СПОР НА ПРОТЯЖЕНИИ ВЕКОВ К 250-ЛЕТИЮ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ ТАЛЕЙРАНА

«Буржуазные теоретики сводят историю к сознательной деятельности «великих личностей», где всё творится по произволу, по желаниям, идеалам «критически мыслящих» интеллигентов или «героев», — учит «Краткий философский словарь» 1954 года, состряпанный в угоду и с благословения личностей, навечно поселивших себя в истории, роль и величие которых не ставилось под сомнение и не обсуждалось во веки веков. С бредовой доктриной совладать трудно. Это требует недюжинной изобретательности и ловкости — вдруг кто-то докопается до её сути или попытается отыскать истину.

Близился 1939 год. Надо было отмечать 150-летие Великой французской революции. А революции, как ни удивительно, тоже делали люди. Нет, «наши» там, конечно, были. Но вот что делать с Талейраном?! Когда «советские специалисты» слышали его имя, их собранный из вымыслов и небылиц идеологический компьютер, как правило, давал капитальный сбой. Личность? Умница? — Несомненно. Имя? — Да. Так как же быть? Получается, не укладываются исторические факты и события в ложе «единственно верной» идеологии. Судили-рядили, разрешили престарелому и страшно авторитетному академику Тарле открыть свою книгу о великом французе такими словами: «Фигура князя Талейрана в памяти человечества осталась в том кругу людей, которые если и не направляли историю по желательному для них руслу, то являлись характерными живыми олицетворениями и действующими лицами происходивших в их время великих исторических сдвигов».

Милый, несчастный, истерзанный Евгений Викторович… Вот уж над кем поглумились, доказывая свою непогрешимую правоту, плебеи от идеологии и гробовщики отечественной истории — унижали, сажали, исключали. Однако сам по себе личность, умница Тарле не доставил им желаемого удовольствия: не дал себя сломать и историю переписывать в угоду сомнительным идеалам не стал. Сделал всё, что смог, дабы правда на страницах его произведений торжествовала, пусть и не всегда с гордо поднятой головой. Думающий и знающий читатель в тарлевских дебрях не заблудится, всё правильно поймёт и поблагодарит мудреца за честность и мужественный профессионализм.

Сегодня всемирная история отмечает 250 лет со дня рождения Шарля-Мориса Талейрана-Перигора. Родился он в феврале 1754 года наследником древнего и славного рода. О знатности фамилии можно судить по имени его отца — Шарль-Даниэль Талейран князь Шале, граф Перигор и Гриньоль, маркиз Экседей, барон де Бовиль и де Марей. Их предки ещё в Х веке с честью служили французским государям. Окрестив мальчика в церкви Сен-Сюльпис, счастливые родители тут же, на пороге храма, передали его в руки кормилицы, отправив в предместье Сен-Жак «на выживание». Тогда подобная практика обращения с детьми была общепринятой — дабы заботы о воспитании не отвлекали сановных родителей от исполнения придворных обязанностей.

Детство Шарля-Мориса было действительно трудным и безрадостным. Задача кормилицы была одна — не допустить смерти малютки, по возможности, конечно. Вскоре ребёнок был самым банальным образом забыт на высоком комоде и, упав, серьёзно повредил правую ногу. Лечить его никто не пожелал, так он и остался хромым на всю жизнь. В четыре года всё же нашлась возможность приблизить мальчика к родне — он был отправлен в Шале, где проживала его прабабушка Мария-Франсуаза де Рошешуар (кстати, внучка знаменитого Кольбера, всесильного министра эпохи короля Людовика ХIV). Одинокая 72-летняя женщина искренне полюбила правнука и сделала всё возможное для его воспитания и начального образования.

В 1760 году Шарль-Морис наконец отправляется в Париж, но не в отчий дом, как надеялся, а прямиком в коллеж Аркур. Надо сказать, что коллеж был, пожалуй, самым лучшим учебным заведением во Франции. Учреждённый ещё в 1280 году, он выпустил из своих стен целую плеяду славных французов: Дидро, Буало, Пьер Николь, Антуан Прево, Расин. В 1768-м, «успешно и подавая надежды», вполне сформировавшийся юноша закончил учёбу. Это был сдержанный, рассудительный молодой человек, скрытный и осторожный. «Осторожность, то есть искусство показывать только часть своей жизни, своей мысли, своих чувств, — вот первое из всех качеств», — считал он.

Пришло время принятия решения. По сложившейся многовековой традиции все Талейраны были военными: прадед отличился и погиб при осаде Барселоны, дед демонстрировал чудеса храбрости под Турне, отец ещё юношей удостоен был полковничьего чина. Шарлю-Морису, в силу физического недостатка, была избрана единственно возможная стезя — духовная. Благо дело, дядя мальчика был заместителем герцога, епископа Реймса. К слову, это был не худший выбор даже для такой знатной фамилии, как Талейран. Митра епископа или кардинальский пурпур могли дать много больше, чем, предположим, офицерский плюмаж или плащ чиновника. В 1770 году он поступает в семинарию, а затем в Сорбонну, которую закончил в 1778-м, получив таким образом самое блестящее на то время образование. Через полтора года становится священником.

Что же дальше? Отдать всего себя на заклание истинной вере? Нет, не чувствует он в себе такого призвания. Круг его интересов располагается в диаметрально противоположной области. Молодого человека манит карьера государственного деятеля, министра финансов, например. А еще игра в карты, красивые женщины, веселые застолья, дорогие дома и одежды. Правда, умный Талейран снимать сутану ради своих греховных помыслов и устремлений отнюдь не собирался — он решил просто изменить её цвет. И, несмотря на своё далеко не степенное поведение, благодаря усилиям знакомых и родственников, вопреки протестам благочестивой матери, в 1788 году 34-летний Талейран становится епископом Отенским. Честолюбивые помыслы постепенно стали осуществляться — мечта стать министром финансов короля воплотилась в жизнь должностью министра финансов церкви. Ещё до принятия сана епископа его назначили на пост генерального агента духовенства. Это было не только доходно и престижно, но ещё и интересно.

Молодой предприимчивый церковный экономист рьяно принялся за дело, и к 1785 году достиг заметных успехов на этом поприще. Как известно, налоги не хотел платить никто и никогда. Церковь — тем более. Вот «неотчуждаемые права священнослужителей» ему и удалось защитить. Пришло уважение и признание. С ним советовались, к его словам прислушивались, а сам он всё больше входил во вкус разрешения экономических проблем и хитросплетений финансовых перипетий. По его мнению, они «были полны очарованья». По зову сердца и по долгу службы Талейран всё больше вникал в основы и постулаты внутренней политики государства, внимательно анализировал происходящее и ясно видел, как корабль французской экономики, ведомый немцем Неккером, «медленно, но уверенно идёт ко дну». Недовольство действиями генерального директора финансов, правда, не помешало епископу сблизиться с его дочерью, известной писательницей Жерменой де Сталь — ведь надо же было хоть как-то, руководствуясь чувствами патриотизма, отомстить сановному немцу за безынициативность.

Однако не спасли, да и не могли спасти Францию реформы вполне инициативного преемника Неккера — Шарля Калона. Талейран совсем не вдруг понял, что экономика — очень строгая и мстительная барышня и не терпит пренебрежения или измен, даже королевских. Свои законы она требует исполнять точно и неукоснительно. Словом, он почувствовал, что в стране зреют серьёзные перемены. Предчувствия не обманули: вскоре грянуло что-то невообразимое и непонятное, во всяком случае, для него — революция, та самая Великая французская.

Человеку, привыкшему к патриархальному укладу, не просто было сразу разобраться в происходящем. Не только ему, но и многим другим. Революция (открываем словарь) — «коренной переворот, глубокое качественное изменение в развитии явлений природы, общества или познания». Что скрыто за этими словами? Тогда ещё никто не знал. Даже те, кто её делал и ею руководил. Но все знали, что «революционировать» надо. Вот и кинулись разрушать прежнее — что под руку попадёт. Первой под руку попала Бастилия. Парижане стройными рядами выступили на исторический демонтаж. Надо полагать, труд был нелёгким: сооружение прочное — тюрьма всё-таки. Потом многие сожалели: учреждение было полезным и пригодилось бы, но ничего не поделаешь — революционный порыв масс.

Вот этот порыв и перепугал до смерти напомаженного епископа. Не такие перестроечные картины рисовало его рафинированное воображение. Но раз уж так произошло, то глава Отенской епархии в первый (и последний) раз взошёл на амвон первопрестольной церкви прихода, блеснув своим умопомрачительным нарядом и полным незнанием элементарных церковных обрядов, после чего поспешно сел в карету и отбыл в Париж, где ему было уготовано место в учредительном собрании. Там Талейран сразу занял почётные должности члена конституционного и дипломатического комитетов, а вскоре — председателя учредительного собрания. Везде с неизменным успехом и положительным результатом.

Слава и популярность «революционного епископа» росла с каждым днём. В лиловой сутане и со свитком новых законов в руке он шёл напролом. Сам (епископ!) рекомендовал секвестрировать церковную собственность, затем предложил во имя торжества национального духа отмечать впредь как национальный праздник день взятия Бастилии, широко занялся вопросами народного образования, не забывая при этом главного: личного благополучия и чувства уверенности в завтрашнем дне. На Людовиков, Дантонов и Наполеонов полагаться особо не пристало, а вот на золотую чеканку их изображений — вполне можно. Посему борец за равенство и справедливость охотно участвовал в финансовой и различных экономических комиссиях.

Успехи финансово-политические перемежались с успехами у женщин, за карточным и праздничным столами. Такое положение вещей ему всё больше и больше нравилось. Он стал к этому привыкать и пользовался им по необходимости и без. Особенно увлекала революционная вольница и задор. Терялось чувство меры: по своему усмотрению и разумению Талейран стал назначать епископов из числа революционного духовенства. Узнав об этом, папа Пий VI чуть было не лишился дара своей латинской речи — тут же отлучил его от церкви. Публично проигнорировав святейшее решение, Талейран объявил, что новая революционная французская церковь не нуждается в присмотре и понуканиях Рима, чем вызвал бурю радости в среде революционно настроенного духовенства и реформаторов.

В 1792 году Франция начинает готовиться к войне против монархической Европы. Необходимо было исключить Англию из её потенциальных участников. С этой целью в Лондон направляется Талейран. Несмотря на жесточайшее сопротивление монархически настроенных кругов и французских эмигрантов, благодаря своим качествам и проснувшемуся дипломатическому таланту ему удалось отстрочить участие Англии в войне.

А на родине в это самое время сторонники новой жизни требовали более радикальных перемен. В ночь с 9 на 10 августа 1792 года произошло так называемое народное восстание. Королевская семья была арестована и заточена в замок Темпль. От власти были оттеснены не только аристократы, но и буржуазия. Это было уже смертельно опасно для князя Талейрана и его родовитых друзей. Казни следовали одна за другой. Надо было срочно выбираться из этой кровавой каши. Он это вовремя почувствовал. Пока «чрезвычайный трибунал по борьбе с контрреволюцией» (французская ЧК) не развернул полномасштабную работу, Талейран хитростью получает зарубежный паспорт из рук самого Дантона и в первых числах сентября бежит в Англию.

Начались годы изгнания. В Лондоне он поселился в окружении своих некогда любимых женщин: Жермены де Сталь и Аделаиды де Флао с сыном Шарлем, родившимся, кстати, от Талейрана в 1785 году. Надо сказать, жили дружно — девочки ладили. И Лондон был хорош… Но не надолго. В 1794-м ему предписывается покинуть полюбившийся город и страну.

Куда ехать? Без денег, должности, положения… Деньги! Без них не будет ни должности, ни положения. Поговаривали, что в Америке их можно легко и быстро заработать. К исходу весны 1794 года Талейран ступил на североамериканскую землю и вскоре обосновался во временной столице Соединённых Штатов — Филадельфии. Здесь, наряду с решением главной, финансовой, задачи, он активно занялся аналитической деятельностью, пытаясь получить объективную оценку положения дел и экономического состояния молодой державы на предмет европейского сотрудничества; интересовался колониальной политикой и её влиянием на жизнь и развитие государств. Надо сказать, пребывание Талейрана в Америке не было особенно результативным: миллионером он не стал, но определённый опыт всё же получил и понял, что «на месте» будет только на родине, тем более что события во Франции побуждали предпринять меры к возвращению.

В сентябре 1796 года он прибыл в Париж. Дома у него была одна задача — возврат к активной политической деятельности, ибо здесь именно политика могла открыть дорогу к достойному положению и благополучию. Благодаря прежним связям Талейран сумел произвести впечатление на Поля Барраса, фактически руководившего Директорией, и завоевать его доверие. Вскоре он был назначен министром внешних сношений республики. Работы было много. Директория воевала, и кое-где успешно. Это требовало последовательной и исключительно взвешенной международной политики. Единого мнения на этот счёт у директоров не было. Одни призывали к повсеместному принятию конституционных режимов, другие видели главное в тотальном свержении монархии, а Лареверьер ратовал за «экспорт революции» и создание так называемых «братских республик». Знакомая доктрина, не правда ли?

Талейрану удавалось лавировать в бурных водах директорских капризов и настроений, причём зачастую удачно. Тем временем на политическом небосводе Франции стала восходить новая звезда — молодой и удачливый генерал Бонапарт. Прозорливый министр, пожалуй, раньше всех рассмотрел в нём большое будущее и стал исподволь искать с ним сближения. Начинающему военному политику тоже хотелось иметь свой глаз и доверенного человека в столице. Вскоре альянс состоялся.

Талейран исключительно тонко чувствовал людей с перспективой, поэтому они поняли друг друга с полуслова. Один — отпрыск древнейшего славного рода, второй — островитянин с устоявшейся разбойничьей репутацией, весьма сомнительного дворянского происхождения. Тонкий изысканный вариативный ум и по-южному взрывной, прямолинейный, честолюбивый характер. Парадокс? Отнюдь. Их объединило главное — неуёмная жажда власти и самоутверждения.

Пока Директория самоотверженно теряла популярность, Талейран, чувствуя скорую политическую развязку, вполне реально представлял сценарий грядущего светопреставления. «Наполеон Бонапарт» — так будет называться пьеса. Надо было готовить почву для строительства новых политических декораций. Руки должны быть развязаны, и в связи с этим он дважды подаёт в отставку. Необходимо отметить, что Талейран был на редкость сдержанным, покладистым и взвешенным человеком. Всю жизнь его преследовали различного рода скандалы, разоблачения, обвинения (зачастую справедливые). Но его это как будто не касалось: никогда никаких оправданий, объяснений, обид или возмущений. Он продолжал делать своё дело не моргнув глазом. Не метался в гневе, не паниковал и не допускал тактических ошибок, присущих суете, сопряжённой с неприятностями. Однако из-за срочной необходимости отставки он наконец-то обиделся. На очередного клеветника министр подал в суд. Не получив желаемого приговора, представил дело так, что в его лице скомпрометирована была власть, посему он не видит возможности пребывать на высокой должности. В итоге отставка была принята на самых почётных условиях.

Захват власти во все времена был весьма банален — государственный переворот. Этот переворот был подготовлен и осуществлён в кратчайшие сроки, за три недели. С 18 на 19 брюмера бонапартисты без особых препятствий вошли в Париж и самым тривиальным образом выбросили прежнюю власть на улицу. Наполеон объявил революцию законченной, всё водворилось на круги своя. Самый активный участник подготовки и осуществления смены власти Талейран тут же был назначен на привычную должность министра внешних сношений и, в свою очередь, отблагодарил благодетеля, предложив назначить его первым консулом, сосредоточив тем самым в руках того всю полноту власти.

Словом, к 1800 году персональная диктатура Наполеона утвердилась окончательно и повсеместно. Это требовало законного утверждения. Талейран с единомышленниками подготовил и провёл плебисцит, в результате которого Бонапарт был провозглашён пожизненным первым консулом с наследованием власти. Благодарный покровитель не забыл его услуг, и отныне Талейран имел власть, новые титулы, должности, звания, поместья и, конечно же, деньги. Ему даже была предложена кардинальская мантия и пост главы католической церкви во Франции, но, как вспоминал сам Наполеон, «его (Талейрана) отвращение к духовному званию было непреодолимым».

В «новом-старом» министерстве работы не убавилось. Изрядно «погуляв» по Европе, будущий император востребовал усилия своего министра в вопросе установления определённой международной стабильности для формирования будущей империи. Покладистый вассал своего хозяина не подвёл: Люневильский мир с Австрией в 1801 году, Амьенский договор с Англией в 1802-м, установление дружеских взаимоотношений с Россией. Всё это было достигнуто путём нечеловеческих усилий, благодаря личным качествам кормчего дипломатии французов. Да, он во всём был хорош, предусмотрителен и удачлив: на службе, при дворе, в свете, имел славу умнейшего и головокружительный успех у женщин… Последнее, кстати, всегда опасно. Не минула и Талейрана «чаша сия». Он женился. Более крупной неприятности в его положении придумать было невозможно. Однако в силу сложившихся обстоятельств…

Ещё при Директории Талейран позволил себе весьма эффектный жест — спас от сурового наказания красивую женщину, которая подозревалась в антиреволюционных связях с эмиграцией (она родилась и долго жила в Индии). Благодарная соискательница его благословенного милосердия быстро сдала бастионы и вскоре обосновалась в министерском доме с весьма недвусмысленной целью и широким диапазоном обязанностей. 50-летний бонвиван буквально таял от созерцания идеальных форм и милых капризов индийской красавицы. Но дом его был более официальной резиденцией, чем гнездышком для любовных утех. Поэтому некоторые блюстители нравственности из числа светских и дипломатических кругов пригрозили отказом посещать «гнездо разврата». Наполеон, узнав об этом, устроил нашкодившему министру выволочку и потребовал принять решение: или—или. Бонвиван был ещё и известным бонмотистом и позволил себе в очередной раз пошутить. Правда, несколько неудачно на этот раз, представив государю госпожу Гран (так звали счастливицу) непроходимой дурой, как бы отмежевывая себя умного от её персоны. Услышав эту остроту, Бонапарт, тоже известный «шутник», приказал остановиться на том «или», которое предполагало немедленную свадьбу. Талейран глубоко вздохнул от изумления и выдохнул ставшую широко известной фразу: «Глупая жена не может компрометировать умного мужа, компрометировать может только такая, которую считают умной». Утешив себя этим, он отправился жениться. Конечно же, мадам Катрин Талейран была далеко не дурой и долгие годы по мере своих сил поддерживала и помогала мужу, однако счастливым брак не был. Впоследствии князь сблизился с женой своего племянника герцогиней Дино и оставался с ней до конца жизни.

Всё происходящее в мире во время правления Наполеона было неразрывно сопряжено с фигурой Талейрана. Многие события происходили по его воле или при непосредственном участии. Отдельной статьёй проходили в деятельности министра русские дела. Было время, начиная с 1800 года, когда под давлением своего верного клеврета Наполеон видел только двух хозяев в Европе и в мире — себя и Россию. Павел I, в свою очередь, прочил Наполеона как минимум в наследственные короли. Кто-то же внушил ему эту идею? Изучение архивных документов того времени указывает на непосредственное участие в авторстве этого императорского мнения будущего кавалера российского ордена Андрея Первозванного, французского князя Талейрана-Перигора. Он до конца дней гордился своей деятельностью в этом направлении, понимая всё величие и значимость России на мировой политической сцене.

Но политика — дама капризная и не зависит от чужих желаний: в 1802 году из-за чрезмерной активности Франции и природного честолюбия России отношения стали понемногу охлаждаться, а в 1804-м вовсе прервались. Каплей, переполнившей чашу терпения, стал арест и расстрел герцога Энгиенского, последнего из семьи Конде, олицетворявший, по мнению Парижа, низвергнутую династию. Талейран сыграл немаловажную роль в этой истории. В силу известных только ему обстоятельств князь и бывший епископ никак не желал возвращения Бурбонов — слишком уж много он сделал для уничтожения их правления. «Кровавую реку» между Наполеоном и монархической династией наполнял именно он, Талейран. Историки по этому поводу потратили тонны чернил: дескать, кто же загубил невинную душу? Однозначного ответа на этот вопрос нет. Конечно, решение принимал Наполеон, но… Кстати говоря, когда Бурбоны вновь воцарились на французском престоле, Людовик ХVIII даже мысли не допустил о причастности Талейрана к этому убийству. Словом, после казни герцога Александр I был буквально взбешён из-за посягательства на святая святых монархического уклада, и только прозрачный намёк Талейрана на причастность российского императора к убийству батюшки слегка остудил августейший гнев. Но добрые отношения между державами были окончательно прерваны.

18 мая 1804 года сенат провозгласил Наполеона императором, а Талейран стал великим камергером и кавалером ордена Почётного легиона. Ведь истинным инициатором и проводником коронования был именно он. Тем временем в Европе происходило что-то невообразимое: как по волшебству возникали и исчезали княжества, королевства, герцогства, даже империи. Главнейшие в этом процессе Англия, Франция, Австрия и Россия мирились, ссорились, воевали, вновь мирились, и везде, как главная повитуха у колыбели международной политики, присутствовал признанный мастер межгосударственной интриги Талейран.

При такой динамике событий, неразберихе в планах и намерениях надеяться на всеобщее благоденствие не приходилось. В штабе вселенского ералаша, во Франции, начались довольно принципиальные разногласия между Наполеоном и Талейраном во взгляде на грядущую концепцию европейских перемен. После победного для Франции Тильзитского мира Талейран уходит в отставку. Европа ахнула. Возникла масса предположений и объяснений происшедшего, но, скорее всего, причину нужно искать в свойствах крутого и непредсказуемого характера Наполеона, ну и, может быть, свою роль сыграла определённого рода зависть к достоинствам и широко шагнувшей славе министра.

Правда, далеко от августейшей особы экс-министру уйти не удалось: подумав, император назначает его на весьма почётный пост великого вице-электора с титулом «высочество» и наименованием «светлейший». Объяснить смысл этой должности и круг обязанностей ее занимающего довольно сложно: так именовались в «Священной Римской» империи принцы, назначавшие императоров. Скорее всего, это была определённого рода синекура, вполне устраивавшая вассала и хозяина. Несомненно, Талейрану это даже нравилось: почёт, относительная свобода, достойное финансовое содержание и возможность заниматься любимым делом — блистать.

Всё бы хорошо, но он уже не мог не вести самостоятельной политики. Свои мысли, планы и видение будущего «его Франции» он любил как часть самого себя. Он опять начал усиленно интриговать, пригласив теперь в союзники министра полиции Фуше. Их цель, укрепление положения страны, стабилизация и установление прочного мира, против императорской — бесконечная война и разрушение Европы с целью полного её захвата. Говорят, что Талейран для исполнения своих замыслов не останавливался ни перед чем, даже перед шпионажем в пользу других держав. На обвинения он отвечал: «Всё во благо Франции», лишь бы не допустить того предполагаемого им ужасного катаклизма, который ожидает страну в результате наполеоновского правления.

Во Франции имелась не только полиция, возглавляемая Фуше. Вскоре об их нелояльности было доложено государю, и 28 января 1809 года заговорщиков вызвали «на ковёр». Бонапарт буквально с кулаками набросился на его высочество светлейшего князя и владетельного герцога Беневентского, великого камергера, вице-электора, князя Талейрана-Перигора. «Вор! Мерзавец! Грязь в шёлковых чулках! Грязь! Грязь!» — сыпал сочными эпитетами взбесившийся от ярости император. Запахло смертной казнью. Потенциальный кандидат в покойники, напротив, принял всё совершенно невозмутимо и на следующий день, как ни в чём не бывало, при всех регалиях и роскошном убранстве стоял в двух шагах от трона на императорском рауте, олицетворяя собой почти царское величие и непоколебимую уверенность в завтрашнем дне.

Двор онемел. Биографы князя утверждают, что именно на этом рауте, после такого убийственного скандала князь, не изменив себе, высказал историческую фразу по поводу политики своего императора: «Это начало конца!» В 1812-м предсказание стало сбываться: Наполеон двинулся на Москву. Чем это закончилось — всем известно. Несмотря на разногласия и личные антипатии, император понимал: Талейран — один из самых умных и «толерантных» государственных деятелей Франции. Поэтому в тяжелейшем для себя 1813-м вновь позвал его в министры. Но все понимающий и всевидящий Талейран ответил отказом. У него зреет уже совершенно новый перспективный план — возврат Бурбонов. Теория «легитимности монархии». Эту свою программу он с блеском осуществил. На совещании победителей 31 марта 1814 года по поводу дальнейшей судьбы Франции он буквально навязал главам государств кандидатуру Людовика ХVIII.

1 апреля сенат назначает князя главой временного правительства. На следующий день он подписывает обращение к народу и армии, освобождающее их от присяги императору, «который не является даже французом». Наполеон отрекается от престола, и 3 мая новый король въезжает в Париж, а Талейран — в знакомое и привычное здание министерства иностранных дел на правах хозяина. Опять надо было «делать мир», и 30 мая его усилиями долгожданный договор был подписан на условиях «равного с равным». В Вене начался мирный конгресс по наведению законного порядка в Европе. Там и застали его мартовские события 1815 года. Начались «Сто дней».

Опальный император вновь расположился в Париже. Ставка Наполеона на народную войну с захватчиками и путчистами была несостоятельна как минимум и гибельна для него самого как максимум. Он нарушил все правила и преступил последнюю черту. Талейран как никто понимал это и ответил резким отказом на предложения (причём неоднократные) Бонапарта вернуться под его знамёна. Более того, он явился автором декларации восьми держав, объявляющей Наполеона «врагом и нарушителем покоя в мире». Далее: Ватерлоо и остров Святой Елены. От великого императора остались одни воспоминания на корсиканские национальные мотивы.

На трон опять взгромоздился Луи под № 18. Талейран посмел немедленно сообщить суверену, что его единственно возможный жизненно-политический курс — конституционная монархия с предоставлением народу и государствам Европы твёрдых социально-политических гарантий, закреплённых основополагающим актом. Несколько экстравагантный король решил править по своему разумению (как? — загадка по сей день) и намекнул не в меру инициативному помощнику, что в его советах не нуждается, порекомендовав при этом отдохнуть в Карлсбаде на водах. Но не тутто было! Наученные горьким опытом союзники пригрозили не в меру распоясавшемуся королю, что 9 июля 1815 года Талейран назначается главой французского правительства и государственным секретарём по иностранным делам.

В начале августа новый премьер оповестил мир о формировании палаты пэров, которая наряду с палатой депутатов получает равное право с королём на внесение законопроектов. Обстановка осложнялась с каждым днём: четвёрка победителей требовала теперь (после «100 дней») территориальных уступок, денежных выплат и возврата материальных ценностей, присвоенных Францией в процессе наполеоновских войн. Талейран решил бороться до конца, добиваясь более выгодных условий договора. Но слабый и безвольный король поспешил сдаться на милость победителей.

Возмущённый патриот уходит в отставку. Позорный и беспощадный для Франции Парижский мир был подписан без его участия, что, естественно, добавило ему популярности в народе и обществе. Тем не менее с государственной службой пришлось расстаться на долгих 15 лет. Это не значит, что, отрешившись от всех и вся, он заперся в отдалённом замке и стал писать свои знаменитые «Мемуары». Ничуть не бывало! Талейран остался пэром Франции, великим камергером короля с приличным окладом и содержанием, был непременным участником всех значительных общественно-политических мероприятий, балов, раутов, записным автором многих политических анекдотов и колких острот в адрес нерадивых царедворцев и правителей.

В 1830 году Франция вновь не смогла обойтись без его услуг: 76-летний князь отправляется послом уже Луи-Филиппа в Лондон. Надо было заложить основу англо-французскому сотрудничеству, которое послужило бы фундаментом для упрочения международного положения Франции. В Англии его встречали салютом. Миссия удалась: был подписан четырёхсторонний союзный договор и пакет сопутствующих документов, заверяющих Францию в наилучшем к ней расположении. Вскоре, с присущей ему уверенностью, Талейран докладывает в Париж: «Мы извлекли из Англии всё, что она могла нам дать полезного».

22 августа 1834 года он возвращается в Париж, а 13 ноября направляет королю прошение об отставке. Она была принята с выражением всенародной благодарности за долгие годы службы государству и народу. И вот только теперь, в восемьдесят лет, он принялся за свой жизненный отчёт — многотомные «Мемуары», вызывающие и сегодня целые фейерверки восхищения, возмущений и обвинений. Один талантливый человек сказал: «Критики, как и евнухи: знают как, но не могут». «Мемуары» — это не просто книга воспоминаний или дневники, это жизнь великого человека, самооценка и собственный себе приговор.

Талейран всё мог предрекать и предчувствовать — свою смерть тоже. Незадолго до кончины он поклонился дому, где родился, церкви, где его крестили, навестил коллеж и Сорбонну. Узнав о смерти Наполеона, тут же выдал очередной афоризм: «Это больше не событие, это — новость». Хотя в уголке глаза и блеснула скупая старческая слеза. Последнее, что он сделал, это, как некогда отлучённый, примирился с церковью. К постели умирающего прибыл король. Талейран пошутил: «Наконец-то и короли ко мне на поклон…». Через два часа после последней аудиенции он скончался. Прежде чем испустить дух, он высказал во всём достойное его пожелание: «Я хочу, чтобы на протяжении веков продолжали спорить о том, кем я был, о чём думал и чего хотел».