Вацлав Гавел: интеллектуал, одолевший Абсурдистан

Мои кажущиеся отвага и выдержка порождены страхом — страхом перед собственной совестью, которая с такой охотой мучает меня за измену — настоящую и мнимую.

Вацлав Гавел

Действие некоторых пьес Вацлава Гавела, одного из самых видных творцов театра абсурда второй половины ХХ века, происходит в выдуманной стране — Абсурдистане. А между тем жизнь в этой несуществующей стране — с абсурдными правилами игры, которые ее правители навязывают своим подданным, а подданные эти правила принимают и даже (что самое страшное) всячески убеждают себя, что все «нормально», — до боли напоминает жизнь в Чехословацкой Социалистической Республике, Корейской Народно-Демократической Республике, Исламской Республике Иран да и в Украинской Советской Социалистической Республике...

Крах мирового коммунизма был вызван не только тем, что эта социально-экономическая система не выиграла (как прогнозировал сто лет назад ее творец Владимир Ленин), а безнадежно проиграла соревнование со свободной рыночной экономикой за «более высокую производительность труда», а следовательно, за более высокий уровень удовлетворения материальных потребностей своих граждан. Не меньшее значение имело то, что в конце прошлого века все большее число подданных этой системы начали понимать или же просто ощущать на уровне подсознания всю абсурдность, бесчеловечность навязанных им коммунистической элитой правил жизни.

И рабочий с восьмилетним образованием Лех Валенса не смог бы в 1990 году добиться свободных выборов президента Польши, триумфально победить на них и начать демонтаж коммунистической системы в своей стране, если бы за полтора десятка лет перед этим интеллектуал Адам Михник не размышлял в камере тюрьмы усиленного режима о сущности свободы и над тем, что должен делать человек, чтобы выдавить из себя раба...

Уникальность фигуры Вацлава Гавела, его феномен состоит в том, что он смог стать одновременно и «Михником», и «Валенсой». Драматург и философ Гавел возглавил интеллектуальное сопротивление коммунистической идеологии в Чехословакии и в определенной степени во всей Восточной Европе. Последний президент Чехословакии и первый президент Чешской Республики, он стал вождем бархатной революции и решил абсолютно неромантические, иногда очень приземленные задачи практического демонтажа коммунистического режима и возврата «назад к Европе» — восстановления в стране демократии и социальной рыночной экономики после полувековой диктатуры.

Злая сказка о принце, ставшем изгоем

Шестого октября 1936 года в Праге в семье крупного предпринимателя Гавела родился первенец. По семейной традиции мальчика назвали Вацлавом — так же звали и его отца, и деда. Семья Гавелов принадлежала к элите Чехословацкой Республики — единственной страны Центральной и Восточной Европы, которая накануне Второй мировой войны не поддалась соблазну авторитаризма и сохранила классическую демократию.

Прадед Вацлава «Третьего» владел самой большой в Праге мельницей, но все свое немалое имущество раздал в качестве приданого девяти дочкам. Единственному сыну мельника, будущему деду нашего героя, ничего не перепало из родительских капиталов, поэтому он должен был начать свой жизненный путь весовщиком на мельнице. Со временем он все же смог получить специальность инженера-строителя и даже основал строительную фирму. Гавел-дед сначала мостил пражские площади и улицы, а в начале ХХ века стал самым крупным строительным подрядчиком в Праге. Он сам делал работу, которую в современных строительных фирмах выполняют десятки людей, — был и архитектором, и главным экономистом, и прорабом. Вацлав «Первый» построил в Праге много домов, несколько из них остались в собственности его семьи, в частности первое железобетонное здание в столице — киноконцертный зал «Люцерна» с самым роскошным в городе рестораном, и фешенебельный многоэтажный жилой дом на набережной Алоиса Рашина, в одной из лучших квартир которого и проживали Гавелы.

Вацлав «Второй» продолжил семейное дело. Он руководил «Люцерной», а еще построил Баррандовские террасы — район роскошных вилл на окраине Праги, которые покупали самые богатые пражане, и ресторан «Баррандов». Дядя будущего президента Милош основал и возглавил первую в Чехословакии киностудию «Баррандов» — «центральноевропейский Голливуд».

Мать нашего героя Божена была дочерью Гуго Ваврички. Он родом из небогатой семьи в Моравии, но еще перед Первой мировой стал самым авторитетным чешским журналистом, писал на экономические темы. В 20—30-е годы прошлого века Вавричка был чехословацким послом в Венгрии и Австрии, министром в правительстве доктора Бенеша, а накануне Второй мировой — генеральным директором обувных заводов Бати, одного из крупнейших промышленных объединений Чехословакии. А еще — довольно известным писателем. Божена свободно владела несколькими иностранными языками, интересовалась астрономией, зоологией, историей и искусством, хорошо рисовала. Да и господин инженер Гавел вовсе не был типичным капиталистическим хищником. По словам сына, в предпринимательской деятельности отца интересовала не столько выгода, сколько возможность создавать что-то новое. Его ближайшими друзьями были самый яркий чехословацкий журналист 30-х годов Фердинанд Пероутка, писатель Эдвард Басс, известный философ Йозеф Фишер. Все эти выдающиеся личности были частыми гостями в пражской квартире и загородном доме Гавелов.

Весной 1939 года нацисты оккупировали Чехию. Семья Гавелов, чтобы меньше общаться с оккупационными властями, выехала из Праги и поселилась в своем имении в Моравии. Там в 1943 году Вашек пошел в начальную школу в селе Ждярец.

«В детстве, — вспоминал через много лет всемирно известный драматург и диссидент, — я, в отличие от своих одноклассников и друзей, пользовался различными преимуществами и привилегиями. Я был «господским ребенком» из богатой влиятельной семьи со штатом прислуги: у меня была гувернантка, в доме — кухарка, горничная, водитель. Все это, конечно, создавало между мной и моим непосредственным окружением социальный барьер, который я, маленький мальчик, как ни удивительно, ощущал очень остро и воспринимал тяжело, считая это своим несчастьем. Я стеснялся своих привилегий, стремился избавиться от них и очень хотел быть таким, как все... Понимал, что между мной и людьми стоит какая-та невидимая стена, за которой — это может показаться парадоксальным — был я: одинокий, неполноценный, потерянный, осмеянный. Добавьте к этому, что я был достаточно полным и, как водится у детей, меня все дразнили, тем более что это могло быть чем-то наподобие неосознанного акта «социального мщения»... Я и сегодня убежден, что эти детские переживания оказали влияние на всю мою последующую жизнь и литературное творчество: мои детские ощущения отторжения от окружения, шаткости моего положения в нем (усиленные со временем, после победы коммунизма, ощущениями человека, ставшего мишенью так называемой классовой борьбы, — то есть опять же ощущениями человека, ставшего изгоем без какой-либо вины) не могли не повлиять на ракурс моего взгляда на мир».

В 1945 году, после освобождения Чехословакии от нацистов, семья Гавелов вернулась в Прагу. Вашек пошел в привилегированную частную школу для мальчиков на Подебрадах. Но уже в 1948 году, после победы «народной» революции, у семьи отобрали все имущество. Вацлав «Второй», в отличие от своего брата Милоша и подавляющего большинства крупных чехословацких предпринимателей, наотрез отказался покинуть родину, которая из матери вдруг превратилась в злую мачеху. Семью Гавелов, как «представителей крупной буржуазии», должны были выселить из Праги в заброшенное село в Судетах, откуда были изгнаны тамошние немцы. Но Гавелу-отцу удалось «достучаться» до кого-то из высших коммунистических функционеров, вспомнивших, что перед войной он предоставлял большой зал «Люцерны» под проведение съездов компартии Чехословакии. Семью оставили в Праге, инженеру Гавелу позволили работать экономистом-плановиком в его бывшем ресторане. За семьей из четырех человек (у Вацлава был еще младший на два года брат Иван) сохранили две самые маленькие комнаты в их же огромной квартире, которая с того времени превратилась в коммуналку. Раз или два в месяц Вацлав «Второй» мог позволить себе повести семью пообедать в «Люцерне». Повара и официанты, вспоминал будущий президент, по стандартной цене подавали своим бывшим «эксплуататорам» такие щедрые порции, что он никогда не мог их доесть.

Когда в 1951 году Вацлав закончил неполную среднюю школу, выяснилось, что ему как «социально чуждому элементу» запрещено учиться в гимназии. Отличнику Вашеку, прочитавшему до этого времени уже сотни художественных и научных книг и мечтавшему стать искусствоведом, настойчиво «советовали» идти в ПТУ учиться на плотника. Родители с большими трудностями устроили 15-летнего парня лаборантом в химико-технологический институт, где он проработал пять лет. Ему удалось поступить в вечернюю гимназию — исключительно из-за недосмотра чиновников от образования, поскольку гимназия была создана для повышения образовательного уровня новоиспеченных начальников из числа рабочих, а не для «сынков буржуа». Начало 50-х Гавел вспоминает как самые напряженные годы своей жизни — восемь часов ежедневно работал в лаборатории, потом четыре часа учился в гимназии. А еще очень много читал, написал три сборника стихотворений, которые, «к счастью» (по его собственной более поздней оценке), никогда не были напечатаны. Самостоятельно изучал историю искусств, стал одним из основателей неформальной юношеской группы «Тридцать шестые» (почти все ее члены родились в 1936 году). В 1954 году получил аттестат зрелости вечерней гимназии. Вацлав хотел изучать философию или историю искусств, но поступить ни в один из гуманитарных вузов ему не удалось — у «чуждого элемента» просто не принимали документы. Поэтому в 1955 году Гавел поступил туда, где был недобор, — в Чешское высшее техническое училище на специальность «экономика транспорта». Через два года попробовал перевестись в Академию искусств. Но туда его не взяли, а в Высшее училище вернуться не позволили.

Драматург

Свою первую пьесу «Жизнь впереди» Гавел написал в 1958 году в соавторстве с Карелом Бриндой (будущим главным режиссером Государственного театра в Остраве). Впрочем, сам драматург считает ее не художественным произведением, а только «злой шуткой». Ведь в то время Гавел и Бринда были рядовыми специального саперного подразделения 15-й артиллерийской дивизии Чехословацкой народной армии в Будейовицах. В нем служили или бывшие уголовники — ребята, уже отсидевшие срок в колониях для малолетних, или «социально чуждые элементы». К числу последних и принадлежали Гавел и Бринда. Чтобы хоть как-то избежать армейской муштры, друзья активно участвовали в работе театрального кружка. Сначала Гавел и Бринда играли в чужих пьесах из армейской жизни, скроенных по канонам социалистического реализма, а потом написали и поставили в солдатском театральном кружке собственную пьесу — «вполне соцреалистическую, но остро критическую». Дурак-замполит уже потирал руки, рассчитывая на первое место во всеармейском смотре художественной самодеятельности. Но накануне смотра с текстом пьесы ознакомились в главном политическом управлении ЧНА. «Они пришли к выводу — и небезосновательно, — что мы просто издеваемся над ними», — вспоминает Гавел.

Немного «поиграл в бравого солдата Швейка» и после армии: в 1959 году приходил сдавать вступительные экзамены на театроведческий факультет Академии искусств исключительно в военной форме, а на экзамене по специальности, анализируя пьесу Назима Хикмета «Чудак», доказал, что турецкий драматург использовал при написании своего произведения четыре основных закона марксистской диалектики, и объяснил, как именно. «Комиссия была очень удивлена, — вспоминает Гавел. — Очевидно, в не меньшей степени был бы удивлен и сам Хикмет. Экзамен я сдал с блеском, но это не помогло: меня все равно не приняли».

Еще до службы в армии Вацлав начал публиковать очерки о театральной жизни и поэзии. Немало ведущих чешских театральных критиков, работавших на театроведческом факультете Академии искусств, прилагали немалые усилия, чтобы их молодой коллега смог получить профессиональное образование. Наконец в 1961 году ему позволили поступить на заочное отделение театроведческого факультета. Но к тому времени Гавел уже потерял желание учиться в социалистическом вузе. Поступил туда только по двум причинам — чтобы не подвести людей, которые так долго ходатайствовали за него, и ради матери, которая очень хотела, чтобы Вацлав и его брат Иван получили высшее образование. Учеба в академии, которую он закончил в 1966 году, действительно немного ему дала — за исключением некоторых интересных лекций.

Сразу после армии Гавел устроился рабочим сцены в Пражский камерный театр АВС, а в 1960 году перешел работать — опять же рабочим сцены — в такой же крохотный театрик «На забрадли». В Чехии издавна существовала традиция камерного интеллектуального театра, и в условиях идеологической оттепели, начавшейся в Чехословакии несколько позже, чем в Советском Союзе, стали возрождаться маленькие интеллектуальные театры. Это было «параллельное» искусство, создавшееся вне канонов социалистического реализма. В АВС и «На забрадли» ставили абсурдистские пьесы (они тогда считались последним словом западной драматургии) Сэмюэла Беккета, Эжена Ионеско, инсценировали своего земляка Франца Кафку, которого справедливо считают предтечей театра абсурда. А также пьесы Гавела — «Семейный вечер», «Извещение», «Вечеринка в саду», «Трудно сосредоточиться»... И случилось чудо — драматургию Гавела, рабочего сцены, а потом заведующего литературной частью крохотного театра из далекой маленькой страны за железным занавесом, к тому же художника, которого официальная критика на родине вообще «не замечала», буквально через несколько лет уже считали классикой театра абсурда во всем мире. Достаточно сказать, что только в 1965 году пьесы 29-летнего драматурга ставили в Австрии, Великобритании, Франции, Финляндии, Соединенных Штатах Америки, Швеции, Швейцарии, Венгрии, ФРГ, Югославии, Италии, Японии.

«Театр абсурда, — убежден Гавел, — виднейшее явление в культуре ХХ века. Театр абсурда показывает современного человека в его кризисном состоянии, человека, потерявшего метафизическую опору, чувство абсолюта, отношение к вечности, смысл всего». Пьесы Гавела, по сравнению с произведениями Ионеско или Беккета, имеют одну особенность: сначала все, что говорят и делают персонажи, кажется вполне логичным, даже будничным. И только с развитием действия зритель (или читатель) поначалу туманно ощущает, а потом в полной степени понимает всю абсурдность того, что происходит на сцене — и в жизни! Не случайно Гавел, обращаясь к будущим постановщикам своих пьес, настойчиво советовал избегать какой-либо гротескности в интонациях, мимике и жестикуляции актеров, экстравагантности в костюмах и внешности персонажей... Именно контраст между «обычной» формой и абсолютно абсурдными мыслями и поступками героев дает чрезвычайно сильный драматургический эффект.

В общей сложности Гавел написал более двух десятков пьес. Последняя на сегодняшний день — «Оставление должности» — появилась в прошлом году (русский ее перевод — «Уход» — опубликован в 12-м номере журнала «Иностранная литература» за 2009 год) после продолжительного перерыва, вызванного тем, что президент Гавел не считал возможным тратить свое время и энергию на то, что ему нравится в жизни больше всего, — писать пьесы. В «Оставлении должности» Гавел откровенно издевается над главным героем — «бывшем канцлере», его окружением и журналистами, которые пытаются слепить из старого, больного и неуверенного в себе человека «несокрушимого борца», «национального лидера на все времена» — «совесть нации». Подавляющее большинство политиков — и те, у кого есть для этого основания, и те, у кого их нет, — после ухода от власти всячески пытаются закрепить в общественном сознании легенду о себе — мудром, сильном, самоотверженном. Гавел же буквально топчется по этой легенде ногами... Сейчас 73-летний драматург, экс-диссидент и экс-президент, овладевает вполне новой для себя специальностью — выступает кинорежиссером фильма «Оставление должности» по мотивам своей пьесы.

В июле 1964 года Гавел женился на Ольге Шплихаловой, которая была его подругой еще с 1957 года. Дочь рабочего, Ольга была билетершей в театре. «Мы очень разные по характеру, — писал Гавел. — Я — дитя буржуазной семьи и вечно смущающийся интеллектуал, она — пролетарская девушка, оригинальная, несентиментальная, трезво мыслящая, иногда очень языкастая (...), словом, из тех, кого на мякине не проведешь». «Я нашел когда-то в Ольге все то, что мне было нужно: духовный ответ на мою растерянность, трезвого корректора моих безумных идей, домашнюю опору моих общественных авантюр». Их брак был счастливым, хотя у Гавелов так и не было детей.

Во время «вызревания» Пражской весны, особенно в 1968 году, Гавел занимал достаточно активную гражданскую позицию, но, по его собственным словам, «не был в центре событий». Возможно, потому, что тон тогда задавали коммунисты-реформаторы, а большинство граждан Чехословакии искренне верили, что «социализм с человеческим лицом» можно построить, и такое общество будет лишено недостатков как тоталитарного социализма сталинского образца, так и «дикого» капитализма. Гавел же считал, что даже концепция Дубчека и его команды несет на себе клеймо тоталитаризма, и создать свободное общество под руководством коммунистической партии, пускай даже трижды либеральной и «демократической», в принципе невозможно. Коммунисты-реформаторы во главе с Дубчеком, по мнению Гавела, «скорее плелись за событиями, а не направляли их».

В марте 1968 года был создан Круг независимых писателей во главе с Гавелом — в качестве альтернативы официальному союзу. В апреле 1968-го Гавел опубликовал в газете «Литерарни листи» статью «На тему оппозиции», где решительно призывал к восстановлению в Чехословакии многопартийной системы. Со временем возглавил Клуб активных беспартийных — зародыш новой партии демократического направления. В августе 1969 года большую огласку получило открытое письмо Гавела к Александру Дубчеку, в котором драматург резко осудил лидера коммунистов-реформаторов за согласие подписать «Московский протокол», фактически легализировавший оккупацию страны советскими войсками.

Диссидент

Один из виднейших диссидентов всего постсоветского блока и, вне сомнения, «главный» диссидент Чехословакии Вацлав Гавел утверждает, что никогда не собирался и не хотел становиться диссидентом, всегда идентифицировал себя как драматурга. «По собственному опыту знаю, что существует какая-то незримая черта, которую человек должен был — и сам того не желая и не зная, когда он это сделал, — перейти, чтоб о нем перестали вспоминать как о писателе, который в той или иной форме выступает как гражданин, а стали говорить как о «диссиденте», который (словно между делом, очевидно, в свободное время?) пишет к тому же еще какие-то театральные пьесы». Очевидно, ответ на вопрос, как же это случилось, содержится в других словах Гавела: «Мне было ясно, что надо что-то делать, и мне было понятно, что делать должен я». Какие, казалось бы, простые вопросы: «Если не сейчас, то когда?», «Если не я, то кто?». И как трудно дать на них правильный ответ. И не словами, а делами, самой жизнью своей. Гавел смог.

Начало 70-х годов в Чехословакии — период «нормализации», когда полностью восстановилось всевластие компартии, из которой «вычистили» всех реформаторов. Десятки тысяч интеллигентов, лишенные возможности работать интеллектуально, на долгие десятилетия стали кочегарами, мойщиками окон и дворниками, а в обществе воцарились апатия и уныние. Организованно режиму практически никто не сопротивлялся. «Меня отовсюду выгнали, как и большинство моих коллег, — вспоминает Гавел. — Меня даже обвинили в «подрыве республики» (хотя не было ни суда, ни ареста), и мне ничего не оставалось, как уйти и уединиться: мы с женой жили преимущественно в нашем домике в Крконошах (горы на севере Чехии. — Авт.)». А в 1974—1975 годах Гавел вынужден работать грузчиком на Трутновском пивзаводе в десяти километрах от их горного домика. Сам он утверждает, что заставило его это сделать не безденежье, а «стремление хоть к каким-то изменениям» в жизни. На самом деле денег не хватало — коллеги с Запада находили возможность передавать драматургу средства за постановку его пьес в десятках театров разных стран мира, и грузчик приезжал на работу на провинциальный пивзавод на новеньком «мерседесе» самой последней модели. Недоброжелатели говорили, что Гавел просто испугался возможного заключения за «дармоедство» — ведь изгнанный из союза писателей, в соответствии с абсурдными законами ЧССР, он перестал быть драматургом и не имел права жить на гонорары от своего литературного творчества.

Огромную популярность в мире получила его мини-пьеса «Аудиенция», в которой пивовар Сладек предлагает бывшему писателю, а ныне грузчику своего пивзавода Ванеку «теплое место» кладовщика за «маленькую дружескую услугу» — каждую неделю вместо Сладека самому писать для «ребят оттуда», «хотя бы вкратце», отчеты о своих же собственных настроениях и высказываниях. Ведь бедный Сладек действительно в безвыходной ситуации — он не может отказать кагэбистам в их «просьбе», но и написать отчет, который бы их удовлетворил, никак не получается...

Организованное сопротивление коммунистической власти в Чехословакии возобновилось в 1976 году после, как казалось, совсем незначительного события — коммунистические функционеры из-за надуманных уголовных обвинений отдали под суд 14 молодых музыкантов из группы The Plastic People. Гавел познакомился с «пластиками» незадолго до их ареста. Ему не понравилась ни музыка, которую они играли, ни подчеркнутая экстравагантность поведения, ни, тем более, пренебрежительность, граничившая с хамством, с которой юные рокеры общались с ним — 40-летним «стариканом». Но он положил все силы на защиту этих не симпатичных ему лично молодых людей. Гавел был убежден, что арест людей, абсолютно не интересовавшихся политикой, а просто «хотевших жить по-своему, играть музыку, которая им нравится, петь что хочется, быть в гармонии с самими собой», — явление намного опаснее, чем репрессии против какого-либо правозащитника или политического оппонента коммунистов. Он расценил этот акт коммунистической власти как «атаку тоталитарной системы на саму жизнь, на саму свободу». «Постепенно могло стать привычным, когда сажают всех, кто думает по-своему и кто проявляет свою независимость, пусть даже в частной жизни». Гавелу удалось объединить в защиту музыкантов практически всех заметных чехословацких вольнодумцев, многих западных интеллектуалов. Эта стычка с коммунистической властью не принесла четкой победы ни одной из сторон — «пластиков» все же осудили, но только четверых из 14, да и те получили минимальные сроки. А из неформального комитета их защитников за несколько месяцев выросла Хартия-77.

Хартия — это одновременно и документ, «символ веры» тех, кто решился откровенно заявить о своем неприятии коммунистического тоталитаризма, и организация, объединившая всех, кто этот документ подписал. Из трех сопредседателей хартии был арестован только Гавел — коммунистическим функционерам казалось, что всегда вежливый, деликатный в обращении драматург является «наиболее слабым звеном» в руководстве зарождающегося чехословацкого диссидентского движения. Как же они ошиблись!

Вскоре появилось эссе Гавела «Сила бессильных» — беспощадный приговор коммунистической идеологии и практике, глубокий, по-настоящему научный анализ и вместе с тем советчик каждому, кто хочет жить «по правде».

Гавел называет послесталинские коммунистические диктатуры «посттоталитарными». Не потому, что они перестали быть тоталитарными, а потому, что «поздний коммунизм» приобрел черты, не присущие предыдущим этапам существования этой системы. Коммунистическая диктатура в 70-е годы прошлого века перестала быть локализованной, а превратилась в «мировую систему социализма», формы и методы которой были почти одинаковы во всех странах, где она господствовала. Кроме того, если традиционной диктатуре очень часто присуща импровизация, то у посттоталитарной «совершенные и отработанные механизмы прямого и опосредованного манипулирования обществом (с опорой преимущественно на некоторые давние структурные модели российского самодержавия)». Если «классическую» диктатуру характеризует атмосфера революционного подъема, героизма, самопожертвования и стихийного насилия во всех сферах, то в советском блоке в последние десятилетия его существования ничего подобного уже не наблюдалось.

Гавел исследовал простого человека как жертву и вместе с тем опору посттоталитарной системы. «Директор овощного магазина разместил в витрине между луком и морковью лозунг: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Почему он так сделал? Что этим хотел сообщить миру? Действительно ли им овладела идея единения пролетариев всех стран? Завладела настолько сильно, что он почувствовал непреодолимую потребность проинформировать о своем идеале общественность? Задумывался ли он хотя бы на миг над тем, каким именно образом такое единение могло бы осуществиться и что это означало бы?». Настоящее содержание сигнала, подаваемого этим директором, пишет Гавел, совершенно иное: «Я, овощевод Х, нахожусь на месте, и знаю, что должен делать; веду себя так, как от меня ожидают; на меня можно положиться и нельзя ни в чем упрекнуть, я послушный, и поэтому имею право на спокойную жизнь». Если бы власть откровенно заставляла его выставить в витрине надпись: «Я боюсь, и поэтому безоговорочно послушный», ему было бы неприятно и стыдно. А так у него есть возможность сказать хотя бы самому себе: «А почему, в конце концов, пролетарии всех стран не могут соединиться?».

Гавела несколько раз арестовывали и осуждали. В колонии он работал автогенщиком, сварщиком, несколько раз болел воспалением легких и однажды едва не умер. При этом, если бы хотел, вообще мог не сидеть! Чехословацкой коммунистической власти всемирно известный писатель как политический узник был очень нежелателен. Его всячески пытались выпихнуть за границу. И перед вынесением приговоров, и во время отбывания наказания Гавелу неоднократно предлагали «просто» написать просьбу о выезде и гарантировали, что за три дня он с женой будет на Западе. Наконец предлагали написать «всего лишь» просьбу о помиловании на имя президента ЧССР Густава Гусака, без слов раскаяния, — и выйти на свободу. Но несмотря на неистовое моральное давление, прямую угрозу здоровью и даже жизни, ни одной такой бумажки Гавел не подписал. И при этом он еще утверждает: «Я человек очень неуверенный в себе, почти неврастеник, паникер, который постоянно чего-то боится, вздрагивает от телефонного звонка…».

Президент

Осенью 1989 года перестройка в СССР уже, казалось бы, набрала необратимый характер. В Польше на первых полусвободных выборах триумфальную победу одержала «Солидарность», бурлила Венгрия. И только в Чехословакии господствовала кладбищенская тишина, всевластие коммунистических номенклатурщиков, не существовало никаких массовых легальных демократических движений. И вдруг — Бархатная революция. 17 ноября состоялась первая массовая демонстрация, которую власти грубо разогнали, а уже 19 ноября собрался Гражданский форум во главе с Гавелом, освободившимся из тюрьмы только за полгода перед этим. 10 декабря было создано правительство национального согласия. А 29 декабря коммунистический(!) парламент избрал Вацлава Гавела временным президентом Чешской и Словацкой Федеративной Республики. Коммунисты мирно отдали власть, признав свою полнейшую несостоятельность. Оправдались давние слова Гавела: «Общество — это загадочный многоликий зверь со скрытыми возможностями, и крайне опрометчиво верить той личине, которую оно имеет сейчас, и считать, что это его единственное настоящее лицо. Никто из нас не знает, какие возможности притаились в мыслях людей».

Гавел вспоминает, что в первый день его президентства с ним произошло «что-то неожиданное»: «Когда после своего избрания я впервые пришел на работу, меня охватила депрессия, состояние глубокой угнетенности, оцепенения и внутренней пустоты... И хотя еще за несколько дней перед этим я был перегружен делами и постоянно что-то не успевал, теперь я не знал, за что взяться... Мы поняли, что закончилась поэзия и началась проза. Что закончился карнавал и наступила обыденность. Собственно, только сейчас до нас дошло, насколько сложная и целиком неблагодарная работа нас ждет впереди и какое бремя мы на себя возложили». Отставленные коммунистические номенклатурщики шипели, что команда диссидентов Гавела — «все эти мойщики окон и кочегары, которые никогда в жизни ничем не руководили», — погубит страну. Но команда справилась с чрезвычайно сложными задачами восстановления в стране демократии и рыночной экономики. Уже в середине 90-х годов Чешская Республика была самой успешной из постсоциалистических стран Центральной Европы.

Первое, с чего начал Гавел, — практически заново сформировал правоохранительную систему: за несколько месяцев сменилось 90 процентов работников суда, прокуратуры и органов внутренних дел. Бывшим владельцам вернули землю и недвижимость (сам Гавел, кстати, получил отцовскую недвижимость, цена которой, по минимальным оценкам, составляла 50 млн. долл.). Предприятия, построенные после 1948 года, были приватизированы по сертификатам. Но, в отличие от, скажем, украинцев, рядовой чех за эти «бумажки» действительно смог получить акции промышленных предприятий, приносящие реальные дивиденды. Чешская Республика стала членом НАТО и Европейского Союза. Единственное, чего не удалось сделать Гавелу, — сохранить общее государство чехов и словаков. Слишком уж сильным было стремление «младшего брата» строить «собственный дом». Но «расставание» произошло полностью цивилизованно — чехи не присвоили себе, как это сделала Москва, ни золотовалютных резервов, ни зарубежных активов распавшегося государства.

«Гавел сумел достойно избежать главной опасности, которая ожидает всех новоиспеченных политиков, — у него не атрофировалась совесть», — объясняет секрет успеха президента Эммануил Мандлер, один из его соратников. Сам Гавел говорит: «Я взял на вооружение кредо Масарика: «Главное — не бояться и не воровать».

Самым высоким признанием Гавела-политика стало то, что после 1989 года его избирали президентом еще трижды — в 1990 году он стал последним президентом Чехословакии, в
1993-м и 1998 годах побеждал на выборах президента Чешской Республики. И если бы не конституция, которая не позволяет более чем дважды подряд занимать эту должность, вполне вероятно, что Гавел до сих пор стоял бы во главе своего государства. И это при том, что ему приходилось проводить глубокие, иногда довольно болезненные для народа реформы.

В январе 1996 года умерла Ольга Гавелова, с которой он прожил в официальном браке 32 года. А через год 61-летний Гавел женился снова. Его второй женой стала актриса пражского театра «На Виноградах» Дагмар Вешкрнова, младше Вацлава на 17 лет. Перед этим президент перенес очень тяжелую операцию — удаление раковой опухоли в легких. Большинство врачей вообще считают чудом, что он выжил. А выхаживала его именно Дагмар, обожествлявшая Гавела еще с диссидентских времен.

По истечении последнего срока президентства в 2003 году Гавел вернулся к литературному творчеству, основал библиотеку своего имени, а большую часть немалых средств распределяет через собственный благотворительный фонд среди инвалидов и других социально незащищенных чехов.

А еще — остается очень авторитетным не только в Чехии, но и во всем Европейском Союзе общественным деятелем. В 2009 году, после украинско-российской газовой войны, Гавел призывал европейцев... вообще отказаться от российского газа — «лучше потреблять меньше света и тепла, чем позволить им (россиянам. — Авт.) шантажировать себя». По его мнению, в России «зарождается новый, особый тип манипулятивной демократии, или новый тип диктатуры, намного хитромудрее коммунизма». «Их крупные компании постепенно скупают наши предприятия, увеличивается их экономическое могущество — и вместе с ней политическое влияние». И поэтому, по мнению Гавела, едва ли не самую большую угрозу европейской демократии и свободе сейчас составляет «ортодоксальное российское убеждение, что они единственные, кто спасет целый мир, что типично для нынешнего российского режима».