ЖЕЛТЫЕ НАЧИНАЮТ И ВЫИГРЫВАЮТ?

Современная украинская пресса производит сильное впечатление на ранимого читателя. Думаю, что нет другой такой взволнованной прессы, раздирающей на себе газетные одежды и воплем отчаяния, мистическим шепотом и сардоническим смехом рвущейся к читательскому слуху, и так уже оглушенному ужасами. Кажется, что и не газета перед тобой, а переписанная на новый лад книга Апокалипсиса, где народ стонет и содрогается от чудовищных бед: молодежь сплошь ударилась в наркоманию, СПИД стучится в каждую дверь, на улицу выйти нельзя — убьют или в лучшем случае изнасилуют, матери выбрасывают своих детей в мусорники, а подростки выпрыгивают с девятых этажей...

До свободы слова...

«Пора отрешиться от пышных слов, от казенщины и механических повторений. Надо привыкнуть писать, вкладывая в каждую фразу собственную живую мысль, собственные чувства». Эти замечательные слова принадлежат... Брежневу, который произнес их во время вручения ему Ленинской премии за книги «Малая земля», «Возрождение» и «Целина». Цинизм как раз и заключается в том, что книги эти он не писал, а премию за их написание получил. Подобная двойная мораль как нельзя лучше характеризует нашу тогдашнюю печать.

Журналист считался подручным партии. Что такое подручный? Разные люди толкуют это слово по-разному: от подмастерья до холуя... Сегодня от этого неловко. А тогда даже как бы и гордились. Тем, что верой и правдой служили аппарату, уверенные при этом, что служим народу и партии. Тем, что чутко ловили любое исходившее из недр аппарата слово. Из этих слов складывалось мнение, чаще всего анонимное, но, тем не менее, имеющее для нас, «подручных», силу не то что закона, но чуть ли не истины в конечной инстанции.

Многие из нас искренне верили в идеалы добра и справедливости, пытались поддержать и утвердить их своим пером. Даже имели мужество отстаивать эти идеалы.

А журналистское братство! Вот текст клятвы репортера «Комсомольской правды», которую начиная с 1969 года давали все сотрудники газеты: «Я, журналист «Комсомольской правды», в любой час суток по первому звуку репортерского рога клянусь бежать, лететь, плыть и пролезать в игольное ушко, презрев в минуты эти зов дружбы, ласки Венеры, веселье Бахуса и объятья Морфея. Без страха и упрека идти в огонь, воду и медные трубы. Клянусь пуще дома своего почитать редакцию, пуще ложа любить письменный стол, пуще мужа — чемодан, пуще жены — авторучку. Клянусь множить общую славу репортеров «Комсомолки» в великой дружбе, давить гордыню в сердце своем, убивать зависть к товарищу своему, почитать успех других, яко свой, а свой — делить на каждого. Клянусь держать в чистоте перо репортеров, не замарать имени их халтурой либо глупостью, враньем либо небрежностью, нерасторопностью либо хамством. Клянусь не робеть ни перед какою силою, не трепетать ни перед вратами министра, ни перед звездами маршала, помнить, что над любым самым высоким начальником есть еще более высокий, смело добиваться своего, коли движет мною сознание пользы дела и любовь к нашей газете. Клянусь всегда и везде быть первым. Да породит одно имя репортера «Комсомолки» ужас и панику в иногазетном мире! Если же нарушу я данную мною клятву, пусть без жалости карают меня товарищи мои, а коли буду достоин я более сурового наказания, пусть покарают меня высшей карой, лишив навечно звания репортера».

Советской журналистики (с ее минусами и плюсами) больше нет — и это факт неоспоримый. Но не успели мы выбраться из прошлого, как тут же вляпались в настоящее...

«Зад державы»

Редкий читатель дочитает такую газету до середины: муж избил жену, угнали автомобиль, отравились сникерсами, женщина выбросилась из окна с годовалым ребенком на руках, кровь, пожары, маньяк... Как тут не вспомнить печальную историю из новеллы Альфонса Доде о даме из омнибуса. Когда она рассказала, рыдая, что у нее погиб ребенок, то все пассажиры омнибуса и даже строгий усатый кондуктор прослезились. Потом она рассказала, как погиб второй ребенок и третий. Тут уже все потупились. А когда дело дошло до четвертого, которого слопал крокодил, весь омнибус смеялся, хотя смерть в пасти крокодила была, наверное, всего страшнее. Нагнетание ужасов в конце концов перестает работать.

Социологи утверждают: половина Украины плачет, смотря мыльные сериалы, во всяком случае регулярно смахивает слезу — так сильно трогают придуманные страсти! Но нет почему-то никаких данных о том, плачет ли народ над выпусками «Новостей» и криминальной хроникой, где часто каждый кадр — это боль, страдания. Что же случилось с нашим самым сердобольным и жалостливым народом в мире? Может (из-за обилия ужасов на экране и в прессе), нас поразил «синдром вязальщиц»? В годы Великой французской революции «вязальщицами» прозвали женщин, которые, прихватив свое вязание, заранее собирались к месту очередной казни и рассаживались на стульях, как на представлении. Во время казней, не переставая шевелить спицами, они подсчитывали отрезанные головы.

Вот лишь несколько заголовков, вынесенных на первые полосы газет: «Человечинки не хотите ли?» (о людоеде, который питался человеческим мясом), «В Папу Римского уже стреляли. Теперь будут резать» (об операции по удалению аппендицита, которую планировали сделать Папе Иоанну-Павлу Второму), «Последняя проказа молодого водолаза» (о том, как задохнулся студент в подводном скафандре), «20 мешков человеческого мяса собрано на месте катастрофы» (об авиакатастрофе в Турции)...

Сейчас многие газеты не без лихости используют этот метод. Комментарий по поводу той или иной акции или выступления предваряется шутовским, пародийным, иной раз откровенно издевательским заголовком. Руководствуются при этом исключительно логикой шаржа и пародии, но никак не здравого смысла.

Оторвавшись от ужасного чтения, можно включить телевизор. И увидеть «ужастики» — не только придуманные драматургом и режиссером, но и самые-самые документальные. Примером может служить сюжет о днепропетровском морге, показанный недавно в одной из программ. Мне приходилось писать о морге, и я отлично помню, какое потрясение перенес, увидев вблизи препарируемые трупы. И вот теперь десяток миллионов людей в течение пяти минут вынуждены были крупным планом, в деталях рассматривать то, что по самой своей сути должно быть запретным и тайным.

А страсть СМИ к уголовной хронике и преступному миру! Хотя читать подробности о следственных экспериментах, копаться в деталях совершенного преступления посторонние люди не имеют права. Не только потому, что это просто неинтеллигентно. Не только и даже не столько потому, что у объектов журналистского внимания есть родные и близкие. И не только потому, что, познакомив с человеком (каким бы плохим он ни был) все население Украины, газета, возможно, расширяет и продлевает его наказание далеко за пределы, установленные законом. Главное, этим журналисты нарушают право каждого на неприкосновенность сферы частной жизни, право неотъемлемое, кем бы человек ни был — преступником, душевнобольным, стукачом...

Что касается телевидения, то создается ощущение, что дежурные бригады всех украинских каналов соревнуются в том, кто страшнее покажет украинскую действительность.

Мне могут возразить: а как же свобода информации? Никто ведь как будто не заставляет людей читать и смотреть все эти ужасы и мерзости. Однако психологи уже доказали: заставляют. Не палкой, а бесконечным повторением одних и тех же тем и сюжетов на страницах газет и телеэкране. Пора менять сам подход к информации. Газета и телевизор (а телевизор для подавляющего большинства населения — это единственный источник информации) должны нести людям культуру и радость, психологическое удовлетворение и разрядку. Думаю, каждый здоровый человек хотел бы читать в газете и видеть на экране нормальную жизнь. Причем желательно не иностранную, не инопланетную, а свою, родную, с детства знакомую. Но эта-то своя нормальная жизнь и ушла сейчас с экранов и газет…

Речь не идет о лакировке действительности. Это раньше, в советское время, пишущую братию учили: «Плохие журналисты видят забор и пишут «забор». Хорошие видят забор, а пишут «забора нет». Сегодняшние журналисты пишут «забор» даже тогда, когда его не видят.

Когда-то Плеханов сказал про Ленина, что он профессиональный эксплуататор всякой отсталости в рабочем движении. Получается, что газеты и телевидение профессионально эксплуатируют низкий культурный уровень населения, его потребности на уровне инстинктов. В эстетическом смысле это выглядит как «господство возбуждающего и трогательного», что Кант называл признаком весьма дурного тона. А руководитель одного из телеканалов заявил во всеуслышание: «Мы обязаны показывать не столько лицо державы, сколько ее зад и пороки общества, в котором живем».

Готов согласиться с оппонентом — не вся журналистика нынче такова. А только та, что каждый день кричит о себе, давит на глаза, на уши, на сердце. Та, что лишает болевого порога, выбивая из числа читателей и зрителей самых совестливых, самых добрых.

Может, все это — частности, отдельные шероховатости и досадные издержки лишь одной профессии — журналистики? Не лучше ли поговорить об этом в своем, журналистском кругу? Дескать, вам лучше знать, как подать новости, как их комментировать, можно ли говорить о трагедии на блатной «фене», что считать неудачей молодого репортера, а что уже уголовно наказуемым хулиганством... Отвечу: разговоры о профессиональной этике многим нынешним «акулам пера» кажутся просто смешными. Ну зачем, мол, рассуждать об особенностях сервировки стола, когда все хлебают из одной миски!

Эрогенная журналистика

Недавно выступал в университете, рассказывал студентам-пятикурсникам о канцелярите и сленге, которыми забиты наши газеты и журналы. Короче, говорили о языковой культуре, без коей немыслимо печатное слово. Первый вопрос, заданный после моего полуторачасового выступления милой девушкой, был таков: «А есть ли у вас любовница?» Я опешил. Она спокойно и толково объяснила: «Ведь в каждом интервью, даже с самым серьезным человеком, обязательно есть вопросы интимного свойства. Не пойму, чего вы возмущаетесь?» Я сказал: «А представь, что к твоему отцу какой-то незнакомец обращается с аналогичным вопросом? И вообще, искренний ответ на подобный вопрос можно дать разве что самому закадычному другу. Лично я такое и другу бы не рассказал».

Смаковать подробности интимной жизни, выворачивать душу наизнанку стало уже привычным. Даже если ничего пикантного нет, то журналисты что-нибудь придумают, лишь бы ошарашить читателя, сбить с ног, напугать. Например, крупный заголовок через всю полосу: «Разрыв между Киркоровым и Пугачевой», а далее мелким-мелким шрифтом продолжение: «невозможен, считает Алла Борисовна». Прием сколь дешевый, столь и беспроигрышный для среднего читателя, который, пробежав глазами крупный шрифт, не станет читать мелочь пониже. По этому же принципу строится заголовок «Самоубийство телеведущего» и его мелкое продолжение «отложено по уважительным причинам». Или «Николай Мозговой взорвался в самолете», употребленный, оказывается, в смысле «повздорил». Ну а о самом тексте уже не приходится говорить. Сплошной мрак и ужас.

Долгожданную свободу слова молодые репортеры с удовольствием трактуют как свободу от каких бы то ни было приличий, и с радостью распространяют самые грязные сплетни, ведут себя оскорбительно и развязно. Это, мол, для всех упомянутые артисты, политики, деловые люди — сложные личности, а для нас они — козлы, пьяницы, наркоманы и нимфоманки. Почему-то пошлое это бесстыдство считается независимой западной манерой.

Раньше на собраниях, разбирающих персональные дела, бывало, кричали: «Давай подробности!». Бытовало мнение, что о человеке можно и нужно знать все, за каждым движением допустимо смотреть в глазок. Не случайно многие, кто пережил тюрьмы и ГУЛАГи, говорят, что самое страшное там — невозможность ни на минуту остаться наедине с собой.

«У нас сейчас полная свобода слова», — говорит мне юная коллега и возмущается тем, что я не одобрил ее статью под заголовком «Кто еще не спал с Филиппом?» Она мне объясняет: «Понимаете, сегодня только стоматологу разрешено говорить: закройте рот. Все остальные вправе говорить и писать то, что хотят».

Думаю, дело тут не в конкретном журналисте, не в его вкусах и пристрастиях. Дело в другом. В наилучшем финансовом положении оказались те редакции, которые научились относиться к своей продукции как к товару. Все хорошо, что хорошо продается. А сенсация, скандал, скабрезность всегда в цене. Если их нет, то их создают. И таким образом практически на пустом месте нагнетают читательский интерес. Тираж при этом увеличится, что неизменно скажется на ценах за рекламу. Они тоже будут расти.

Лидер одной из депутатских фракций на встрече с журналистами сказал: «Говорите народу голую правду, ничего не приукрашивайте». Наша правда действительно голая, причем и в кавычках, и в прямом смысле. Считается хорошим тоном, если по телевидению, на страницах газет и журналов что-то голое показывают, просто, в чистом виде. О чем можно говорить, если сегодня добрая половина публикаций (если не большинство!) посвящены извращенцам и сексуальным меньшинствам, что, дескать, лишний раз доказывает: жизнь — дерьмо. И вообще, сексом у нас пропитано все, он проникает во все журналистские жанры. Например, в Киеве институт экспериментальной медицины, серьезно занимаясь искусственным оплодотворением, решает при этом множество научных, медицинских, социальных и нравственных проблем. Но журналистов достижения отечественной медицины интересуют мало. В ряде газет было опубликовано интервью с мужчиной-донором под заголовком «Его знали только в яйцо», где рассказано о том, что некая фирма предлагает разнообразные «интимные услуги и здоровых мужчин по обслуживанию бездетных семей».

И все-таки, думаю, на откровенно «желтую» прессу, видимо, уже не очень обращают внимание, во всяком случае, рядовой читатель перестал кидаться на подобные издания. Стали «желтеть» серьезные газеты и журналы, и это уже факт неоспоримый. Погоня за читателем и тяжкое финансовое положение заставляют прессу пускаться во все тяжкие. К примеру, в одной респектабельной газете напечатана большая статья о том, почему Раскольников убил старуху-процентщицу. Автор считает, что она поплатилась жизнью за то, что как сексуальная партнерша не подошла Раскольникову по возрасту и темпераменту.

А тематика вроде бы «серьезных» статей! Вообразим человека, который придерживается мнения, что Земля квадратная. Или что она, как встарь, стоит на трех слонах. Вроде бы в условиях демократии каждый имеет право высказывать свое мнение. Следует ли из этого, что версию насчет слонов нужно вновь делать предметом общественного обсуждения? Некоторые считают, что при демократии невежество имеет равное право со знанием, а ложь — с правдой. Но обсуждать, спорить, вести диалог можно с собеседником, придерживающимся определенных этических норм. Можно ошибиться — нельзя врать. Можно заблуждаться — нельзя подтасовывать факты.

А эфир! Разговоры о духовном богатстве народа зачастую сводятся к шоу-представлениям на самую, видимо, животрепещущую для страны тему: «Про ЭТО». Как причудливо трансформируются интересы общества! Раньше было неудобно говорить о сексе, а нынче в разряд чуть ли не неприличия попала любовь. Ну кто вспомнит статью о первой любви в огромном море «женских» и «мужских» газет и журналов? Там речь всегда только о «первом половом контакте».

Язык мой — брак мой

Сколько существует литературный язык, столько и ведется борьба за его чистоту, за очищение от иностранных, новых, просторечных и профессиональных слов. Например, еще в начале прошлого века предлагалось заменить слово «галоши» на «мокроступы», а «театр» — на «позорище»...

Что касается языка, на котором говорит наш любимый «ящик» или излагают свои мысли газеты, то в последние годы в литературный и даже в официальный язык были вброшены десятки жаргонных слов, нередко заимствованных прямо из уголовного лексикона. А ведь в нашем языке, как, вероятно, в языке любого традиционного общества, стилистические пласты разграничены достаточно четко, и размывание их неизбежно вызывает сдвиги в общественном сознании. Собственно говоря, мы это сегодня и наблюдаем. Что происходит, когда на страницах газет изо дня в день появляются слова «тусовка», «кусок», «наезд», «голубой», «коммуняки», «совок», «задолбать», «опустить», «замочить», «зачистить», «оттянуться», «кидала», «мокруха», «зелень»? Или когда дикторы ТСН и даже Президент страны говорят про «разборки в Верховной Раде». Происходит приучение. Люди вообще склонны подражать образцам. Дикторы и ведущие телевидения — это традиционные образцы для подражания. Раньше язык пьяного или хулигана не просто отличался, а резко контрастировал с языком журналистов. Теперь же большой разницы нет. А выглядит диктор или комментатор все так же респектабельно, как и раньше. И социальное положение занимает весьма завидное. Следовательно, не он опускается до ненормативной лексики, а она поднимается до нормы. И даже выше. И все население оказывается приобщенным к тайному языку воровской «малины» (ведь жаргон и выдуман для того, чтобы чужой не просочился!). Заполучая слова-пароли, все общество, пускай медленно, но включается в эту тайную жизнь. Соответственно, границы «малины» расширяются. Сначала в умах, а потом и на деле.

Это с одной стороны. С другой же, литературные и всем понятные слова, обозначающие всякие безобразия, заменяются иностранными. Вымогательство — рэкет, убийца — киллер, шлюха — путана, преступная банда — мафия... При этом удается убить двух зайцев: негативный оттенок, присутствующий в знакомом, привычном слове, снимается, а параллельно возникает оттенок чего-то романтического.

Одним из самых популярных нынче жанров является интервью. Сама профессия интервьюера — обоюдоострая и даже, думаю, небезопасная для обоих собеседников. Во всяком случае, я еще раз в этом убедился, когда какой-то юный тележурналист пытал на экране популярную молодую певицу: «Известно, что для того, чтобы пробиться на эстраду, нужно переспать не с одним начальником. Скажи честно, с тобой такое тоже случалось?»

Попробуйте-ка выдумать вопрос глупее, бестактнее. Ручаюсь, у вас не получится. А юный интервьюер не унимался, у него получалось: «Испокон веков принято считать, что певица — проститутка, отдающая себя всегда и всем. Ты с этим согласна?» Надо отдать должное певице, она держалась в этой глупейшей ситуации со всем возможным достоинством. Она совершила только одну ошибку: не врезала тележурналисту в челюсть сразу после первого вопроса. Жаль...

А новости? Репортажи с места событий? Например, некоторые корреспонденты, присутствовавшие на параде в честь Дня независимости, подробно описали в своих газетах, как «здоровенный бродячий пес храбро остановился у войск, замерших по команде «смирно». Потом он потрусил к правительственной трибуне, хотел поднять лапу, но вдруг остановился, видимо, сообразив, что...» И так далее, и так далее. Неужели ничего другого нельзя было увидеть на параде, который явился и политическим, и символическим событием? В одном из репортажей так и было написано: «Ради таких эпизодов, наверное, и стоит ходить на парады».

Нынешние газеты и журналы... Чего только там не встретишь! «Крокодилы плавают в Днепре», «Знаменитая топ-модель откусила фаллос», «Инопланетянин тоже стал народным депутатом», «Секс в детсаду», «Как мужчина забеременел?», «Тело — в дело»... Что можно посоветовать сегодняшнему читателю? Прежде всего: не стреляйте в продавцов, они не сочиняют и не издают эту газетно-журнальную лабуду.

А кадров нет, поскольку сегодня система журналистского образования не может выполнять свою функцию воспроизводства подлинных специалистов. Это произойдет лишь тогда, когда действующие хорошие редакторы и хорошие журналисты проанализируют свой опыт, выделят из него новые нормы и способы журналистской работы и оформят их в виде... методичек и циклов лекций. А иначе подготовленных кадров и не будет, нечего тут строить иллюзии. Ведь нынешние преподаватели Киевского института журналистики и журналистских факультетов других вузов страны в практической журналистике никогда не работали, не писали статей, очерков, фельетонов... Может, поэтому и начали с писания учебников по журналистике?

...Сегодня многим моим коллегам-сверстникам стыдно принадлежать к этой бесстыдной профессии журналиста, к цеху, который когда-то, в юности, казался священным братством мужественных и честных людей. Нас, студентов журфака, учили: «Хотя вы и не врачи, но должны всю жизнь ходить в незримых белых халатах». Что стало теперь с нашими халатами? Почему журналисты стали кормиться (часто очень даже сытно!) от несчастья, от греха, от унижения человека?

Надо оставить людям герань на окнах, тихий вечер с семьей, огород, вечные книги, отдохновение от работы. Пусть люди меньше читают газеты и меньше смотрят телевизор. Пусть дольше живут.