Великий экспериментатор

Счастье, говорил Артур Шопенгауэр, «всегда лежит в будущем или же в прошлом, а настоящее подобно маленькому темному облаку, которое ветер гонит над озаренной солнцем равниной: перед ним и за ним все светло, только оно само постоянно отбрасывает тень».

Настоящее — развилка на пути к счастью. Разум человеческий может поселить птицу счастья в дне завтрашнем — и тогда она будет переливать апокалипсическими красками воскресения из мертвых. А может отправиться искать ее в прошлом, в кущах потерянного рая: золотой век, старые добрые времена etc.

В первом случае к счастью зовет «книга книг» — Библия. Или иное откровение, обещающее светлое будущее. Например, коммунистический манифест. Если посмотреть с другого конца стрелы времени, то мы увидим множество замечательных произведений, исполненных в стиле «Було колись — в Україні / Ревіли гармати; / Було колись — запорожці / Вміли пановати (…) Було колись добре жити / На тій Україні…». Должна быть там, следовательно, и книга таких книг. «Суперкнига», зовущая в золотое прошлое.

Логическим пределом прошлого человечества, или, что то же самое, началом человеческой истории, до которого — только Ничто, земля пятого дня, полная скотов, гадов и зверей, является Человек, в одиночестве этой земле противостоящий. Homo naturalis, Человек Естественный.

Вот уже почти три столетия человек этот — Робинзон Крузо. Искомая же «книга книг» значится под скромным № 412 в более чем пятисотпунктовой библиографии английского романиста, памфлетиста и журналиста Даниеля Дефо, 275 лет со дня смерти которого исполняется 24 месяца апреля года от Рождества Христова 2006-го.

«Книга книг» — не только метафора. «Жизнь, необыкновенные и удивительные приключения Робинзона Крузо», говорят, вторая по распространенности в мире книга после Библии. Но дело, конечно, не в этом. Произведений Ленина и Мао, например, также издано в количестве, достаточном для занесения в Книгу рекордов Гиннесса. Британские энциклопедисты приводят мнение одного немецкого критика, назвавшего роман Дефо «мировой книгой» (world-book) не только ввиду огромного количества переводов, подражаний и переделок, но также и в силу той «почти мистической энергии, с которой Дефо создал героя и ситуацию, с которыми может в определенном смысле отождествить себя каждый читатель». Ситуацию Счастливого Детства, солнечного Рассвета человечества, к каковому Началу может причаститься всякий человек…

* * *

Жизнь Дефо замечательна во многих отношениях. До 40 лет он был коммерсантом, размах деятельности которого поражал современников. Не менее впечатляет деятельность Дефо как теоретика: им предложены многие экономические новации, в частности сберкассы и страхование от бедствий («Опыт о проектах», 1697). Впрочем, ни удачная практика коммерции, ни точная ее теория не спасли Дефо от коммерческих же неудач: «тринадцать раз судьба бросала меня из богатства в бедность и обратно».

Головокружительными взлетами и стремительными падениями отмечена также политическая биография Дефо. В 1701 году он поднимает свой голос против ортодоксов, недовольных королем-голландцем Вильгельмом Оранским (памфлет «Чистокровный англичанин»; король приближает автора ко двору). Обличает палату общин, незаконно арестовавшую пять кентских джентльменов («англичане не будут рабами — ни короля, ни парламента»). В 1703 году суд ее величества королевы Анны присуждает Дефо к троекратному стоянию у позорного столба. Лондонцы обвивают этот столб гирляндами цветов и прямо на месте гражданской казни пьют за здоровье осужденного. А в книжных лавках в это время читающая публика расхватывает «причину» казни — памфлет «Кратчайшая расправа с диссидентами», в котором автор, прикинувшись ортодоксом, доводит до абсурда религиозную нетерпимость власти («Надо распять всех!»), чем доводит ее тугоумных представителей до бешенства, ибо поначалу все принималось ими за чистую монету и — благосклонно.

Но со временем судьба-злодейка перекрыла кислород народному трибуну, и его голос понизился до шепота тайного агента, доносящего до властных ушей компромат на редакции оппозиционных газет. Конец был бесславным. «Некий Мист, который, открыв позже предательство Дефо, бросался на него с оружием в руках и обесславил Дефо повсеместно до такой степени, что под конец жизни он был всеми оставлен» (В.Лесевич).

Надпись на могильной плите, этой последней странице книги жизни земной, резюмирует и подводит итог: «Даниель Дефо, автор «Робинзона Крузо». Все в прошлом; ушли в небытие тома специализированных учебников и перечней раритетных изданий теоретико-экономические изыскания, политика, памфлеты, статьи и романы. Но в жизни вечной пребывает «Робинзон Крузо». И его автор.

Весьма символично: «из дарственных надписей Шевченко на книгах других авторов до нас дошел только один — на книжке Д.Дефо (на французском языке) «Приключения Робинзона Крузо», которую поэт подарил своей племяннице — дочке Варфоломея Шевченко: «Любій Прісі на пам’ять од дядька Тараса Шевченка. 1859. Сентября 12». Дядя Тарас советовал своей племяннице внимательно прочитать роман (письма Шевченко от 10 сентября и 23 марта 1860, см.: Шевченковская энциклопедия).

Педагогическая рекомендация Кобзаря целиком лежит в русле руссоистской традиции, предписывающей видеть в «Робинзоне Крузо» «удачнейший трактат о естественном воспитании». Под влиянием этой традиции повествование о Робинзоне, не без труда растянутое автором до трех книг, со временем сжалось до сравнительно небольшого по объему описания островной жизни моряка из Йорка. Как и советовал Руссо, «Робинзон Крузо» был «очищен от всего своего мусора» («самим временем» — справедливо замечают критики). Однако рафинированный роман хотя и издавался с пометой «для детей среднего и старшего школьного возраста», нимало не потерял по части философско-мировоззренческой. Феномен Робинзона, ситуация робинзонады постоянно остается в поле внимания мыслителей — от политэкономии Карла Маркса до постмодернизма Жиля Делёза, и в этом смысле наблюдается полное единство теоретического восприятия романа.

Но уже первая конкретизация абстракции «робинзон» приводит к существенным трудностям и разногласиям. Когда теоретики говорят о естественном человеке, «не исторически возникшем, а данном самой природой» (Маркс), им резонно возражают, указывая на «все то, что Робинзон взял на потерпевшем крушение корабле» (Делёз). В этом споре сам герой вроде бы на стороне постмодерниста: «Целыми часами — целыми днями, можно сказать, — я в самых ярких красках представлял себе, что бы я делал, если бы мне ничего не удалось спасти с корабля. (…) Я просто умер бы с голоду. А если бы не погиб, то жил бы как дикарь». Но это только на первый взгляд Робинзон привержен цивилизационным принципам человеческой жизнедеятельности. Да, он жарит бифштексы и ходит с зонтиком. Однако живет в гармонии с природой и собственным Я. А такую жизнь Руссо квалифицирует как дикарскую и противопоставляет ее жизни цивилизованной: «Дикарь живет в себе самом, а человек, привыкший к жизни в обществе, всегда — вне самого себя». Природный дикарь «жаждет лишь покоя и свободы, он хочет лишь жить и оставаться праздным», тогда как цивилизованный человек — «всегда деятельный, работающий в поте лица, беспрестанно терзает самого себя, стремясь найти занятия, еще более многотрудные» (так поступает цивилизованный Робинзон из книжки Мишеля Турнье «Пятница» — «бросается в «исступленное» производство», по слову Делёза). Так каков же Робинзон Даниеля Дефо? Цивилизованный человек или дикарь? Вопрос остается открытым…

В робинзонаде Дефо многие видят гимн созидательному труду. В аннотации к старому изданию читаем: это — «повествование о созидательном труде человека, его могуществе, воле, творческом искании». Сегодня в Интернете находим: «островитянин снова проходит в миниатюре путь, по которому шло в своем развитии человечество — приручает животных, осваивает земледелие и ремесла, строит жилище». Да, труд, могущество созидания. Но, воистину, в миниатюре, ибо если сравнивать длину пути, пройденного Робинзоном, с длиной пути, который прошло человечество, то наш герой выглядит трудоголическим лилипутом. Репрезентуя на лоне девственной природы европейскую культуру ХVII века, соплеменник и современник Ньютона только на то и сподобился, что вырыть пещеру, развести коз да в шкуры нарядиться. Иначе говоря, воссоздать некоторые элементы материальной культуры эпохи неолита. Экое трудовое достижение!

Нет, на звание «героя труда» Робинзон явно не тянет. Но тогда «каков смысл вымысла «Робинзон»? Что такое робинзонада? — спрашивает Ж.Делёз и сам же отвечает: — Мир без другого». Ответ не следует понимать буквально. Есть Другой или нет его — столь же проблематично, как и выяснение цивилизованности/дикости Робинзона. Герой Дефо попадает на безлюдный остров не только с мушкетом и пилой, но и с идеей Другого. Прежде всего, с идеей Бога. «При внимательном чтении обнаруживается, что тема избавления от одиночества на пути к Богу, — эта тема в романе является центральной» (В.Шкода). Для бесполого существа, каковым является Робинзон Дефо, сие, наверное, так. Но насколько правомерна такая абстракция? «Проблема поставлена плохо», — говорит упоминавшийся постмодернист. И хотя трудно согласиться с тем, что конечная цель Робинзона — «столкновение либидо со свободными стихиями и первоэлементами» etc., можно все же предположить, что путь к Богу более адекватно представляют добровольные «робинзоны»— пустынники и отшельники.

Безусловно, кульминационным событием романа является спасение Пятницы. Идея Другого материализуется в предназначенном к закланию дикаре: «И тут-то я всем существом моим почувствовал, что пришла пора действовать, если я хочу приобрести слугу, а может быть товарища или помощника; само Провидение, подумал я, призывает меня спасти жизнь несчастного». В «рафинированном» детском варианте нравственный подвиг Робинзона представлен гораздо более выпукло. Например, К.Чуковский переложил этот момент так: «Сердце во мне загорелось… Спасти, спасти несчастного какой угодно ценой!». И такая форма более отвечает понятию моральности и христианского долга, ибо материальное и гипотетическое четко отделено от идеального и категорического.

Не неолитическими трудовыми «достижениями» и не ежедневным молитвенным бдением, стоянием и бесчисленным коленопреклонением славен Робинзон, но безоговорочным и мгновенным подчинением моральному закону. Низкая материальная расчетливость по отношению к человеческому существу рухнула под напором чувства долга, и на острове воцарился общественный идеал, в котором человек есть цель сама по себе, как говорил Кант, и «никогда никем (даже Богом) не может быть использован только как средство»!

* * *

Итак, Платоново «Государство», «Робинзон Крузо», Кантово «Предполагаемое начало человеческой истории», романы Достоевского — все это произведения философско-беллетристические, методами любомудрия и красного письма исследующие Человека в его отношении к Другому. В чем же отличие? Платон и Кант — теоретики, их умозрительные конструкции вырваны из почвы эмпирии. Вся литература, и Достоевский здесь не исключение, суть сугубая эмпирия, то, что Спиноза называл «беспорядочным опытом». «Робинзон Крузо» — опыт теоретический. Мысленный эксперимент, в истории человеческой мысли стоящий в одном ряду с экспериментами Галилея и Резерфорда.