Высокое искусство «Высокого Замка»

Приятно было услышать от Людмилы Владимировны Семыкиной — одной из самых одаренных наших художниц — о посещении ее мастерской Виктором Андреевичем Ющенко. Значит, он, как и наша интеллигентская элита, понимает, чем является искусство Людмилы Семыкиной для Украины. Вместе с тем больно, что многие украинцы не знают ни о ее творчестве, ни о трагически-счастливой судьбе.

Десять лет назад выставка текстильной пластики Людмилы Семыкиной «Высокий Замок», экспонировавшаяся в Украинском доме, буквально поразила удивительным образным языком, творческим воображением и фантазией. А еще — современным, даже модерным и вместе с тем глубинным переосмыслением древней культуры Украины. «Высокий Замок» — образец высокого искусства, вызвавший удивление, восторг и смятение чувств.

Предлагаю читателям «ЗН» беседу с пани Семыкиной.

— Пани Людмила, вы начинали, и довольно-таки успешно, как живописец. Что заблокировало вашу работу в 60-х? Вспоминается история с уничтожением витражей в Киевском университете...

— Действительно, к 150-летию со дня рождения Т.Шевченко (1964 г.) нам заказали витражи с портретом поэта для фойе Красного корпуса. Работы шли очень успешно. По периметру витража было написано: «Возвеличу малих отих рабів німих. Я на сторожі коло їх поставлю слово». Эти строки не согласовывались с разрешенными цензурой к цитированию словами «і мене в сім’ї великій, в сім’ї вольній...», то есть возникал «не тот» акцент.

— Именно это и было причиной уничтожения витражей?

— Не могли ведь допустить звучания этих строк на всю Украину. Слишком уж символичный характер они имели. Эти слова буквально выстрелили! Они стали девизом всех шестидесятников. Каждый из нас, художников, сказал себе: «Я возвеличу». Как клятву. Витраж опечатали и задрапировали — арестовали. Собственно, за той бархатной драпировкой уже ничего не было. Страшные черные дыры.

Вдруг откуда ни возьмись появился незнакомец и прошипел: «Через два дня не будет головы Шевченко». Кто-то из художников ответил: «Вы лучше о своей голове позаботьтесь». Потом приехали машины с какими-то людьми, охранник, раньше вроде бы такой почтительный, схватил меня за плечи и потянул, поволок из университета по ступенькам. Почти в бессознательном состоянии от шока, от стресса я звала на помощь.

Та власть боялась преувеличить национальное звучание большого праздника, боялась самого духа Шевченко. Понятно, что и из Москвы было указание избегать излишней патетичности, дабы не будоражить национальный дух — ведь для них это было «мероприятие».

— Вот тогда вас впервые исключили из Союза, верно? Многие из нас хорошо помнят, что это означало табу на любую публичность творческой деятельности — ни тебе выставок, ни издания книг. Но знаю, что через два года вас восстановили в Союзе художников и почти сразу исключили во второй раз. За письмо в защиту Вячеслава Чорновила?

— Да, мы выступили против закрытого суда, собственно, судилища над журналистом. 139 человек подписали это письмо. Среди них были Николай Амосов, Олег Антонов, Лина Костенко, Иван Дзюба, Олесь Гончар, Сергей Параджанов, Васыль Стус, Михаил Стельмах...

— Михаил Стельмах?!

— (удивленно) А вы, г-жа Стельмах, этого не знали?

— К сожалению, нет. Михаил Афанасьевич был сдержанным человеком. Впрочем, кое-что он рассказывал. В частности, он более подробно поведал мне историю, изложенную в знаменитой работе Ивана Дзюбы «Интернационализм или русификация?» (1965 г.), которую я еще раньше читала в самиздате. Иван Михайлович написал об обращении в ЦК КПУ Михаила Стельмаха (тогда депутата Верховного Совета СССР), Андрея Малышко и Георгия Майбороды по поводу обысков, политических арестов и допросов среди молодежи Киева, Львова, Ивано-Франковска, Тернополя и Луцка.

— Каждый должен был сделать свой выбор. Отчаянное выступление И.Дзюбы, как и письмо в защиту Чорновила, было признаком человеческой совести.

— Вас таскали в КГБ, шесть раз пытались лишить мастерской. Было вам страшно? Вам не говорили, что это опасно, что вас бросят в тюрьму или в психушку?

— Ко мне пришла художница Алла Горская с предложением подписать письмо. Я спросила: «Это серьезно?» — «Это очень серьезно». — «Это опасно?» — «Это очень опасно». Да, мне было страшно. Страшно... остаться подлым человеком. Как смотреть в глаза, например, Васылю Стусу и тысячам ушедших в черную ночь? Это был вопрос не только самой себе, это был вызов тому времени.

— Вы позволите мне, пани Людмила, интимный вопрос? Знаю, что ваш муж, тоже художник, не поддержал вас тогда. Возможно, угрозы разводом были с его стороны своеобразным шантажом, чтобы спасти семью?

— Это было еще более трагично и выходило за рамки семьи. Союз художников накручивал его и сделал меня, жену, в его глазах преступницей. Он меня так и воспринимал. И я его позицию воспринимала тоже трагически. А еще мне было очень больно из-за пренебрежительного отношения к нашей культуре в той стране.

— Мне кажется, что одним из ваших первых протестных шагов после исключения были попытки одеть интеллигенцию 60-х. Помню, едва ли не пол-Киева ходили в ваших сардаках и кептариках.

— С одной стороны, это был стиль утилитарно-прагматический, но с художественным подходом. С другой — я старалась задеть тот ген, который живет в человеке, даже подсознательно, приглушенно теплится. Мы старались узнать больше о нашем прошлом, которого нас лишили, дойти до своих корней. Целью было не отпугнуть этнографизмом, а переосмыслить национальные традиции. Ведь серый цвет (в данном случае — шинельное сукно-«уцененка») был традиционным на протяжении столетий, даже тысячелетий. И хотелось выручить студенчество, интеллигенцию, которые были не только скромно, но и бедно одеты — так себе, по-советски. Все воспринимали с восторгом, например, Светличного, Стуса или Горскую в этой одежде.

— Уже тогда мне, совсем молодой, в той одежде виделось нечто современно-элегантное, не пестро-аляповатое, а сдержанно-рыцарское и вместе с тем приближенное к искусству. Ну и нужно ведь было на что-то жить? Хотя в те времена человек порой старался не так прожить, как выжить...

— Это правда. Однажды художник Опанас Заливаха написал мне в письме: «Люда, как трудно быть украинцем». Что же касается заработков... Опосредствованно и эта нужда привела меня на Полесье, к тому, что со временем воплотилось в «строї» «Княжеской эпохи» и «Высокого Замка». «Стрій» — старое украинское слово, означающее не повседневную, а праздничную одежду, убранство. Полесье не могло не зацепить, ведь там начиналась Киевская Русь. Полесье — это наши джунгли, наша красота, наша маленькая Швейцария. Тетерев с каньонами — удивительное явление природы.

— Название одной из частей вашей выставки «Высокий Замок» (1996) — «Княжеская эпоха». Что вы видели возле старинных, полуразрушенных полесских башен? Что это были за ассоциации?

— Видела войско, вставали перед глазами князья, княгини Киевской Руси. Уже не замечала деревьев, кустов, конкретных будничных сюжетов Полесья — только ассоциации. Дерево как мужественное творение природы, буйно разросшееся прямо из камня и выстоявшее. Но из него вынули душу: я увидела выжженное дупло. Мужественное дерево не умерло само по себе, его уничтожили. И я решила именно в «строях» сделать гордого воина — «Князя-Дерево».

Однажды Иван Светличный напророчил мне, что со временем я обязательно приду к Киевской Руси. Так и случилось — я приступила, приблизилась к образам нашей истории.

— А ваша «Сарматка» — это уже языческая тема?

— Языческая линия тесно переплетается с темой княжества. Поэтому первая часть выставки «Высокий Замок» называется «Скифская степь». И скифская эпоха, и сама выставка «Высокий Замок» не случайны, я шла к интеллекту нации. Не просто расписывала или расшивала. Это не повторение известных орнаментов, не этнографизм в чистом виде. Я же художник, а не модельер. И таким образом я пришла к текстильной пластике. В нашей трагической истории было сделано все, чтобы прервать эстафету от нашей древней аристократии до современной духовной элиты.

— И своими произведениями вы старались заполнить этот исторический пробел, проложить мост между праукраинством и современностью?

— Что касается современности... В каждой европейской столице есть музей современного искусства, кроме Киева. Поэтому я всем сердцем надеюсь, что проект «Мистецький Арсенал» будет завершен и у нас наконец-то откроется Музей современного украинского искусства.

P. S. Десять лет назад украинцы и иностранные гости имели возможность открыть для себя «Высокий Замок». Именно за эти работы художница была удостоена самой высокой награды в области культуры — Национальной премии им. Т.Шевченко. На протяжении десяти лет мы не имели возможности увидеть новые творческие работы Людмилы Семыкиной. Десять лет! В те, к счастью, прошедшие времена художников истязали. А сейчас — игнорируют. Равнодушие — как болото.

Основатели Литературно-художественного фонда Михаила и Ярослава Стельмахов (президент — академик Николай Жулинский) надеются на поддержку как со стороны правительства, так и широкой общественности в организации следующей выставки художницы в Украинском доме. Мы об этом мечтаем и прилагаем к этому все усилия.