В Диканьку его привел Гоголь

Диканька. У большинства читателей при этом слове возникает соблазн взглянуть на календарь — не Рождество ли, случайно, на носу. За много десятилетий СМИ приучили нас, что этот смехополис вспоминают только раз в год — перед большим праздником. А он заслуживает, чтобы его вспоминали намного чаще. Потому что если хочешь узнать об украинской шляхте казацких времен, так вот вам — славный род Кочубеев. Хотите узнать, как потомки этой шляхты доросли до царских министров, как они в лесах неподалеку от Полтавы лелеяли жемчужины архитектуры и садово-паркового искусства уровня тогдашних цивилизационных достижений Парижа и Рима, — тоже сюда. Летописец Самийло Величко, художница Мария Башкирцева, многие колоритные фигуры из произведений Николая Гоголя — тоже отсюда.

Заметный след в истории Диканьки оставил и американский публицист Альберт Рис Вильямс. Несколько раз в течение своей жизни он рассказывал англоязычному миру о Диканьке. А что знаем о нем мы, украинцы?

В феврале 1917 года сонная до этого Россия удивила мир своей буржуазно-демократической революцией. Сотни журналистов отовсюду бросились в Петроград, чтобы собственными глазами все увидеть и описать. Среди них был и корреспондент газеты «Нью-Йорк ивнинг пост» А.Р.Вильямс. Ему повезло: он один из немногих сумел взять интервью у членов Временного правительства. А еще он, едва ли не единственный, изучал и описывал жизнь простых людей Российской империи.

В Петербурге газетчик познакомился с коллегами из США: Джоном Ридом, Луизой Брайант, Бетси Битти и другими. И пока они пили кофе, разговаривали и гуляли в Летнем саду, большевики во главе с Лениным жахнули холостым выстрелом с крейсера «Аврора» по Зимнему дворцу. Началась так называемая Великая Октябрьская социалистическая революция, всей глубины которой эти журналисты не поняли, но в которую — учитывая непривычность, прогрессивность, неожиданность и даже пикантность — погрузились с головой.

Джон Рид написал о тех событиях знаменитую книгу «10 дней, которые потрясли мир». Коммунисты переиздавали ее огромными тиражами вплоть до своего ухода с политической арены.

Так случилось, что Вильямс ехал в одном спецпоезде с Лениным, когда советское правительство переезжало из Петрограда в Москву, благодаря чему со временем его книги «Через русскую революцию» (1921), «Ленин — Человек и его дело» (1919), «Русская земля» (1928), «Советы» (1937) имели немалый резонанс. В США автора даже таскали в специальную комиссию сенатора Овермена — «за большевистскую пропаганду».

А для Диканьки определяющим и решающим был второй приезд талантливого американского журналиста в страну, которую другой не менее талантливый американец — актер и президент Р.Рейган — со временем назовет империей зла.

М.Калинин дал Рису Вильямсу дружеский совет — не толкаться в столице, а поездить посмотреть, как пошел социализм «от Москвы до самых до окраин». Ознакомившись с земледелием в Подмосковье, обычаями в Архангельске, Палехе, горной Кахетии, на Владимирщине, Вильямс вспомнил известное произведение Гоголя и попросился в Диканьку. Осенью 1924-го он прибыл туда, чтобы вторично после творца «Ночи перед Рождеством» вывести ее на пути мировой литературы.

Большинство американцев, конечно, не знали произведений Гоголя, но очерков Вильямса ждали под типографией. Бедные читали и мечтали о социалистической революции. Богатые учились на ошибках русских капиталистов и все-таки не дали какой-то американской «Авроре» пальнуть по Белому дому даже холостыми патронами.

Из Полтавы писателя довезли до Диканьки на телеге, потому что автобусов тогда не было, а поезда туда не ходят до сих пор. Сначала его провезли под белоснежной аркой в классическом стиле, которую в 1820 году построил архитектор Луиджи Руска в честь приезда царя Александра І. Потом — к двухэтажному княжескому дворцу с колоннами ионийского ордена над прудом. Слева возносила крест к небу Николаевская церковь (1794), в честь патрона которой Святителя Николая и назвали Гоголя. По другую сторону пруда виднелась Троицкая (1780) — с изображением авторства кузнеца Вакулы — нечистого, которым матери пугали своих детей.

Поселили гостя в доме местного фотографа М.Гаруса, жившего в самом центре, где сейчас парк напротив быткомбината. Имело значение и то, что немного знал английский.

Американец стал в Диканьке новым чудом. Говорят, что был он очень простой, радушный, компанейский. Любил разговаривать с мужчинами под магазином, на улице, заходил в дома. И все записывал, а Гарус фотографировал, что он скажет.

Мне посчастливилось встретиться со старожилом Диканьки Евгением Гармашем. Его дед Митрофан Бабенко служил в имении Кочубея сперва лакеем, потом дворецким. Узнав об этом, Рис Вильямс шесть раз приходил в одно и то же время, расспрашивал немного сам, как мог, на русском или через переводчика и Гаруса о службе, привычках князей.

Анна Мовчан рассказала мне еще больше. В 1924 году после Покровы она выходила замуж. На свадьбу пришел фотограф Гарус с американцем, о котором знало уже все село. Обоих по народному обычаю перевязали рушниками. Неделю гудела свадьба, и гости всю неделю так и ходили в рушниках. Веселились, фотографировали, расспрашивали.

Тогда эта улица называлась Лычковкой. Когда-то на ней жили только казаки. Была очень узкая, обсаженная с обеих сторон садами. Преобладали сливы, да такие, что с хуторов приезжали на телегах менять их на всякую всячину, чтобы иметь себе и сухофрукты, и повидло, и сливянку.

Осень стояла теплая, солнечная и урожайная. И хотя в те же дни на Лычковке гуляли еще одну свадьбу — Гальченко сына Ивана женил, американец туда не пошел, гулял и записывал все здесь. Его интересовала и роль дружек и бояр, скрипка и бас, игравшие почти беспрерывно.

Именно в те дни большевики Диканьки начали внедрять новые советские обычаи и обряды. У Гаруса родился сын, а у бывшего матроса, к тому времени секретаря партийной ячейки Воронянского, — дочка. Так им устроили не крестины, как всем людям, а звездины. Да еще и назвали мальчика Энгельсом, а девочку — Коминтерной. О мальчике ничего не рассказывают, а вот когда в годы Великой Отечественной в Диканьку вошли немцы, то девочку родители срочно переименовали в Катю.

На этих звездинах Рис Вильямс был у Энгельса крестным отцом. Ему подарили вышиванку, которую он сразу же надел и стал выкрикивать вполне по-украински: «Я кум! Кум!»

Наш американский кум описал свои впечатления в книге «Русская земля» (1928). Чтобы иметь представление о журналистском мастерстве Риса Вильямса, его стиле, приведем отрывок из десятой главы «Америка приезжает в Диканьку».

«Как-то на базаре в Диканьке ко мне подошел Александр Андреевич Петренко и сказал: «Я получил письмо из Америки. Из Серебряной Республики!» В какое-то мгновение я был сбит с толку, но потом понял — речь идет об Аргентине. Его брат писал из Буэнос-Айреса: «Приезжай уже. Продаются новые земельные участки. Землю можно купить по двадцать рублей за акр».

Всю жизнь Александр Андреевич Петренко влачил жалкое существование на одном акре земли. Всю свою жизнь мечтал он о широких просторах, о длинной черной борозде, которая ложится за плугом, о широком выгоне для выпаса волов. Он всегда думал, что такие земли лежат в Америке. Америка стала для него синонимом слова «земля». Много лет назад уехал его брат, а он здесь, в Диканьке, с надеждой ждал от него письма. И вот наконец пришло письмо, в котором брат рассказывает об открытии новых ферм для переселенцев и пишет Александру Андреевичу, чтобы он приезжал.

— Когда же вы едете? — спросил я у него.

— А никогда, — ответил он. — Зачем мне ехать в Америку, если Америка сама приехала ко мне.

Вместо того, чтобы ехать за тысячи миль за океан, Александру надо только перейти улицу и зайти в земотдел местного совета. Именно там осуществилась его мечта. Именно там получил он землю, не по низким ценам, а даром — к тому же землю лучшую, чем в Америке, богатейший чернозем».

Конечно, писатель не мог заглянуть в будущее и увидеть, как большевики уже через несколько лет загонят крестьян в колхозы и отберут у них не только землю, а у многих — страшным голодомором — и жизнь.

За сорок дней пребывания писателя в Диканьке к нему подходило немало крестьян, пополняя своими рассказами его записи. Не все из этого вошло в будущие книги. Но впечатлениям о дворце Кочубеев отведена специальная глава.

Рис Вильямс застал его целым, но уже обгорелым. А когда-то он возвышался над лесом, над прудом, над селом. Если бы революционеры и их потомки умели ценить свою историю, то был бы у Диканьки санаторий или школа искусств самые красивые в Европе.

От дворца к воде вели ступеньки, от них к Острову роз был переброшен ажурный мостик. Среди роз князья слушали соловьев, целовались с любимыми. Как уже знаем, большевики его разрушили. С того времени молодые диканьчане слушают соловьев и целуются на одичавших берегах пруда в репейниках. А по воде летом, вместо гордых лебедей, плавает множество домашних уток и гусей. В жару вода покрывается ряской и пахнет отнюдь не розами. Сколько уже претендентов на пост сельского старосты — от коммунистов до демократов — первой строкой своей предвыборной программы записывали приведение в порядок этого пруда, но дальше обещаний дело не идет.

Изыскания Р.Вильямса подтверждают, что дворец Кочубеев поплатился за чрезмерную жестокость в обращении с крестьянами последних наследников знаменитого предка. Они действительно купались в роскоши, пренебрегая теми, кто эту роскошь им обеспечивал. За вязанку дров, украденных из господского леса, несчастного могли избить до крови. Диканьчане часто страдали от голода, а у любимца вельможной пани терьера Лулу были персональные повар и служанка, свой гардероб. Когда собачка околела, ее похоронили на Острове роз, и княгиня запретила челяди говорить «умерла», а только — «почила».

В заревах Гражданской войны загорелось и имение. Как пишет по воспоминаниям очевидцев американский публицист: «Пожар начал новое летосчисление в местной истории. В ту незабываемую ночь зимой 1919 года из темноты возник язык пламени, подскочил аж к верхушкам деревьев, вырос в огненный столб, жадно пожиравший мебель красного дерева, картины, ковры и гобелены. Две ночи и один день все села на 50 верст кругом испуганно и удивленно наблюдали грандиозный пожар, похоронный костер феодализма».

Законопослушному американцу не пришло в голову расспросить, когда же это диканьчане «поработали» во дворце — до пожара или когда горело. И факт остается фактом — от Кочубеев под соломенные крыши тянули кто рояль, кто картину, кто кипу книжек из одной из самых богатых частных библиотек Российской империи. Один дядя с сыновьями припозднился, ничего нужного не нашел, так снял со стены зеркало более чем в человеческий рост. Притащили домой и поставили в сарай. Утром корова, увидев свое отображение, приняла его за нахала, претендующего на ее хлев, и так с разгона боднула рогами, что от того зеркала только деревянная золоченая рама осталась.

Публицист уехал в Америку, а диканьчане еще несколько лет выковыривали из того дворца кирпич на фундаменты домов и сараев, на погреба, пока на том месте, где он стоял, осталась лишь гора — утащили бы и ее, так в дом не влезет.

Рис Вильямс ничего не выдумывал. Он видел, как вчерашняя безземельная беднота становилась хозяином земли, и написал об этом. Он наблюдал, как еще вчера затравленные нищие люди становились, так они тогда думали, «властителями в царстве Духа», творили новые традиции, обычаи, новую жизнь. Не его, и даже не их вина, что все сложилось иначе. Но писатель рассказал о Диканьке миру, и в этом его большая заслуга перед диканьчанами. Хотя ни тогдашние, ни нынешние власть имущие были не в состоянии даже назвать улицу его именем.