Поддержать
Дискуссии о будущем геополитическом устройстве мира, которые приобрели очевидную остроту после начала масштабной агрессии России против Украины, сопровождаются не менее оживленными дискуссиями о геоэкономике.
Пандемия ковида, буквально остановившая мировое экономическое развитие, привела к стагнации целых отраслей, разрыву логистических цепочек и ускорила деглобализацию, начатую еще Трампом. Вместе с тем она же стала катализатором осмысления «нового капитализма». Какая модель экономического развития самая лучшая и наиболее эффективная, с учетом опыта полувековой глобализации? За это время богатые стали еще богаче, хотя вместе с тем миллиарды людей из развивающихся стран вышли из состояния бедности. Однако же и разные «пузыри» никуда не делились, как и масштабные мировые финансовые кризисы. Если посмотреть, какие страны больше всего выиграли от глобализации, то это Китай, Индия, Бразилия, Южная Африка, то есть те же, которые ставят под сомнение нынешний мировой порядок, утверждая, что «Глобальный Север» несправедливо отнесся к «Глобальному Югу». Наверное, так и было в колониальный период, но вторая половина прошлого века — это, скорее, история постколониального успеха.
Вместе с тем, как выяснилось уже на современном этапе, безусловный позитив неолиберальной экономики не привел к постоянному развитию, и нивелируется системными политическими разногласиями как внутри стран, так и между новыми центрами силы. Следует признать: все, что имеет начало, имеет и конец. Деглобализация, начавшаяся со спонтанных движений отдельных государств и ставшая мировым трендом, новый технологический уклад, рост неравенства, изменение климата, коллапс рынков и паралич мировых экономических институций вроде ВТО свидетельствуют о необходимости изменения модели развития. И это касается не только развивающихся стран, но и уже имеющих устойчивые традиции экономического роста. По мнению ведущих экспертов, это изменение состоится даже вопреки сумасшедшему сопротивлению ортодоксов неолиберализма и свободного рынка без ограничений хотя бы потому, что мир становится биполярным и появились реальные альтернативы Вашингтонскому консенсусу.
Несмотря на безусловные преимущества свободного рынка и открытой экономики, уже в 1990-х стало понятно, что эти подходы работают неодинаково для развитых стран и тех, что лишь ищут место под экономическим солнцем. Неравенство стало одним из слов, которым начали характеризовать процессы расслоения, когда очевидные диспропорции в промышленной базе, производительности труда, стоимости рабочей силы, институционной способности защитить собственный рынок и поддержать курс национальной валюты вызывали вопиющий дисбаланс в доходах и возможностях отстаивать свои национальные интересы. Со своей стороны, как писал нобелевский лауреат Джозеф Стиглиц, экономическое неравенство неизбежно приводит к неравенству политическому, хотя степень такого неравенства разная для разных стран. По его мнению, «у каждой страны должна быть своя экономическая политика, которая основывается на учете особенностей страны; не может быть единой, универсальной политики для всех стран, которые реформируются». Согласитесь, именно об этом сейчас говорят те, кто отстаивает полицентричность нового мира и необходимость учитывать мнение «Глобального Юга», даже до конца не осознавая, что это означает.
Вполне очевидно, что экономические модели Китая и Индии, Израиля и Южной Кореи, Южной Африки и Бразилии, Саудовской Аравии и Норвегии в значительной степени принципиально отличаются по таким аспектам как уровень государственного регулирования, форма социального устройства, объем ресурсного обеспечения, степень инновационности. Общее же у них — это концентрация экономической политики на отраслях и продуктах, нужных на внешних рынках, повышающая политическую состоятельность этих стран в межгосударственном диалоге. Под некоторые приоритетные отрасли подстраивается национальная система образования, определяются условия интеграции в логистические и транспортные цепочки, торговые блоки, создается необходимая инфраструктура. Все это формирует базисные предпосылки для определения уровня «развитости» страны — не объем ВВП и не доход на душу населения являются основным фактором. Уважение к стране, ее авторитету зависит от того, насколько зрелые и сбалансированные общество, отношения между правительством и бизнесом, наемными работниками и работодателями, равным доступом населения к социальным благам. Ключевую роль играют зрелость государственных институций и нулевая толерантность к коррупции. Мало быть умным, надо еще быть честным.
В этом контексте весьма неожиданное внимание специалистов снова привлекла восточноазиатская модель экономики, разработанная после Второй мировой войны в Японии и позже реализованная практически во всех успешных странах Восточной и Юго-Восточной Азии. Наблюдая за демонстрациями, забастовками и волнениями в ведущих странах Европы, оценивая уровень инфляции и безработицу во влиятельных странах Азии и Латинской Америки, даже ортодоксы неолиберализма вынуждены признать, что Японии удалось избежать резкого расслоения общества по уровню доходов, сохранить баланс интересов разных прослоек населения (разве что гендерный вопрос до сих пор не решен), оставаясь вместе с тем страной с чрезвычайно высоким уровнем жизни и активной позицией в мировой экономике. Даже «утраченное десятилетие», как называют период стагнации после бурного послевоенного развития, уже не кажется утраченным, а низкие показатели развития не считаются определяющими.
Оценивая причины и следствия азиатского финансового кризиса, специалисты пришли к выводу, что основной причиной стали спекулятивные капиталы, которые слишком быстро поступали в экономики стран региона и так же быстро выводились после получения значительной прибыли. Лишь незначительная часть инвестиций обусловила постоянное развитие. Вместе с тем более консервативные экономики оказались более устойчивыми. Конечно, полностью избежать последствий финансовых спекуляций не удалось никому, но и негативный эффект оказался минимальным. Причина — удачная государственная политика, согласие в обществе относительно справедливого распределения доходов, концентрация на своих преимуществах, таких как производство чрезвычайно качественной продукции, нужной всем. Преимущества такого «японского» подхода становятся очевидными, если анализировать период экономического развития в 50 лет, а во внимание принимать не сугубо формальные показатели ВВП, но и другие факторы социально-экономического развития. Иена, несмотря на девальвацию на 40%, в течение двух лет остается одной из желанных свободно конвертируемых валют даже при формировании форекс-резервов. Это неудивительно: при ВВП в 5 трлн долл. сбережения, которые население Японии держит в банках, превышает 15 трлн, а производственный и интеллектуальный потенциал позволяет не особо беспокоиться о 300% внешнего долга.
Пример Японии не единственный. Критики неолиберализма в США напоминают, что в технологичном мире, в котором мы живем, немало обычных продуктов появилось благодаря государственным инвестициям таких агентств, как DARPA, NASA, SBIR, NIH, NSF. Это, в частности, поисковый механизм Google, первые находки Apple, собственно сам Интернет, Wi-Fi, GPS и т.п. Правда, в случае США источником технологического развития стала удивительно эффективная система трансфера технологий и внедрение результатов исследований в производство (кстати, значительно в меньшей степени развитой в Японии). Все эти примеры используют сейчас для обоснования формирования нового глобального консенсуса, который будет предусматривать значительное привлечение государственного стратегирования и централизованных субсидий для развития некоторых отраслей экономики в интересах всего общества и с учетом изменения климата, необходимости более сбалансированного распределения прибылей. Если такой консенсус появится, он вполне ожидаемо станет основой для программ МВФ, Всемирного банка и других глобальных финансовых учреждений, с точки зрения их рекомендаций развивающимся странам.
Принятые во времена администрации Джо Байдена законодательные акты в поддержку национального производителя действительно помогли вернуть в США рабочие места, и вместе с тем способствовали повышению цен. Те, кто выступает за увеличение роли государства, утверждают, что все идет хорошо и следует идти еще дальше, возвращая США в систему свободной торговли, обновляя ВТО и формируя промышленные альянсы с ключевыми союзниками, особенно в Азии. Критики считают, что потенциал свободного рынка неисчерпаем и лишь свобода предпринимательства может исправить социальные диспропорции. Пока они спорят, Уоррен Баффет посетил Японию в этом году и заявил, что увеличивает на 9,9% свои инвестиции в каждый из пяти ведущих торговых домов. Инвестиции Berkshir Hathaway в японские компании имеют долгосрочный характер и превышают инвестиции фонда в любой другой стране за пределами США. И гуру инвестиционного бизнеса не один такой.
Отдельный вопрос, о котором стоит вспомнить, учитывая российскую агрессию против Украины, — это функционирование экономик во время войны. Вполне ожидаемо он встал в контексте не только Украины, но и функционирования экономики США, других стран Европы и Азии, где производят оружие и ощущается действие санкций. Поскольку в такие времена роль государства увеличивается, Джозеф Стиглиц обращает внимание на необходимость тщательного контроля над ростом цен на обычные товары, что объясняется спецификой перестройки путей поставки услуг и продукции, а также некоторым дефицитом ресурсов, перераспределяемых в пользу войны. Например, он предлагает ввести временные налоговые меры, которые бы ограничивали искусственный рост цен на электроэнергию, топливо, медицинские препараты, а также специфические условия закупки населением услуг водо- и газоснабжения, электроэнергии. Он утверждает, что законы свободного рынка, и в мирное время далекие от идеального функционирования, точно не работают в условиях военной экономики, когда меняются приоритеты, перераспределяются ресурсы и кое у кого возникает непреодолимое желание заработать на дополнительной «марже». Вместе с тем под словом «война» нобелевский лауреат понимает не только физический вооруженный конфликт, но и прокси-противостояние, например, технологическую конкуренцию между США и КНР, а также критические ситуации, вызванные терактами. На следующий день после терактов 11 сентября 2001 года во многих штатах США резко в разы выросли цены на бензин, хотя для этого не было никаких предпосылок. Администрация Джорджа Буша отреагировала мгновенно и цены вернулись на обычный уровень, хотя во времена республиканцев именно рынок считался безусловным приоритетом. Нужно подумать, полезен ли такой опыт и точно ли надо осмысливать, что такое «новый капитализм» в условиях войны.
Следить в Телеграмме
Войти с помощью Facebook
Войти с помощью Twitter
Войти с помощью Google