Сопротивление «контрреволюции достоинства»

Ведь то, что случается в связи с каким-нибудь неожиданным волнением, менее тяжко, чем то, что совершают умышленно и после подготовки.

Марк Туллий Цицерон, «Об обязанностях».

О так называемом «инспектировании» наших позиций и прочих безумных на первый взгляд ультиматумах России (и ее европейских пособников) сказано и написано уже достаточно много гневных и справедливых слов.

Впрочем, если присмотреться, эти эмоциональные реакции достаточно шаблонны. Ведь после обретения государственного суверенитета (и достаточно условной «независимости») мы как страна сталкиваемся с таким «нагибанием» постоянно и отовсюду.

В общем-то, это удел слабых, хотя и гордых стран. Ведь вся ООНовская болтовня о каких-то там гуманистических приоритетах мгновенно стихает, когда речь заходит о реальных деньгах или реальной силе как минимум континентального масштаба. И если сильные страны ставят слабых в некую позу из Камасутры, то евроатлантические гуру мировой политики, как опытные сутенеры, сразу говорят: «Ну, вы же сами этого хотели? Вы же за это боролись, не правда ли? Расслабьтесь и получайте удовольствие».

Где предел, которым измеряется достоинство государства? Для кого-то достоинство измеряется банковским счетом, для кого-то — размером анатомических деталей.

Как объяснить людям, что у государства должно быть достоинство? А вообще, нужно ли объяснять им это в государственном масштабе, если у них лично это может отсутствовать за ненадобностью?

Понятие «достоинство» впервые было сформулировано Цицероном как dignitas humana, но никакого греческого прототипа у этого словосочетания нет. В византийское время существовали схожие речевые обороты. Любопытно, что они (например, axia antrophine) имели совершенно другой смысл. Весь философский анализ этого термина в европейской литературе обычно содержит корпус текстов от Фомы Аквинского до эпохи Ренессанса и Канта. Только у Фомы Аквинского это выражение встречается около 2,5 тысячи раз.

Я еще немного помучаю вас учеными словами, потому что современная византийщина изо всех сил и довольно успешно борется с этим понятием. Слово «достоинство» используется для перевода греческого слова «аксиос». Это нечто такое, что является в принципе необсуждаемой ценностью божественного происхождения.

Достоинство — это то, что присуще личности и является ее основанием. Достоинство не может быть предметом торга или каким-либо другим инструментом. Если у человека есть чувство собственного достоинства, он способен совершать этически ответственные поступки на основании «интуитивно верного решения» («синдересис»). Эта идея получила свое оформление в XVII веке в трудах писателя и теолога Бальтазара Грасиана.

Затем понятие «достоинство» эволюционировало от естественного к заученному и было связано исключительно с аристократией как хранительницей традиций и знаний. Аристократ не мог лично даже ударить простолюдина, не говоря уже о дуэли. Аристократа не сажали в тюрьму за долги. Оскорбление достоинства могло исходить лишь от того, кто понимает, что это такое.

Достоинство напрямую связано с понятием чести и групповой идентичности. Здесь мы переходим к вопросу о связи достоинства с деятельностью государства. Католическая доктрина «человеческого достоинства» переросла утопический идеал элитаристской демократии и «приземлилась» в представление о государстве, основанном на социальной справедливости.

Но политики как субъекты социальной жизни постоянно производят то, что справедливостью назвать достаточно трудно. При этом манипуляции этим термином тем более часты, чем больше их практическая деятельность соответствует статьям Уголовного кодекса Украины. Государство устанавливает знак равенства между такими понятиями как «достоинство», «справедливость» и «работа», что является чистейшей спекуляцией. По мере того, как государство становится аморальным, оно все больше обезличивает любые персональные усилия, основанные на ценностях. Мы имеем возможность наблюдать это в процессе окончательной дискредитации воинов-добровольцев и волонтеров.

Но обесценивание понятия «достоинство» было бы неполным, если бы ограничивалось исключительно внутриукраинскими дрязгами. Современная западная культура, во-первых, противопоставляет закон справедливости, целиком в пользу первого. Во-вторых, требует полного отказа от национального самоопределения, последовательно и самоубийственно девальвируя ценности собственной культуры. «Буржуазное достоинство», по выражению экономиста Дейдры Макклоски, привело к тому, что на смену герою с идеалами пришел буржуа с выгодой. Инновации, в том числе в сфере этики и морали, подчинены росту благосостояния. Политика постправды использует массовые эмоции в совершенно циничных целях. В этом смысле мы весьма преуспели в евроинтеграции.

Нельзя не вспомнить нашу «Революцию Достоинства». Разумеется, научно говоря, это не революция, потому что никакой смены общественного строя не произошло. Но то, что оскорбление, унижение достоинства самых разных слоев населения Украины было несомненным двигателем этого феномена — безусловный факт.

Поэтому наличие объединяющего чувства достоинства у граждан — очень неприятный для любого бюрократического государства факт. Который государство считает неполиткорректным анахронизмом и дробит его на десятки мелких взаимно конкурирующих, выдумывая все новые и новые.

Во-первых, это чувство внеидеологично, а значит, плохо поддается политическим манипуляциям. Во-вторых, оно отсылает людей к поведенческим нормам правды и искренности, к которым реальные политики по определению не могут иметь никакого отношения. Хорошая новость для бюрократов здесь в том, что достоинство основано на ценностях, в том числе национальных, как на том, что следует защищать безусловно. А защищать это в самом лучшем случае готова лишь четверть населения, если судить по социологическим опросам о приоритетах граждан.

Политика подлинности — смертельная угроза для сложившегося политического картельного сговора лидеров стран Европы и России и их коллаборантов. У нее есть несколько составляющих: отказ от традиционных идеологий, недоверие к любому политическому представительству, достоверность, основанная на личном опыте. Ну и, конечно же, преобладание духа справедливости над буквой закона.

Болезненная реакция украинского общества на некрофильскую возню вокруг давно сдохших минских соглашений исходит из того, что основным нарративом достоинства для нас является уязвимость. Для этого есть глубокие исторические корни, длительное социальное унижение и культивирование холопского поведения как образцово-нравственного, культ страданий и страдальцев. Как постколониальное государство мы чрезвычайно молоды. Пассивность масс, которую мы унаследовали, основана на коррупционном распределении ресурсов. Любое публичное унижение является для них скорее поводом проявлять социальную активность еще меньше. Напротив, вышеупомянутая четверть населения, уже обладающая групповой идентичностью, прежде всего национальной, радикализируется.

Таким образом публичное унижение является для оккупантов важным инструментом демобилизации украинского общества. Радикалы всегда наивно полагают, что повышение уровня радикализации является привлекательным фактором лишь потому, что оно информативно. Но симпатия вовсе не означает участия или даже поддержки. Доказано выборами.

Мы имеем дело с контрреволюцией достоинства, целью которой является лишить общество нравственных ориентиров, заменив их очень сомнительной выгодой. Кастово-олигархическая экономика, основанная на воровстве, не приемлет никаких ценностных аргументов и жестоко расправится со всеми, кто настаивает на приоритете фундаментальных ценностей.

Последствия таких действий, подобных истории с инспекцией на линии разграничения, приводят к тому, что в обществе усиливается так называемая моральная заряженность права. Те, кто покушается на данное напряжение, пытается его реализовать, приближают конституционную революцию.

Возможно, исходя из реальности и в среднесрочной перспективе, это не так уж и плохо.