В поисках смыслов постыдного

В свое время, публикуя в журнале "Старожитності" призабытую статью известного украинского исследователя Виктора Петрова о фольклоре правонарушителей, я задумался, хорошо это или плохо, что в украинском языке нет своего сленга, наподобие французскому "арго", английскому "кокни" или тех же российских "мата" и "фени".

Я склонялся ко второму варианту (однозначно - плохо), считая, что язык живет только тогда, когда полнокровно функционирует во всех своих формах - от диалектных до национальных по горизонтали и от низменных, обсценных и суржиковых до изысканных, литературных, элитарных по вертикали (см.: Олійник, Ю.М. Щоб не опинитися в Шумері // Старожитності. - 1994. - Ч. 1–2 (60–61). Выслушивая уж очень эмоциональные отклики "борцов за чистоту языка" на ту публикацию, я думал о том, что: 1) борцы (по определению этого термина) должны бороться, а исследователи (так же) - исследовать; 2) обсценная (ненормативная) лексика тесно связана с эмоциональным фактором языка и поведения человека, а безэмоциональность, как известно, свидетельствует о том, что человек (и язык) или мертвы, или больны; 3) при отсутствии своего сленга по тем или иным причинам любое языковое сообщество всегда заимствует обсценную лексику из других языков, и это является нормальным и адекватным процессом языкотворчества.

Но тогда я даже представить не мог, какой необозримой является сфера жизни любого народа, "олицетворенная" в его ненормативной лексике и фольклоре, и каким глубоким и прадавним являются в действительности корни обсценного, постыдного в жизни, в частности украинцев.

Христианская традиция и годы независимости приучили нас относиться к повседневной народной жизни украинцев, тем более украинцев конца ХІХ - начала ХХ вв., так сказать, по-музейному. То есть приветствовать шаровары и вышитые сорочки и молчать о том, что эти шаровары и вышитые сорочки прикрывали; приветствовать плуги и косы и молчать о том, с какой натугой и матюгами наши пращуры обычно эти плуги перли и с какими постыдными прокленами теми косами махали; приветствовать традиции вечерниц и молчать о том, что же именно на этих вечерницах происходило; приветствовать песни о любви и молчать, например, о такой: "І ти дівка, і я дівка, / Чого в тебе більша дірка? / Мене хлопці сподобали, / Більшу дірку продовбали". Даже больше, нам до сих пор вдалбливают, что того, о чем следует молчать, вообще никогда не было, а если и было, то всегда в одежде чужого, привнесенного, не присущего украинству как таковому.

К чему может привести такое "музейное" отношение к украинскому? Однозначно: идеалом является преобразование Украины в филиал Музея мадам Тюссо, где все претендует на оригиналы, но в действительности являются копиями, где все словно живое, но в действительности мертвое, где разлито благоухание изысканных духов, но на самом деле отдает ядом. Такое отношение приводит к тому, что, зная, как нам кажется, о народной жизни все или почти все, мы в действительности ничего о ней не знаем.

Похоже, что последнее как раз и является той искрой истины, которой руководствовались составители и издатели, готовя в печать уникальное издание - "Криптадії Федора Вовка: винайдення сороміцького. Етнографія сексуальності на межі ХІХ–ХХ століть" (Упоряд., підгот. текстів, комент. та покажч., археогр. і бібліогр. опрац. Марії Маєрчик і Олени Боряк; вступ. стаття Марії Маєрчик. - Київ: Критика, 2018. 464 с., іл., комент., бібл., покажч.).

Федор Кондратьевич Вовк (1847–1918) - ученый с мировым именем, известный украинский археолог, этнограф и антрополог, автор многочисленных научных работ ("Студії з української етнографії та антропології", "Український народ у минулому й сучасному", "Шлюбний ритуал та обряди на Україні" и др.), которые издавались в России, Болгарии, Чехии, Франции и, опровергая имперскую (российскую) идею об Украине как окраине Великой России, содействовали широкой популяризации украиники в мире. На протяжении длительного периода ученый лично собирал образцы украинского фольклора, в том числе и т.н. постыдного, в Украине и на близлежащих территориях (в Воронежской, Курской губерниях, на Кубани), а также среди украинцев Добруджи (Румыния) и в Галичине (входившей тогда в состав Австро-Венгрии). Во времена вынужденной эмиграции (с 879 г.) он получал фольклорные материалы от многочисленных корреспондентов, в частности Б.Гринченко, В.Гнатюка, В.Степаненко и др., и публиковал их в "Криптадиях" - ежегоднике, издаваемом в Париже (с 883 по 1911 гг.) на многих языках и специализировался на, как теперь говорят, "неформатных" этнографических материалах разных народов.

Следовательно, возникает уместный вопрос: зачем образцы такого "неформатного" фольклора собирали и публиковали? Отчасти я уже ответил на этот вопрос, - одностороннее видение украинского рано или поздно все же приведет нас к мадам Тюссо. Но следует обратить внимание и на другое. Федор Вовк являлся пылким сторонником диффузионизма (в частности теории культурных кругов) - одного из популярнейшего в то время направления культурной антропологии, - определенного в работах немецких исследователей Ф.Ратцеля, Л.Фробениуса, Ф.Гребнера и др. В рамках этой теории культуру каждого народа рассматривали как живой (в биологическом смысле) организм, у которого есть душа, а все атрибуты культуры (включительно с людьми и событиями) - как проявления этой души. Следовательно, имели значение все черты культуры, когда приличное и неприличное рассматривались как феномены взаимообусловленные и те, которые имели одинаковый познавательный статус.

В сборник, изданный "Критикой", вошли подборки украинского и российского постыдного фольклора и словарик еврейских бранных слов, которые были напечатаны в пятом и восьмом выпусках "Криптадий", а также материалы от корреспондентов, которые Ф.Вовк не успел опубликовать. Кроме того, благодаря кропотливой работе составителей, этнографические материалы, содержащиеся в сборнике, сопровождаются концептуальной вступительной статьей, широким научным комментарием, археографическими справками, библиографией, предметно-тематическим указателем, указателями географических названий и имен.

То есть сборник издан по всем правилам весомых научных публикаций, а его составителями выступили известные украинские ученые - кандидат исторических наук, специалист по вопросам социальной антропологии и гендерной проблематики, автор резонансной работы "Тіло та ритуал. Структурно-семантичний аналіз українських обрядів родинного циклу" Мария Маерчик и доктор исторических наук, этнолог, автор ряда научных монографий, посвященных народным обычаям и обрядам, связанным с ткачеством, родами и рождением ребенка, действиями погребального цикла и т.п., Елена Боряк.

Дополненный не случайными фотографиями и уместными иллюстрациями сборник имеет солидный вид, к чему, думаю, приложило немало усилий и само издательство, не пожалев средств на хорошую бумагу и удачную обложку.

В содержательной вступительной статье "Еротичний фольклор" як дискурсивна категорія" внимание сосредоточено в основном на исследовательском аспекте постыдного фольклора. Очевидно, что задача автора (М.Маерчик) состояла прежде всего в том, чтобы: 1) показать, как в конце ХІХ в. формировалась не известная до тех пор этнологическая дисциплина "этнография сексуальности"; 2) определить главную цель публикации всего сборника. А цель эта - найти ответы на вопрос "як концептуалізували "сороміцький фольклор" в рамках етнографії сексуальності, з яких фрагментів народної культури його кшталтували і якими сенсами оснащували, який принцип лежав в основі означення певних текстів як сороміцьких?".

Конечно, эта сторона постыдного фольклора, который можно назвать сугубо профессиональным или формальным, уверен, заинтересует научное сообщество. Но, по моему мнению, составляя сборник, не помешало бы обратить внимание и на то, что у него будет намного более широкая аудитория, - и даже очень далекая от обозначенных вопросов. А потому уместной в нем была бы отдельная статья, посвященная психологии обсценного как такового, его общественной роли и функциям на лексическом и поведенческом уровнях, - статья, дополненная широкими историческими параллелями из повседневной жизни хоть в той же Греции (фаллические культы, элевсинские мистерии, богиня Баубо и т.п.), которыми можно было бы показать тесную связь обсценного в Украине с глубинным язычеством и с обсценным в культурах других народов. Ведь на лексическом уровне бранное слово и постыдные выражения в культуре любого народа играли и играют не роль восклицания как части речи. А обсценное поведение не было и не является случайным. Кроме того, в подавляющем большинстве такие лексика и поведение не являются проявлением копролалии, синдрома Туретта или подобных психических патологий. Наоборот, обсценное как таковое всегда выполняло и выполняет четкие функции в общественной жизни в целом и узких межчеловеческих взаимоотношениях в частности. Во вступительной статье к сборнику рассмотрена только одна функция - протестная: обсценные лексика и фольклор как противопоставления церковному и властному официозам, религиозным табу. Но функции обсценного намного шире. На основе исследования ненормативных лексики и поведения у разных народов различают свыше двух десятков таких функций. А именно: магическая функция (обсценное как способ влияния на события), защитная (обсценное как апотропейное), функция высмеивания как оберегание, функция достижения социальной свободы, корпоративная функция (обсценное как пароль социальной или возрастной группы), функция понижения социального статуса адресата, функция привлечения внимания, катарсическая функция (чувство психологического облегчения), функция ощущения власти над собственной сексуальностью, функция самоутверждения (и самоунижения), функция подтверждения пола ("настоящий" мужчина), лечебная функция (как средство от половых расстройств), функция вербальной агрессии и т.п. (см.: Жельвис, В.И. Поле брани. Сквернословие как социальная проблема. - М.: Ладомир, 2001. - С. 109–130).

То есть уместным был бы анализ как положительных, так и отрицательных сторон обсценного как социального феномена, имеющегося в культуре каждого народа. Возможно, тогда бы образцы украинского постыдного фольклора стали более понятными для читателя из той более широкой аудитории, далекой от профессиональных этнографических проблем.

Впрочем, я хорошо понимаю, что вместить такой всеобъемлющий анализ в рамки одного издания - дело почти безнадежное. Поэтому мои замечания следует адресовать не столько составителям сборника, как будущим исследователям, которые, уверен, будут использовать его как профессиональное пособие по этнографии сексуальности.

Отдельно замечу: сборник является уникальным изданием хотя бы потому, что, во-первых, вводит читателя в дискурс этнографии сексуальности - дисциплины, полностью униженной во времена советчины; во-вторых, вводит в научное и публичное обращение массив фольклора, изучение которого всегда было табуированным, и который всегда пытались вычеркнуть, в частности и из украинской культуры; в-третьих, открывает глубинные проявления культуры - то, что лежит под высоким и сакральным, но что питает его, в конечном итоге делает его высоким и сакральным; в-четвертых, побуждает нас рассматривать культуру любого народа (и не только украинского) как действительно живое естество, а не отрешенный музейный экспонат за толстым стеклом.