Украина наша — советская?

Мы — не этруски. Этруски — не мы

Современники нередко отмечают, что ХХ век был на самом деле намного короче общепринятых ста лет: начался он, дескать, в 1914 году самоубийством Европы — Первой мировой войной, а завершился в 1991-м самоуничтожением Советского Союза. (Своеобразное столетие дерзкого саморазрушения человеческой цивилизации.) Это утверждение, конечно, имеет право на существование. Но лично мне больше импонирует другое мнение — древних этрусков, приводящее к противоположным выводам: ХХ век еще не закончился. Он продолжается, по крайней мере, здесь, у нас. Пусть и на другом уровне, другим образом, но — продолжается... Однако — обо всем по порядку.

Что касается этрусков, то мировосприятие этого древнего народа отличалось тем, что, с одной стороны, их «века», как и наши, также имели разную продолжительность: одни были длиннее, другие — короче. С другой стороны, что примечательно, продолжительность века каждое поколение определяло заново. Своеобразной точкой, его конечным пределом, была смерть старейшего члена из старейшего поколения. Итак, если земной путь человека длился сто десять лет, то для этрусков это означало, что и «век» продолжался ровно столько же. Если же человек умирал, так и не преодолев столетний рубеж, то и «век» потомки соответственно укорачивали.

Сегодня мы пытаемся «укоротить» предыдущий век, принимая за своеобразную веху, подобно этрускам, «гибель», «смерть». Правда, не отдельного человека, а целых, насильно сформированных и огосударствленных, социумов (в частности, «нового исторического сообщества советского народа», как именовали советские идеологи массы советских людей), исчезновение населяемой ими империи — СССР. И вот в этом — наше разительное отличие от древних этрусков, осознававших, очевидно, что только смерть старейшего, наиболее уважаемого индивида, носителя определенных мировоззренческих парадигм, определенной ментальности, нравственности, означает возможность перехода к новому времени, трансформации установок, представлений о моральном и неморальном, добре и зле и т. п.

Разумеется, прямолинейное, формальное, так сказать, «приложение» опыта этрусков к нашей современности некорректно, да и смерть тех немногих «свидетелей эпохи», которые, к примеру, «русского царя видели» или Михаила Горбачева как генсека КПСС, на самом деле ничего для нас не изменит. Да и не об этом речь. А о том, что мы еще слишком советские: сознание, поведение, решения наши насквозь проникнуты духом вчерашнего дня. Не знаю, с какими чувствами и ощущениями (откровенными и сокровенными) Петр Шелест в свое время рефлексировал над проблемой «Украины нашей Советской», а на меня наша «вчерашность» — современная «советскость» — действует угнетающе и производит самое отвратительное впечатление.

В лапах страха

Вспоминаю первомайские телерепортажи из Донецка, Харькова: украшение города, лозунги и т.п. — типичная картинка времен «развитого социализма». Накануне Дня Независимости читаю при входе в метро предупреждение, что на Крещатике с такого-то по такое-то время будет проводиться репетиция военного парада. И воображение рисует приют мертвецов: мавзолей на московской Красной площади и трибуны ненезависимых на киевской площади Октябрьской революции с Владимиром Щербицким во главе. Но ведь наш Майдан Незалежности уже не площадь? И кроме того, как писал на заре эпохи Возрождения Никколо Макиавелли, хорошего войска не бывает там, где нет (или не действует) хорошего закона. Так чего ради этот парад?

Подобных «вызовов советского прошлого» — великое множество. С купюр на нас уже глядят Мазепа и Грушевский. С постаментов на площадях городов и сел — все тот же Ленин. «Великим немым» его коммунисты считают, что ли, или же самым обыкновенным статистом?

А сколько, между прочим, так называемых коммунистических партий претендует на него сегодня в Украине? По подсчетам Минюста, год-два назад их, помнится, было аж четыре. В этом наши коммунистически окрашенные, что называется, переплюнули все СНГ — то ли украинское посттоталитарное пространство оказалось для них наиболее пригодным, то ли благодатный климат Украины способствует размножению? Об их точном количестве наверняка узнаем перед следующими парламентскими выборами — начнут крикливо рассказывать: мол, они только и думают, как бы осчастливить народ Украины своими коммунистическими методами...

Кроме Ленина, никак не покидает нас и выпестованное коммунистами в советские времена чувство страха. Столкнулась с ним совсем неожиданно: редакция одного из научных журналов в готовой к печати статье без предупреждения удаляет несколько абзацев текста — собственно, те несколько мыслей, ради которых и писалась вся статья. И которые, кстати, касались вовсе не украинских реалий, а проблемы демократических перспектив нашего северного соседа, в коих я откровенно и прямо имела основания усомниться. (А тут как раз и Тузла подоспела — едва ли не самая красноречивая иллюстрация небеспочвенности моих прогнозов.) Однако редактор решил, очевидно, не искушать судьбу своего научного бизнес-проекта и кликнул мышкой, выделив черным несколько абзацев текста.

Один случай — не норма? К сожалению, не один. Перестраховалась, к примеру, и редакция одной из газет: подготовленный материал был отпечатан хоть и без купюр, но только после того, как дал добро представитель политической силы, интересы которой опосредствованно и минимально там задевались. Не принципиально, хотели ли просто потрафить власть имущему, внутренний ли цензор напомнил, что лучше пере-, чем недобдеть, но во главе угла этого поступка, как и предыдущего, лежит чувство страха за свой «бизнес на информации».

С мыслью «как бы чего не вышло» и под прессом страха потерять работу, очевидно, работает и государственный чиновник на украинском радио. И диктор, объявляя начало моей авторской программы (об одной из самых светлых украинок — Лесе Украинке) или анонсируя ее, так и не решается указать область научной принадлежности автора — политические науки. Посему в эфир прохожу вначале как представитель исторической науки (очевидно, история, то есть вчерашний день, с точки зрения радиоспециалистов, не угрожает целомудренному украинскому слушателю, в отличие от любых самых невинных упоминаний о политике), после — вообще без каких-либо определений. (А милая женщина-редактор сразу вспомнила случай, когда автору художественной передачи не разрешили рассказывать о том, как листва шелестит, — усердному цензору показалось, что этот глагол, созвучный фамилии тогдашнего лидера, может быть истолкован каким-нибудь скудоумным слушателем в ущерб советской власти.)

Размышляя над этими фактами, вспоминаю гоголевский приговор — «земля страха». Раньше — страха и неуверенности в завтрашнем дне для всевозможных захватчиков. Налетали же сюда и цеплялись за эту землю на протяжении веков столикие варвары — то гунны с готами, то печенеги с половцами, а еще татары, российские царские и большевистские орды. Однако не удержались и исчезли: жизнь на цивилизационном пограничье, на стыке географических зон полна сложностей и неожиданностей и не всякому подходит. И нужно очень любить и ощущать органическое единство с этой грозной землей, чтобы сама Природа платила какой-то непостижимой взаимностью и вдохновляла украинцев (а вместе с ними и всех тех, кто оказался готовым быть не только потребителем, но и хранителем, умножителем добра на украинской земле) из поколения в поколение на жизнь, труд и творчество.

Однако что-то у нас нарушилось. Что-то нарушили в нас годы советско-коммунистического тоталитаризма… И сегодня, как и раньше, мы начали бояться. И все не можем стряхнуть с себя липкое чувство страха.

А лягушку — жалко,
или Зло годится украшать словами

Между тем СМИ передают, что на пост президента моей страны претендуют более двух десятков соотечественников. Неужели наивные и доверчивые (каковых у нас уже вроде как и не осталось) все еще надеются на правдивость и истинность ленинских интеллектуальных вывертов касательно того, что «каждая кухарка», неизвестная совсем или малоизвестная на отечественных просторах, не имея соответствующих образования, опыта и знаний, может управлять государством? А может, надеются, что в этой части планеты все возможно? Что каждый почти гений грубости (как назвал в свое время Ленина Николай Бердяев) или «почти гений» финансового, информационного и прочего мошенничества может руководить запросто? И этот народ, как лягушку, «сварить» или просто присвоить в лучшем — для самого народа — случае на ближайшие десять лет? (Чтобы было примерно так, как у делийского султана Мухаммеда Туглака, чей нрав, результаты методов управления были описаны путешественником-арабом Ибн Батутом так: земли и люди — его, деньги — его, войско — его, вон те трупы — тоже его...)

К чему здесь такое невинное создание, как лягушка, и почему на десять лет, спросите?

«Экспериментаторы по жизни» утверждают, что брошенная в кипяток лягушка выпрыгивает из него травмированная, но живая. Однако та же лягушка, помещенная в теплую водичку, нежится в ней с удовольствием. Вы можете начать воду подогревать, вскипятить ее и, в конце концов, сварить несчастную зверюшку — она уже никуда не попытается прыгнуть. Даже не узнает о своем бесславном конце... Одним словом — в процессе варки все решают постепенность и приятность.

С представителями вида homo sapiens все значительно проще: призывать на помощь природные стихии (огонь и воду) не нужно. Homo sapiens в массе своей хорошо поддается абсолютному «вывариванию» с помощью такого цивилизационного порождения, как слово. В одних ситуациях в процессе «варки» хорошие результаты дает слово-запугивание или слово-страх. В других — сердечное слово или развесистое слово-лесть. В особых случаях (в преддверии выборов, например) — слово-обещание, слово-заигрывание, слово-фантазия. Например, фантазии на социальные темы, когда крещендо («постепенно все громче») и фортиссимо («очень громко») звучат вариации на тему повышения пенсий, стипендий, зарплат, а глухим контрапунктом — пианиссимо («очень тихо»), уловимым только ухом специалиста, тема резкого повышения цен на все.

Обо всем этом слышим от армии агитаторов и пропагандистов предвыборных программ кандидатов в президенты. Как свидетельствует история, те, кто владеет словом, всегда были в цене. У каждого «гитлера» был свой «геббельс», умевший, если нужно, пугать, но и (при необходимости) сладкоголосые песнопения тянуть-растягивать, теша ухо растроганного обывателя и прикармливая его, неразумного и доверчивого прямо с руки. Пока что — оголенной и открытой руки, а дальше (после того, как избирательные бюллетени уже брошены в урну) несчастный услышит от победителя фразу, в свое время с восторгом воспринятую Людендорфом: «А теперь заткните глотки и слушайте меня!»

Что же касается «следующих десяти лет» и даже больше, в том, что они возможны, лично я не сомневаюсь (как не сомневается сосед-бацька в своем родном народе и заявляет, что хотя Конституцию он сам уважает, как никто, но, если «сябры» и «трудящиеся» попросят, он будет гордо нести тяжкую ношу президентства, будет тянуть властную телегу еще лет надцать). Не сомневаюсь в собственном народе, для которого, несмотря на неопровержимые таланты и трудолюбие, как известно, на протяжении столетий заветной мечтой остается то, чтобы «у соседа корова сдохла», а в ситуации, когда жареным пахнет, — чтобы его хата была все-таки с самого краю: пролетят коршуны, протопчутся копыта, все уляжется, и поживем еще. И неважно, что из-под этих безжалостных копыт ближайший сосед, а то и собственное дитя поднимется на ноги малороссом или еще каким-нибудь «мало-», «недо-», «без-»...

В связи с этим снова и снова вспоминаются если не тирады Кулиша о народе «без пуття, без честі і поваги», то раздумья-боль Ивана Франко о «расі обважнілій, незграбній, сентиментальній, позбавленій гарту й сили волі, так мало здатній до політичного життя на власному смітнику». Эх, народ! Равнодушный к себе самому...

Так что, если завтра, как в советские времена, страницы газет напишут о «просьбах трудящихся», кого это удивит? Но помните: заговорят трудящиеся — отзовется насилие. Ведь насилие всегда говорит от лица класса, нации или народа, который, как всегда поспешно при этом добавляют, никогда не ошибается и которого никому не удастся обмануть или опозорить.

Можно ли, к примеру, представить разнообразную американскую прессу, которая сегодня, накануне президентских выборов в США, почти надрывно твердила бы: «Ученые Техасщины и железнодорожники Колорадо — за Буша!», а «Спортивная элита страны, домохозяйки и представители сексуальных меньшинств — за Керри!»? То есть, чтобы тот или иной общественный слой или представители какой-то определенной профессии, одного вида деятельности одновременно и все поголовно стали единомышленниками, нивелировав свои желания и устремления? Конечно, это представить трудно. Как утверждал классик, этого не может быть, потому что этого не может быть никогда...

Поспорим с классиком: может. У нас знакомое советское единогласие если не там вылезет, то тут выпучится — гримасы общества, зависшего на пути от тоталитарного государства к... чему? За тринадцать лет мы еще не сумели этого выяснить. Однако выбор (поняли уже?) невелик: авторитарное, тоталитарное или демократическое государство. Впрочем, и три сосны, как известно, могут быть чащей. А в пасмурных, тенистых чащах милейшая лань, конечно, кажется зверюгой вражьей. Пугливый заяц в грозного льва превращается. Гад — в подстреленную птицу, на крутом вираже встретившуюся с пулей охотника-нечестивца. Такая птица сочувствия и доверия требует? Требует. Но не спешите обольщаться чарующими голосами сирен…

О «глобальном апартеиде» или антропоэмии
в действии

Среди тенденций политического развития человеческой цивилизации на протяжении последних веков набирает силы та, которую научные работники обозначают как «глобальный апартеид». И действительно, только ХХ век дал нам и бонтустаны на юге Африки, и «железный занавес» между СССР и миром, и стену между ФРГ и ГДР, и азиатские кварталы в странах Запада. Наслушались мы о гетто и резервациях.

В начале ХХІ века самые разнообразные формы «отделенного проживания» продолжают множиться и, что примечательно, реакция на них весьма неоднозначна: ряд представителей стран Запада осуждают израильтян за сооружение стены для обособления от палестинцев, но почему-то до сих пор не слышно гневных инвектив по поводу возможности возведения новой стены (не метафорического «железного занавеса», а весьма материальной стены) между объединенной и Восточной Европой. Не хотят они, цивилизованные, с нами, советскими, иметь дело?

Но акцентируем внимание на другом — на проявлениях «внутригосударственного апартеида». Его лики не менее разнообразны, чем в международных отношениях. Кроме того, разбавленная нашей «советскостью» и большевистским задором, идея «отделенного проживания» на практике порождает у некоторых из нас поистине адские желания. Поэтому кто-то хочет в президенты, чтобы, дорвавшись до власти, отгородиться от олигархов и отправить их... Куда? Ну, конечно, туда, куда и советская власть отсылала всех, кто против, — на Колыму и Соловки, в бескрайние казахские степи. (Наверное, с учетом таких собственных желаний и большевистской нетерпимости и еэповское пространство некоторым весьма прогрессивным кажется.) Кто-то туда с удовольствием отправил бы такое враждебно монструозное образование, как оппозиция. Ну, чтобы никаких разночтений политической действительности не было. Только сплошное единомыслие. Народ — монолит. Как в предыдущие времена — никакого непонятного плюрализма и мягкотелой толерантности.

Кажется, что, несмотря на самые привлекательные заявления и обещания, представители элиты стремятся к президентству только затем, чтобы, получив легитимный доступ к власти, средствам влияния (финансовым, информационным, административным, материальным и т. п.) изолировать, изгнать, маргинализировать или «выблевать» (как остро выразился в свое время профессор политических наук в Вестминстерском университете Джон Кон) своего соперника, любыми способами уменьшить до минимума пространство существования оппонента и отделить от своего безграничного пространства. Такая вот антропоэмия в действии.

Ужас вызывают и иного рода антропоэмические проявления: на одной из остановок электрички, через Дарницу, Петровку, курсирующей к Святошино, прочла надпись: «Украинцам — деревни. Русским — города». Что это: тоска по утраченному статусу «старшего брата» и наглому чувству превосходства, развивавшемуся на мифической почве «старшинства», или, может, просто эхо советско-имперских умопомрачений? Дескать, это, и это, и то — мое, а то, хоть я к нему и не дотянусь, но ведь вижу, значит, тоже — мое? Аппетит, скажу я вам, у некоторых соотечественников...

А мою знакомую раздражает украинский язык. «Мои дети ходили в русскую школу напротив, — сердится женщина, — а внукам к русской школе целых три остановки троллейбусом тащиться. И что это за мова такая? Кому она нужна?»

Меня поражает не уверенность в ненужности, но нетерпимость, портившая портрет российской демократической интеллигенции не только в советское время. Помните, еще Владимир Жаботинский, вступая в 1912 г. в полемику с Петром Струве, на сентенцию последнего о том, что «Киев, Одесса, Екатеринослав разговаривают уже по-русски, следовательно, никогда не будут разговаривать по-малороссийски», в статье «Струве и украинский вопрос» отметил, что это зависит исключительно от судьбы украинского движения. 60 лет назад, дескать, не только, к примеру, вся Прага, но и почти весь Будапешт разговаривали по-немецки, и тогдашним людям казалась бессмысленной и дикой мысль, что на этих замечательных мостовых когда-нибудь будет господствовать «мужицкий» язык. Теперь же, подчеркивал Жаботинский, Будапешт разговаривает по-венгерски, а Прага говорит по-чешски. И не только «на мостовых», но и в суде, театре, университете и политехникуме.

Что изменилось с тех пор? А то, что и Прага, и Будапешт уже Европа и в географическом, и в цивилизационном смысле. А украинцам все еще доказывают, что у них «мова» — не язык.

В ответ хочется перефразировать поэта и таким образом спрогнозировать: всем сердцем любите Украину, ее народ и язык, отстаивайте ее интересы, и вечными все (!) будем с нею.

…А в завершение, уважаемый читатель, поделюсь впечатлением от одной из телевизионных встреч с человеком, точнее — с мужчиной, которого, признаюсь, уважаю. За что? За мудрость, конечно, которая, как известно, либо есть у человека в полной мере, либо отсутствует напрочь. На вопрос ведущей, ощущает ли Иосиф Кобзон (а гостем передачи был именно он) в себе силы при случае занять должность, к примеру, президента России, Иосиф Давыдович отметил, что, наверное, смог бы. Ему хватило бы и жизненного и политического опыта, и соответствующих знаний для этого. Однако президентом России, сделал ударение он дальше, должен быть только русский, настоящий, так сказать, русский по духу и корням, мышлению и интересам. А что касается его самого, Кобзону, с его же точки зрения, корректнее было бы (если бы судьба пожелала) претендовать на аналогичную должность в другой стране — в России он может только жить и служить русскому народу и его великой культуре.

Это он говорил россиянам... Разве не мудро, глубокоуважаемые соотечественники?