«ЩЕ БУДЕ СОНЦЯ І КВІТОК»

14 апреля исполнилось 110 лет со дня рождения ученого-языковеда, академика Леонида Арсеньевича Булаховского. В посвященных ученому прижизненных и посмертных публикациях его образ представлен не совсем адекватным его сущности как личности. Он подогнан под обязательные тогда в подобных случаях общие формулы, вроде «пламенный советский патриот», «верный великим идеям Ленина и коммунистической партии». Тот же, кто лично знал Л.Булаховского, понимает всю фальшь этих штампов, привязанных к незаурядной личности автоматически. Поэтому надо спешить сказать о нем то, что до сих пор не сказано или не подчеркивалось, - закругляют свой век его ученики и все, кто к этому небезразличен.

Л.Булаховский был ученым широкого профиля, славистом мирового масштаба, в частности украинистом и русистом, а кроме того, полонистом, богемистом, болгаристом, сербистом, специалистом в области общего языкознания, исследователем тех специальных вопросов, где требуется широкая языковедческая эрудиция, тонкая научная интуиция - качества, обусловленные определенными личностными данными, которые можно назвать научным дарованием. Он продолжил, вслед за А.Потебней, традицию сравнительно-исторического метода исследования, успешно применяя его в своих акцентологических и этимологических исследованиях, и представлял этот метод в украинском языкознании первых послереволюционных десятилетий. Это был период упадка языковедческой науки, период грубого вмешательства ЦК Компартии в научную сферу, сурового диктата «сверху». Традиционный общепринятый в мире метод был осужден как буржуазный, несовместимый с пролетарской идеологией. И тем не менее в журнале «Мовознавство» в 30-е годы появились «Сравнительно-исторические исследования в области украинского ударения» Л.Булаховского, сопровождаемые следующим примечанием от редакции: «…редакция не разделяет метода автора, основывающегося на формально-сравнительном подходе к явлениям». О том, какой дух царил тогда в науке, говорят названия опубликованных в том же журнале статей: «Добить врага», «Против буржуазного национализма и фальсификации», «Националистические извращения в вопросах украинского словообразования», «Националистическое вредительство в синтаксисе современного украинского литературного языка» и т.п. Запрещались, изымались из употребления труды украинских языковедов, в т.ч. словари, подвергались суровым наказаниям их авторы. Такая судьба постигла и академический «Російсько-український словник» (три тома из четырех запланированных, 1923-1924), в котором был собран огромный лексический и фразеологический материал из художественной литературы и устного народного творчества. И все же об этом словаре Л.Булаховский имел мужество с беспристрастной научной объективностью сказать: «Было бы несправедливо теперь, когда мы можем более полно учесть обстоятельства формирования литературного языка этого времени, повторять решительно все обвинения, касающиеся тех или иных отдельных переводов русских слов в этом словаре Украинской академии». «В то время, когда сама практика украинского языка еще не была достаточно сложившейся, …найти правильный подход к выбору тех или других слов для нормативного словаря… было делом нелегким». Это было сказано в 50-е годы, когда волна запретов и репрессий в науке уже отбушевала, но о реабилитации не было и речи, на фамилии и книги все еще было наложено вето. Поэтому такая осторожность в подходе к представленной в словаре лексике с попыткой защитить в ней то, что является характерным, самобытным, оправдать подход к составлению словаря звучала диссонансом в атмосфере тогдашнего официоза.

Как и вся сознательная интеллигенция, Л.Булаховский не мог не понимать положения украинской нации и украинского языка в едином Союзе. Вопросы, рассмотрение которых могло бы объяснить все, что происходило с украинским языком в тех внутриполитических условиях Украины, он, как некогда и А.Потебня, излагает в общетеоретическом плане в разделах о языковых влияниях, взаимоотношении языка и национальности, двуязычии, вошедших в «Очерки по общему языкознанию» (2-я серия, опубл. посмертно в пятитомнике «Избранных трудов»). В его стиле было - не высказываясь непосредственно от себя или ограничиваясь краткими комментариями - приводить высказывания зарубежных ученых, близкие или адекватные его взглядам, как отражающие существующую в мировой науке мысль, с которой можно согласиться или которую следует иметь в виду, осмысливая положение родного народа и родного языка.

К вопросу заимствований Л.Булаховский подходит так же взвешенно и широко, учитывая все моменты, которые могли бы сделать этот факт или положительным, или отрицательным, не ставя точек над «і», будто растолковывает украинцам истинную суть неконтролируемых заимствований из соседнего языка. Он пишет: «Полезность заимствований превращается в свою противоположность, когда из-за безустанного давления многочисленных заимствований у носителей языка, подвергающихся этому давлению, приходят в упадок собственные творческие силы в языковой области и не развивается (ослабевает) контакт с непосредственными носителями родной языковой стихии. Сила рабского заимствования в определенных социально-исторических условиях, независимо даже от того, что заимствуются именно культурные слова, может привести внутри народа или социальной группы к вредному или опасному для ее целостности распаду, и неудивительно поэтому, что некоторые народы против этого энергично борются и находят в этой борьбе убедительных защитников права народов быть в этом отношении самими собой». Разве не ясно, что ученый целиком на стороне тех, кто хочет «быть самим собой», кто за это борется в т.ч., и прежде всего, в Украине.

Свое объяснение вопроса двуязычия Л.Булаховский почти целиком строит на учении А.Потебни, опираясь и на утверждения более поздних ученых (И.Эпштейн, Гиннекен и др.), основывающиеся на экспериментах. Общее положение в этом вопросе сводится к следующему: практически осуществляемое двуязычие отрицательно влияет на психику индивидов и целых народов. Только единственный - родной язык - способен обеспечить наибольшую точность высказывания мысли, удачный выбор слов, сохранить целостное мировосприятие. На этом и основывается пристрастие людей и целых народов именно к родным языкам с их мировоззренческими и бытовыми корнями. В этом вопросе Л.Булаховский стоял особняком, независимо от официального взгляда, выразителем которого был И.Белодед (создатель идеи двух родных языков для украинцев), критиковавший А.Потебню, в противовес Л.Булаховскому, за его выводы - «ложные, необоснованные утверждения, опровергаемые всей современной практикой». Да, они противоречили практике советского языкового строительства, губительные последствия которого сказались на судьбе языков украинского и многих других народов бывшего СССР.

Большое место в научном наследии Л.Булаховского занимают исследования по украинскому языку. Он выделял и подчеркивал те его специфические особенности, которые, несмотря на лексическую и грамматическую близость к другим языкам, все же сообщают ему индивидуальную окраску. Речь идет, прежде всего, о стилистическом синтаксисе - специфических оборотах, фразеологических выражениях, характерных словосочетаниях, являющихся достоянием только этого языка и на другой дословно не переводимых.

В 20-е годы на волне возрождения украинской духовности за практическую разработку и нормирование стилистического синтаксиса взялись Е.Курыло, Н.Гладкий, другие языковеды, стремившиеся возродить украинский язык на исторической основе. Этим стремлениям не суждено было осуществиться: большевистская власть взяла другой, противоположный курс в национальном вопросе. И все же идея сохранения самобытных особенностей продолжала жить в сознании и воплощалась в более поздних трудах Л.Булаховского в то время, когда языковая ситуация в Украине, как и в других республиках, все еще сохраняла status qwo.

В статье «Важнейшие черты (особенности) украинского языка» Л.Булаховский среди неповторимых в других языках элементов раскрывает целую систему проявлений самобытности этого языка в области лексики и словообразования. Он приводит, например, целый ряд наречий, различных и интересных по способу образования (вистрибом, притьмом, жужмом, напхом, назирцем, ницьма, крадькома, сторчака, косяка, знестяму, знехотя, навкидя, доброхіть, вряди-годи и т.д.), разворачивает гнезда отдельных слов, представляющих собой россыпи перлов языковой фантазии народа. Он подчеркивает мощную словотворческую способность украинцев, обеспечившую лицо украинскому языку в более поздние времена. Ученый склоняется к мысли, что индивидуальные особенности языка существовали в народных говорах еще до появления наиболее ранних древнерусских памятников письменности, только им трудно было пробить себе путь в деловые жанры книжного языка.

Бог уберег Леонида Арсеньевича от трагической судьбы многих его коллег, однако дамоклов меч всегда над ним висел. Бывало, откровенно высказывал недозволенную мысль и тогда, придя домой, сообщал: «Наверное, если сразу не расстреляют, то отправят… И дочери не дадут закончить университет». Ему предлагали поступить в партию, но он категорически отказался, объясняя это тем, что не согласен с некоторыми положениями ее программы. «Шептуны» оказались тут как тут. Дошло до самого Н.Хрущева. Но - о чудо! - обошлось благополучно. Его подстрекали отречься официально от своего бывшего харьковского аспиранта («немецкого прихвостня») Ю.Шевелева, ныне выдающегося ученого-языковеда украинской диаспоры, на что он ответил, что никогда не откажется от своего самого талантливого, самого любимого ученика. А когда Ю.Шевелева кое-кто «обрабатывал» в Нью-Йорке, предлагая опубликовать, как теперь говорят, «компромат» на Булаховского, тот среагировал в таком же духе, мол, никогда не сделает этого в отношении самого уважаемого для него человека.

Вопреки пиетету, с которым относились к Леониду Арсеньевичу вообще все, кто его знал хотя бы отдаленно, особенно студенты, тайная служба сплетен все же действовала. Время от времени «по секрету» доносилось: он заваливает диссертации, он хочет русифицировать украинский язык... Были и «изобличения» морального плана, которые он, 70-летний больной человек, опровергал остроумным юмором. Случалось, приглашали не разговор во дворец по улице Орджоникидзе (ныне Банковая). Словом, не спускали глаз. А в родном Институте языковедения его, директора, могли попросить из собственного кабинета, чтобы провести там партийное собрание, в то время, когда он приходил.

Л.Булаховский мог, как и многие его коллеги, выехать из Союза и в другой стране найти возможность безоблачной жизни и свободы научной деятельности, но он, последовательный и искренний патриот, и мысли такой не допускал. Между тем, круг людей его среды все суживался. В Киеве это были М.Рыльский, П.Тычина, семья Белецких, кто-то был в Москве, кто-то в Ленинграде. Сохранялись связи и с зарубежными друзьями, стажировавшимися в 20-е годы в Харьковском университете, где даже тогда все еще сохранялись потебнянские традиции. Это Я.Эндзелин, латыш, и А.Мазон, француз, известные языковеды.

Один за другим покидали этот мир считанные научные ровесники Леонида Арсеньевича: Е.Тимченко, Я.Калинович, К.Грунский. В Институте языковедения еще работал рядовым лексикографом Б.Зданевич, человек большой внутренней культуры и широких знаний. А находившиеся рядом и не знали, что это бывший выпускник лазаревского Института восточных языков, книговед, специалист в области старопечатных книг, исследователь и издатель инкунабул. Старая генерация ученых, как и вообще старая интеллигенция, окончательно и бесповоротно сходила со сцены, почти без духовных наследников.

О Леониде Арсеньевиче сказано много теплых, искренних, справедливых слов, которые все же не могут передать его индивидуальность. Только те, кто имел счастье знать и общаться с ним, помнят худощавое интеллигентное лицо, в минуты хорошего настроения с ласково прижмуренными улыбающимися глазами. Леонид Арсеньевич был человеком широкого научного и культурного диапазона. Свободно владел всеми славянскими языками, знал, разумеется, и европейские. Любил классическую симфоническую музыку, охотно слушал и А.Вертинского. А в мировой художественной литературе, не говоря уже об украинской, его осведомленность была беспредельной. Он искусно владел юмором, главным образом литературного характера, тонкой интеллектуальной иронией, в его стиле было - вплетать в свою речь крылатое выражение, строчку из классики. Трагической иронией прозвучали как-то у него слова П.Тычины: «Ще буде сонця і квіток». Он хорошо осознавал, что дни его сочтены.

Со смертью Л.Булаховского окончилась, можно сказать, эпоха в истори украинского языкознания. Оставил ли он после себя школу? Трудно сказать, это непременно должно было бы быть, но в других условиях, а не в тех , когда единственным путеводителем для науки были директивы КПСС, направляющие научную работу на борьбу с буржуазной идеологией и на утверждение коммунистической, а языкознание, в частности, - на реализицаю программы сближения и слияния языков. С тех пор появились десятки и сотни кандидатов и докторов наук, но нет среди них Ученого, который мог бы квалифицированно разобраться в общетеоретических вопросах, как и в узкоспециальных, и сказать весомое слово, которому можно было бы верить. Вот и воюет до сих пор в рукописях наша материалистическая наука с идеалистической, буржуазной, и кто с этим разберется в нашем отечестве? Современное украинское языкознание, несомненно, имеет достижения на том уровне, на котором можно обойтись и без ученых такого масштаба, как Л.Булаховский. Это в значительной степени труды, служащие идеям времени, и для практического пользования есть, разумеется, интресные и ценные исследования. Но где же вершины, поднимающие славу национальной науки? Может быть, где-то за горизонтом? А может, время выдающихся личностей вообще прошло?