«В СВЯЗИ С ТЕМ, ЧТО МОЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ В ВАШЕЙ СТРАНЕ НЕ НУЖНА...»

В его жизни столько противоречивого и фантастического, что нужно писать не воспоминания, а роман типа «Осень патриарха» или «Сто лет одиночества». В его присутствии серая будничность превращалась в яркую игру. Все окружающее и все окружающие его невольно втягивались в эту игру. Созданная им искусственная действительность была более естественной, я уже не говорю, что более привлекательной, чем реальность. Главный лозунг этой игры — полная раскованность!

Познакомился я с ним еще в 1950 году во время съемок фильма Игоря Андреевича Савченко «Тарас Шевченко». Там работали многие ученики этого знаменитого мастера. По-видимому, и Параджанов. Выразилось наше знакомство в том, что по просьбе Савченко Сергей любезно показал мне территорию киностудии.

Второй раз я появился в Киеве уже где-то во второй половине 50-х годов, не помню точно когда, но знаю, что незадолго до этого Сергей женился на молоденькой красавице. Жили они тогда неподалеку от студии, и он меня тут же затащил к себе в гости. Помню, ели что-то кавказское с большим количеством незнакомой мне зелени, запивали хорошим сухим вином. Рассказывал он много и с большим юмором. Особенно мне запомнилась история, как он, будучи ассистентом в каком-то историческом фильме, приглашал на роль войскового писаря Выговского знаменитого певца Александра Вертинского. Тот, умышленно не желая понять, что его приглашают на довольно второстепенную роль, восклицал: «Богдан Хмельницкий? Я прекрасно чувствую этот образ. Это был лихой рубака, умница, в душе настоящий народный интеллигент, который любил хорошо поесть, повеселиться, переспать с красивой бабой...» На что Параджанов якобы возражал: «Но мы вас приглашаем на роль писаря Выговского...» В ответ тот продолжал: «Орлик? Прекрасный человек. Я хорошо понимаю этот образ. Это был лихой рубака, умница, в душе настоящий народный интеллигент, который любил хорошо поесть, повеселиться, переспать с красивой бабой...» «Но ведь мы предлагаем вам роль Выговского!» — воскликнул Параджанов. «А сколько там съемочных дней?» — спросил Вертинский. «Три, но мы заплатим за десять». «А, это другое дело! — кивнул Вертинский. — Я себе прекрасно представляю этот образ. Это был лихой рубака, умница...» и так далее.

Эта веселая беседа происходила на кухне, так как в комнату войти было практически невозможно: все пространство в ней занимали два предмета — широкая тахта и огромный рояль, на котором, как выяснилось, никто не умел играть. Его поверхность использовалась как стол, склад книг, туалетный столик Светланы.

Я высказал предположение, что рояль достался от прежних хозяев. Но Параджанов возразил:

— Нет! Сам купил.

— Зачем? — спросил я.

— А ты видел что-нибудь красивее большого черного рояля?

Подружились мы с ним уже когда я переехал в Киев, после моего фильма «Маленький школьный оркестр». Фильм ему очень понравился. Понравился ему и следующий мой фильм «Умеете ли вы жить». Но после этого Сергей никогда больше не смотрел мои фильмы, даже не интересовался ими. Мы просто дружили. Но, честно говоря, я все же не осмеливаюсь претендовать на звание друга Параджанова. Я действительно старался быть ему другом. Но неизвестно, что об этом думал он сам. Скорее всего он был Мастером, а я его учеником, в каком-то смысле подмастерьем. Не в каком-то конкретном деле, а вообще.

Я никогда не стыдился выполнять его поручения. Даже когда он просил встретить кого-нибудь на вокзале или купить для его московских гостей что-то на базаре. Я допускал такое только по отношению к двум людям: Сергею Параджанову и Борису Леонидовичу Пастернаку. Поручения Сергея выполнял не только я, но и Михаил Беликов, и Роман Балоян, и многие другие. Уверен, никто не жалеет об этом. Средневековые подмастерья всегда во время учения прислуживали мастерам.

Чаще всего я помогал ему в области ювелирных изделий и антиквариата. Он был большой дока в этом деле. Но случались и у него проколы. Как-то я увидел у него на столе внешне невзрачный алюминиевый перстень. В него был вправлен крупный рубин. Я спросил Сергея, что это такое. Он ответил: «Хочешь, купи!» Я спросил, сколько стоит. Он назвал какой-то пустяк. Я удивился. Сергея это рассмешило: «Ты думаешь, это настоящий рубин? Это стекляшка! Кто будет вставлять рубин в жалкую алюминиевую оправу?»

Но незадолго до этого я прочитал в журнале «Наука и жизнь», что в конце прошлого века алюминий считался драгоценным металлом и им оправляли тяжелые ювелирные камни. Купив у Параджанова этот перстень, я свою гипотезу проверил у ювелиров и оказался прав: рубин был не очень чистым, но настоящим. Горе Параджанова было искренним и неподдельным. Его мучило даже не то, что он страшно продешевил, а то, что он, потомственный ювелир, так купился.

Правда, через несколько дней он взял реванш: сказал, что неподалеку какой-то его знакомый продает огромный серебряный оклад за сто рублей. Я не поверил, что оклад серебряный (и, кстати, оказался прав), но и для мельхиорового цена была невероятно низкой.

Я пошел к этому человеку, купил оклад и, выйдя с ним, почему-то пошел не по улице, а свернул в проходной двор, так как показалось, что дорога через дворы будет короче. Не успел я зайти за угол, как увидел подъехавший милицейский газик. Из него выскочили милиционеры и увезли хозяина оклада.

Замешкайся хоть на несколько минут, я оказался бы вместе в кутузке с ним. Злой, как черт, я ворвался к Параджанову, стал обвинять, что он подставил меня. Он не особенно отпирался, отшучивался, обещал как-то загладить вину, а потом предложил оставить оклад у него до утра, так как дело было ночью. Утром, когда я пришел за окладом, Параджанов молча протянул мне 250 рублей, что было гораздо больше отданой мною суммы. Я не понял. Он сказал: «Это твоя доля. 250 я отправил Гале Шибановой в Москву, 250 — Кире (он ее любил и ценил) — в Одессу, а на 250 я купил, посмотри сколько! вкусной базарной еды!» И действительно, стол ломился от всякой снеди. В этом весь Сергей. Как на него можно было сердиться?

Теперь я хочу коснуться истории с арестом Параджанова. Само собой разумеется, причиной ареста был отнюдь не гомосексуализм. Сыграли свою роль два фактора. Первый — его дружба, не дружба, но во всяком случае знакомство с семьей Шелестов. Когда пал Шелест, все люди, имеющие хоть какое-то отношение к нему, подверглись преследованиям и остракизму. Думаю, что это была не «партийная линия», а просто ненависть Щербицкого ко всем друзьям своего предшественника и конкурента.

Когда-то я снимал фильм с внуком Шелеста в главной роли «Большие хлопоты из-за маленького мальчика». Даже не снимал, а только доснимал. И то это было мне поставлено лыком в строку. Ю.Ильенко, М.Беликов, Р.Балоян имели мимолетные дружеские отношения с сыновьями Шелеста и пострадали тоже. Нам всем, несмотря на представления Союза кинематографистов и студии, упорно не давали почетные звания. А сразу после ухода с поста Щербицкого одному за другим стали их давать.

Второй причиной ареста была полная раскованность Параджанова в разговорах. То, что публично говорил он, никто другой себе не мог позволить. Я помню, как он в присутствии десятка человек сказал: «Вот увидите: когда-нибудь в Большой Советской Энциклопедии напишут: «Брежнев Леонид Ильич. Посредственный политический деятель эпохи Параджанова». И это во времена расцвета могущества Брежнева!..

А вот письмо к тому же Брежневу: «Уважаемый товарищ Леонид Ильич! В связи с тем, что моя творческая деятельность в Вашей стране не нужна, прошу выпустить меня на жительство в Персию. Кинорежиссер Сергей Параджанов, которому нечего есть». «Ну как, нормально?» — спросил он меня. «Как раз достаточно, чтобы посадить тебя в сумасшедший дом, — ответил я. — Понимаю, это твоя очередная игра, но сохрани Боже, чтобы эту бумажку кто-то увидел. Будешь сидеть в «дурке» до конца жизни». Он побледнел: «Это черновик. Чистовик я уже отослал. А что тут я такого написал?» «А то, что даже дети знают, что Персии давно не существует». «Как не существует? А откуда тогда персидские ковры?» Вот и говори с ним!..

Было еще какое-то чрезвычайно крамольное выступление в Минске перед тысячной аудиторией комсомольцев. Да к тому же, я уверен, его дом прослушивался насквозь. Для КГБ не было лучшего места, чтобы слушать все антисоветские разговоры. Киевляне еще понимали что к чему, а приезжие болтали напропалую.

Я вообще не думаю, что арест Параджанова был инициативой КГБ. Он для них был прекрасной, хотя, разумеется, невольной, подсадной уткой. Вся киевская «крамола» крутилась вокруг него. Уверен, все это дело было организовано по личному указанию В.В.Щербицкого. Сначала Сергею инкриминировали «политику», потом, убедившись, что он политический профан, отказались от этого и стали «шить» спекуляцию антиквариатом. Самое забавное, что Параджанов этого не отрицал, но пригрозил, что во время суда публично заявит, что его вынудили спекулировать, так как лишили всяких иных средств к существованию. Сделать такой суд закрытым не было оснований, а угроза Параджанова начальство никак не устраивала. Тогда и возник гомосексуализм.

Трудно сказать, было все это правдой или нет. Я это говорю совсем не для того, чтобы обелить Сергея. В конце концов — гомосексуализм так гомосексуализм, подумаешь, невидаль какая. Гомосексуалисты никому, в том числе и мне, ничем не мешают. Но тут речь шла не о констатации факта, а об уголовном деле.

Следователь республиканской прокуратуры Макашов прямо меня спросил, знаю я что-нибудь о любовниках Сергея. Меня этот вопрос сбил с толку, так как до этого двухчасовой разговор шел исключительно об антиквариате. Стал вспоминать — не для Макашова, а для себя: вообще-то говорил на гомосексуальные темы Сергей довольно часто. Но на все прочие эпатажные темы он говорил ничуть не реже. Ему вообще нравилось представлять себя эдаким безнравственным монстром. Уверен, что это была сплошная бравада.

Потом был суд, на который (из-за сексуального характера «преступления») впустили только четырех человек: сестру Сергея с мужем, его бывшую жену и Романа Балаяна. Только Светлана и Роман могут подробно рассказать, как проходило это позорное судилище.

Потом — заключение. Сначала в лагере под Винницей, потом в другом — где-то, кажется, на Луганщине. Я уже забыл точный адрес, хотя когда-то хорошо знал, так как трижды писал Сергею в лагерь. Писал бы и больше, но он мне ни разу не ответил. Я не обижался, зная, что переписка с его стороны ограничена определенным количеством писем в месяц, и он тщательно выбирает, кому писать, кому нет. Тут уж не до обид. Однажды «оттуда» появился освобожденный парень с такой запиской: «Муратов Саша! Необходимо помочь парню... Устрой его в актерский цех, отдел... С.П.» Я не мог себе представить, что Сергей не понимает всей абсурдности этого поручения. Как я могу только что выпущенного недавнего преступника с семью классами образования сделать актером? Слава Богу, парень больше не появился. Может, снова посадили, а может как-то устроился сам.

Когда я сказал следователю Макашову, что Параджанов — гений, то ничуть не соврал. Я в этом был уверен и тогда, и сейчас.

Параджанов поставил очень мало фильмов. Ранние не в счет, так как он не умел выполнять «социальные заказы». Он умел снимать только шедевры. Начиная с «Теней забытых предков», то есть тогда, когда он внезапно проснулся гением, он снял только четыре полнометражных фильма: «Тени», «Цвет граната», «Сурамская крепость» и «Ашик-Кериб». Трагично, что не осуществились «Киевские фрески», «Интермеццо», «Демон», «Бахчисарайский фонтан», «Золотой обрез», «Чудо в Оденсе», «Исповедь». Но разве только это создал Мастер? Вся его жизнь — непрерывный спектакль или фильм. Он умел не только гениально творить, но и гениально жить.

Что толкнуло его вернуться в Киев, когда он точно знал, что будет тут обязательно арестован? Мы об этом узнали из четырех разных источников. Спецслужбы, которые не очень хотели пачкать себя абсолютно ненужным им арестом Параджанова, через своих доверенных лиц прямо предупреждали об опасности. Мы, его друзья, буквально вытолкнули Сергея в Ереван, где он должен был ставить картину. По дороге он заехал в Москву на похороны своего старого друга художника Риваша. Но ровно через два дня вернулся в Киев, где его тут же и взяли.

Узнав о возвращении Сергея, я тут же бросился к нему на такси. Однако не успел. Подбежав к парадному, увидел, как его вывели и усадили в машину. Был он абсолютно спокоен, даже усмехался. Сделал вид, что меня не видит. А может и действительно не видел.

Случилось то, что, по-видимому, должно было случиться. Сергей точно знал, что, покинув Киев, спасет себя, но все-таки вернулся. Это невольно напоминает историю Иисуса Христа, который тоже знал, что его ждет, но не ушел из Иерусалима.

Есть люди (теперь их, правда, значительно меньше), которые искренне говорят: «Вы придумали Параджанова! Почему он гений? Он взбалмошный экстравагантный старик и только».

Я не сержусь на этих людей. Я и сам против возвеличивания голых королей. У меня с детства комплекс мальчика, который крикнул, что король голый. Другое дело, что для одних аргументы, которые я приведу в доказательство гениальности Параджанова, будут убедительными, а для других, наоборот — доказывающими его ничтожность. В искусстве все субъективно.

Но для меня имя Сергея Иосифовича Параджанова свято всегда. И таким будет до конца моей жизни. Его образ — ироничного, веселого, гениального ребенка — живет в моем сердце.