«Я ВСЕГО ДОБИЛСЯ САМ!»

Борис Кушнир, известный всему миру музыкант, наш бывший соотечественник, киевлянин, более двадцати лет назад покинул пределы Советского Союза. Для Бориса эти двадцать лет были удивительными по своей насыщенности, обозначившись громкими профессиональными победами музыканта высокого класса. За заслуги в музыкальном искусстве Национальный банк Австрии наградил Кушнира правом играть на скрипке Страдивари.

В этом году Борису Кушниру исполнилось 55!

Вряд ли ему удалось бы добиться в СССР всего того, чего он достиг на Западе. Приведу емкие строки другого известного музыканта, тоже киевлянина Романа Кофмана:

Минуя и победы, и банкеты,

Мой путь в тени лихих событий вьется.

Я — пятая графа большой анкеты,

Которая историей зовется!

Эти строки не являются эпиграфом к интервью с Борисом Кушниром. Однако они мощно резонируют некоторым откровениям моего собеседника.

— Борис, Киев — ваш родной город. Что он значит для вас?

—В этом городе много лет еще до моего рождения жили мои родители. Отец был первым концертмейстером Украинского радио и телевидения и очень известным скрипачом, а мама — скрипачкой в Театре юного зрителя. Так что родился я в семье потомственных музыкантов.

Киев дал мне практически все, что я могу вспомнить о своей юности: я жил здесь до 18 лет, обрел первых друзей, первых педагогов: Вениамина Зельдеса, Лазера Бендерского, Ольгу Пархоменко...

Все первое в моей жизни произошло в Киеве! Первые концерты, первые выступления с отцом на телевидении, первые конкурсы…

— А первая любовь?

— Настоящая, сильная пришла уже в Москве, когда я учился в консерватории. Но первые юношеские чувства, переживания испытал еще в родном Киеве…

— Расскажите о своих учителях.

— С учителями мне повезло. Я уже касался этого вопроса: именно в Киеве мне привили прямо-таки фанатизм в отношении к музыке!

И Москва была очень важным моментом в моей жизни. Я поступил в класс выдающегося педагога Бориса Беленького. Учился в Московской консерватории с 1966 по 1972 г. В классе Беленького я научился слушать и слышать как музыкант: слушать себя, слышать других и передавать другим то, что умею слышать.

В Москве я учился и у многих других замечательных музыкантов. Например, у Давида Федоровича Ойстраха. Припоминаю такой случай: шел концерт, на котором я играл Моцарта и Паганини, — и на этом концерте присутствовал Ойстрах. Именно тогда он заинтересовался мной, стал через преподавателей наводить справки, кто же этот мальчик… Это стало переломным моментом в моей учебе, так как на меня сразу обратили пристальное внимание и другие педагоги, в том числе и мой преподаватель Беленький.

— В своей официальной биографии вы выделяете несколько имен людей, которые сыграли особую роль в становлении вас как музыканта — это и Ойстрах, и Шостакович…

— Общение с Ойстрахом было сильным потрясением. Рядом со мной — гений, легенда, выдающийся музыкант! Он был очень простым, мягким в общении… С ним у меня связан один казус. После одного из студенческих концертов в малом зале консерватории Острайх пришел поздравить всех участников. После выступления все собрались в артистической, я оказался спиной к двери, в которую вошел Ойстрах. Когда же Давид Федорович захотел поздравить и меня, то от неожиданности я так резко повернулся к нему, что кончиком смычка попал почти в глаз мэтра. У всех присутствующих в артистической был шок! После этой истории надо мной долго подшучивали, что, мол, мог бы прославиться на весь мир, если бы попал Ойстраху в глаз. Слава богу, я нашел способ прославиться иначе!

— А какие воспоминания связаны у вас с Дмитрием Шостаковичем?

— Об этом человеке можно долго рассказывать. Встречи с ним оказали на меня огромное влияние.

Наш московский квартет готовился к конкурсам, и наш педагог по квартету Григорян привел нас в дом к Шостаковичу. Когда Шостакович начал суетиться, предлагая сесть, — для нас, простых студентов, это было потрясением! Встречи с композитором на определенном этапе стали частыми, наш квартет готовил ХІІІ квартет Шостаковича для выезда на конкурс.

С этим квартетом у меня связано такое воспоминание. В 1971 г. мы впервые выехали в Париж, выступали с разнообразной программой, в конце которой должен был прозвучать ХІІІ квартет Шостаковича. Примерно в середине выступления в публике раздались выстрелы, пошел цветной газ, начали скандировать: «Свободу евреям в Союзе!». И страшная стрельба — бог знает, что это было, может, всего лишь хлопушки! Потом на сцену полетели пакеты, в которых оказались живые мыши и корм для них. Мыши ползали по сцене, поедая «угощение», а мы в таких «декорациях» продолжали играть! Руки и ноги у нас, конечно, дрожали…

С одной стороны — мы, конечно, очень испугались, а с другой — были очень горды, что вопреки обстоятельствам доиграли произведение Шостаковича до конца!

— Какой была жизнь творческого человека за «железным занавесом»?

— Я старался близко не соприкасаться с политикой — не было ни времени, ни особого желания. Но, конечно, этот вопрос нельзя обойти. С одной стороны, в то время было очень сложно, т. к. я всегда чувствовал, что есть границы, дальше которых я не могу себя проявить. На какие-то конкурсы пройти было можно, но до тебя обязательно должны были пройти и люди другой национальности… Хотя я очень не люблю об этом говорить, но так было. Конечно, и евреи получали первые премии, и евреи были выездными. Но всегда присутствовал отбор по национальному признаку — своеобразная стеклянная стена, стучаться в которую было пустой тратой времени!

А в следующем моем утверждении — парадокс: этот «железный занавес», политическая система, которая контролировала буквально все, аккумулировала уникальную ситуацию, при которой рождались удивительные музыканты, одаренные и смелые люди!

— Вы выехали за пределы Советского Союза двадцать лет назад. Что послужило импульсом к принятию такого решения?

— Всегда присутствовала боязнь, что закроют выезд за границу, закроют перед тобой мир — станешь жить с клеймом «невыездной». Но, объективности ради, я без больших осложнений прошел отрезок жизни за «железным занавесом».

На решение же повлияло осознание того, что квартет, который я инициировал, в котором работал, который очень любил, имеет ограниченные возможности для его творческого существования. Здесь собрались музыканты, которые стали его фанатами, но были и те, кто хотел заниматься чем-то еще. Это один момент. Второй — как раз в то время мы никак не могли получить статус государственного квартета, что мешало нам развернуть широкую деятельность. И последнее: именно тогда, со мной начали вести переговоры по вопросу организации квартета на Западе. И в какой-то момент я согласился — подал документы на выезд. Но пока ждал решения, квартет на Западе организовали без меня…

Поэтому, когда я приехал на Запад, а попал я сразу же в Вену, где впоследствии и остался, у меня не было никаких планов!

— Говорят, что вы совершенно удивительным образом получили австрийское гражданство. Расскажите, как это произошло.

— Когда в 1981 г. я приехал в Вену с семьей — женой-скрипачкой и с пятилетним сыном, — у нас в Вене не было почти никаких знакомых. Правда, встретила нас известная пианистка Лиза Лионская. И мы две недели жили у нее. Не зная языка, не имея никаких средств.

Я начал искать работу, чтобы прокормить семью. Будучи неплохим скрипачом, я стремился стать первым концертмейстером. Оказалось, что в оркестре Линца, довольно известном в Австрии, есть две вакансии первых концертмейстеров. Я подал туда документы. Приехав на конкурс, встретил еще одного эмигранта из Союза — скрипача Александра Оренкова. Конкурс проходил целый день, в четыре тура. Огромное количество претендентов! И в итоге мы оба получили эти два места. Это была фантастика!

С сентября мы стали работать в оркестре Линца. Моя жена тоже туда попала, победив на конкурсе. Я рассматриваю эту цепь событий как счастливое стечение обстоятельств. Через год оркестр должен был ехать на гастроли в Братиславу, где должна была состояться постановка «Бориса Годунова». Администрация оркестра настаивала на том, что оркестр не может выехать на гастроли без первого концертмейстера. Однако у нас не было гражданства! Правительство пошло навстречу, и в течение года предоставило нам австрийское гражданство. Конечно, это открыло совершенно другие возможности для построения жизни, карьеры.

— Вы уже 20 лет живете на Западе. Вы получили то, что искали, эмигрируя сюда? Сталкивались ли с какими-либо дискриминационными моментами в благополучной нейтральной Австрии и на Западе вообще?

— Практически я не чувствовал никаких ограничений здесь. Конечно, здесь ощущается, что я не настоящий австриец. От этого никуда не уйдешь… По-немецки говорю все-таки с акцентом, и все понимают, что происхождение у меня неавстрийское. Долгие годы мне трудно было пробиться на самый верх, например, в педагогической сфере — получить профессору в академии.

Но в итоге я всего добился тут сам, практически ни к кому не обращаясь за помощью!

А начиналось все так: я познакомился в Австрии с одним очень хорошим музыкантом —пианистом Клаусом-Кристианом Шустером, который тоже учился в Москве. С ним мы создали дуэт имени Моцарта. Принимали участие в трех-четырех самых престижных международных конкурсах в год, почти везде и всегда получая первые премии. Потом я победил на сольном конкурсе. Для меня психологически это было очень важно!

Затем по моей инициативе возникли Vienna Brahms Trio, Wiener Schubert Trio… Все это объективные вещи, которые позволяли мне двигаться вперед, утверждаться здесь как профессионалу.

— Хотелось бы услышать подробнее о созданных вами трио.

— Wiener Schubert Trio было особенно важным этапом в моей жизни: с ним я объездил самые престижные залы мира, крупнейшие фестивали, сделал уникальные записи — все произведения Моцарта, написанные для трио.

А в 1993 г., после того как я расстался со своими коллегами по Wiener Schubert Trio, мы с известным пианистом из России Юрием Смирновым и с одним очень хорошим австрийским виолончелистом — швейцарско-итальянского происхождения Орфео Мандоцци организовали Vienna Brahms Trio. В становлении этого трио очень помог Гидон Кремер, который пригласил нас на свой фестиваль в Локенхаус (Австрия). И с этого фестиваля, собственно, началось наше восхождение. С этим трио мы тоже осуществили большой проект — записали все произведения Роберта Шумана для трио.

— В 1984 г. вы стали профессором Венской консерватории, а с 1999 г. преподаете в университете Граца, постоянно ведете мастер-классы и являетесь членом жюри многочисленных международных музыкальных конкурсов. Расскажите о вашей преподавательской работе, о ваших лучших учениках.

— Учеников у меня, слава Богу, много. Довольно много хороших. Попробую ограничиться рассказом о троих из них.

Когда одному из самых сильных ныне в мире скрипачей, Юлиану Райхлину было всего восемь с половиной лет, родители привели его ко мне — тогда совершенно неизвестному педагогу. Мальчик оказался выдающимся талантом! И через пять лет он выступил на конкурсе классических исполнителей Евровидения в Амстердаме и за один день стал мировой знаменитостью. Ему было 13 лет! Благодаря ему я тоже прославился как педагог. Я стал много ездить с этим мальчиком, расширялся круг профессиональных знакомств, появилось много учеников.

Сейчас Юлиану Райхлину 26 лет. Это скрипач с мировым именем — один из немногих, которые не растеряли дар, проявившийся еще в детстве.

Юлиан десять лет назад привел ко мне еще одного молодого скрипача, с которым я начал заниматься по своей методике с нуля. Это был Николай Цнайдер, пять лет назад выигравший самый большой конкурс в мире — конкурс королевы Елизаветы в Брюсселе. Эта победа принесла ему мировую известность. После успеха Цнайдера мне стало намного легче и интереснее работать дальше. Стала приезжать масса новых учеников, появилось право выбора. У меня сейчас небольшой класс, но очень сильный!

И три года назад еще одна моя ученица — Лидия Байч, в 16 лет выиграла конкурс Евровидения в Вене. Сейчас она очень известна в музыкальных кругах.

Эти три ученика — моя гордость, я их очень люблю. Я благодарен им, что они дали мне возможность проявить свои педагогические возможности, обогатили мою жизнь.

— Есть ли у вас какие-либо контакты с Киевом? Поступали ли приглашения из Украины, пытались ли вы инициировать какие-либо проекты сами?

— Последний раз я был в Киеве в 1984 г. с гастролями Wiener Schubert Trio. Я посетил родной город уже в качестве гражданина Австрии. Гастроли прошли без каких-либо осложнений. С тех пор в Киеве я не был… Но я люблю свой город и хотел бы в нем выступить.

— Вы выезжали из Советского Союза, когда накалялось политическое противостояние как внутри страны, так и за ее пределами... Сегодня эмиграция несет несколько иные «оттенки», ее характеризуют как экономическую. Могут ли страны постсоветского пространства как-то противостоять «утечке мозгов», которая, в принципе, является естественным процессом в рамках борьбы за существование?

— Мне кажется, что сейчас эмиграция стала совершенно другой. Во-первых, открыли выезд на Запад. И как ни странно, Запад стал этот выезд как можно быстрее закрывать. Раньше эмигрантов из СССР принимали с удовольствием, а сейчас стараются пускать как можно меньше. На работу стараются принимать или австрийцев, или граждан из стран европейского сообщества. И любому музыканту, я говорю именно о музыкантах — даже очень хорошему, — найти достойное место очень сложно! Поэтому я думаю, что эмиграция людей искусства, не будет расти так сильно, как это происходило раньше.

Надеюсь, что со временем новые поколения музыкантов будут жить у себя в странах, имея возможность питать себя богатством как родной культуры, так и всемирной.

— И традиционный вопрос о творческих планах…

— Ждет работа над записью произведений Брамса для трио. Большие планы, связанные с преподавательской работой, насыщенное расписание гастролей.

Но надо, чтобы осталось время жить! Ведь жизнь — это не только работа. Нужно читать, ходить по музеям, видеть мир! Я стараюсь успевать наслаждаться жизнью!