов в нефтегосударствах не только стимулирует коррупцию, дает возможность подкупать голоса избирателей, наращивать полицейскую мощь для подавления недовольства внутри страны, но и подстегивает гонку вооружений, позволяя демонстративно игнорировать мнение мирового сообщества. Не вдаваясь в оценку эффективности экономического эмбарго Ирака, сегодня не приходится даже говорить о том, что такая мера воздействия может хотя бы рассматриваться в отношении Ирана или России, что бы они себе ни позволили.

Единственное утешение — если экономические последствия резкого спада цен на нефть ведут к экономическому обвалу в нефтегосударствах, то политические последствия такого развития событий оказываются поистине благотворными. Протестные настроения в некогда перекормленном и приспанном обществе стремительно нарастают, а поддержки правящей верхушке ждать неоткуда. С этой точки зрения, что бы ни говорили о роли в истории личностей Рейгана и Горбачева, судьба Советского Союза в период падения цены на нефть весьма поучительна. И в том, что Россия сейчас свернула с пути демократических преобразований, которые замаячили перед ней в конце прошлого тысячелетия, виноваты, по мнению Фридмана, в первую очередь заоблачные цены на нефть. Вот только обещать снижение цен на энергоносители в обозримом будущем не берутся сейчас даже самые отъявленные мечтатели.

Более того, нефтегосударства проявляют гораздо более устойчивое стремление к консолидации, причем не только в рамках ОРЕС, чем «противостоящие» им демократические сообщества. А выработкой продуманной и взвешенной концепции мирного противостояния нефтяной диктатуре так пока никто и не озаботился. Ведь способы военного решения подобных конфликтов уже продемонстрировали свою несостоятельность. Примечательно, что именно в рамках данной дискуссии вопрос о том, что было истинной целью начала войны в Ираке — борьба против терроризма (или, в более глобальном конспекте, за демократию) или же борьба за нефть, полностью утратил свой смысл. Ведь ни того, ни другого в результате не добавилось. Более того, выход на иракский рынок транснациональных компаний в наиболее короткий срок позволил бы заметно нарастить объемы добычи нефти, которой сейчас добывается меньше, чем до войны. Но, во-первых, за годы войны американцы так досадили иракцам, что даже марионеточное руководство вряд ли решится на такой шаг. А во-вторых, если именно этим все и закончится, убедить кого-то, что американцы воевали в Ираке не за нефть, станет и вовсе невозможно.

Вывод, к которому приходит американский журналист, мало кому понравился не только в самих США, но и далеко за их пределами: поддержка демократии должна сводиться не столько к выделению грантов, сколько к снижению энергопотребления. И в этом смысле сторонников демократии оказалось ничтожно мало. Несоизмеримо мало по сравнению с количеством невыключенных лампочек.