РАБОТА, КОТОРАЯ ЕСТЬ

В неспокойном и, может быть, не очень уютном двадцатом веке, как и во все времена, однако, люди жили, любили, творили, переживали боль разочарований и радость побед, верили и страдали. И, Боже, как ценен для нас всех их опыт, только бы заметить, не пропустить, выслушать... Михаил Андреевич ГЛУЗСКИЙ — обыкновенный народный артист, на судьбу которого пришлось много всего — ХХ век.

— Михаил Андреевич, вы живете в кино уже долгую и очень разнообразную жизнь. Я смотрела много ваших работ и до и после «Монолога», но открыла вас для себя именно в этой картине, просто влюблена была в вашего умницу деда-профессора.

— Я только что вернулся из Пензы, мейерхольдовцы пригласили, был в мейерхольдовском доме, встречался в людьми, и мне очень приятно, что фильм «Монолог» в памяти у зрителей до сих пор.

— Частенько в разные времена говаривали: «Мы живем в сложное время!». Наверное, на вашу человеческую жизнь, творческую столько сложных времен выпало?

— Очень. — Глузский замолкает, а его удивительный, мягкий, чуть глуховатый, ни с кем не перепутать голос звучит в комнате. — Очень много сложных времен. Я иногда читаю зрителям стихи Фазиля Искандера, которые называются «Раньше»: «Но ведь и раньше говорили, что раньше лучше, чем теперь...». Все-таки наше «раньше» было очень сложным, долгим, разным — и хорошим, хорошего тоже очень много было. Но и печального, и тягостного было много. Но, слава Богу, — смеется, — наступило новое время, которое тоже уходит уже за черту, дальше... Это долгий разговор. А главное — это работа, которая есть. Мне много лет — в этом году будет семьдесят семь. И под старость я приглашен в театр и рад, что работаю в нем.

— Михаил Андреевич, не раздавая комплиментов, не чувствую старости: ее нет на сцене, нет в работе. Времена, которые прошли, прекрасны для вас, хотя бы потому, что пришлись на молодость, зрелость. Но, думаю, много было не сделано, не сыграно.

— Не сделано? Классика: Островский, Чехов. Много, наверное, не сделано. Но то, что сделано, — сделано! То, что было отпущено мне. Слава Богу, какой-то след оставил, особенно — в кинематографе. Ведь он в отличие от театра вечен: благодаря пленке, благодаря тому, что это запечатлено, снято. Поэтому есть много работ, которые, может быть, кому-то напомнят, что был такой артист Глузский. Что-то — рукой махнул, — в Лету, а что-то осталось.

— Вы потомственный актер?

— Не-ет, никаких традиций не было. У меня и сейчас большая семья и часто задают вопрос: «А кто еще?». Нет, я один выродок такой на всю семью. Профессию выбрал сам. Помогла, по-видимому, художественная самодеятельность. До того как стать актером, три года работал электромонтером, участвуя в художественной самодеятельности. Потом поступал в театральные учебные заведения, потом не принимали, как в дальнейшем не давали работу, которую я бы хотел. Но постепенно обрел себя и, самое главное, свое имя и фамилию. Высокие звания, которые у меня есть, — это все прилагательное, важно, что меня помнят как человека, сделавшего что-то. Конечно, артист — профессия зависимая, но есть еще и достоинство человеческое. Я никогда ничего ни у кого не просил, ничего не домогался, прошел очень сложный и тяжелый период — фактически только через восемнадцать лет после окончания школы начало звучать мое имя. В первую очередь, благодаря «Тихому Дону». В этой картине я снялся в роли есаула Калмыкова, который говорил тогда то, что сейчас все всуе говорят. В пятьдесят шестом есаул Калмыков говорил о партии, о Ленине, о своем ко всему этому отношении, не кривляясь, не подчиняясь тому, что это не наше, это плохо, надо иначе себя вести. В каждом, в самом плохом человеке, с нашей точки зрения, свою правду. Вот девиз правды образа, правды персонажа сопутствуют мне всегда.

— Вы выбирали?

— Нет, думаю, выбирали меня. Другое дело, что в кино есть пять-шесть работ, в которых драматург написал для меня роль.

— Какие это картины?

— «Пришел солдат с фронта», которую сделал Николай Губенко по сценарию Василия Макаровича Шукшина. Никого не пробовал, а это была первая картина Губенко, его становление. Очень опасно было взять меня на роль человека, который выявляет не самые лучшие качества русского солдата — такой персонаж был, Иван Степанович Меньшиков в картине «Пришел солдат с фронта».

Картина «Монолог», сценарий был написан для Плятта. Очень многие актеры пробовались, так что после Плятта шел целый ряд известных фамилий, и вдруг решение режиссера взять меня — не пробуя. Брагинский написал для телевидения «Почти смешную историю», которую снял Фоменко, сказавший, что не видит меня в этой роли, хоть она и для меня написана. И я к этому отнесся нормально, бывает в жизни всякое, не видит — так не видит. Но, перепробовав некоторое количество актеров, пригласил все же меня.

В основном, это конкурс, проба с другими актерами, утвердят — не утвердят. В «Последней жертве» Островского я играл Флора Федуловича Прибыткова. А режиссер Тодоровский хотел, чтоб я играл Салая Салтаныча. Отказался я раз, отказался два, а он все пробовал актеров на Прибыткова, утвердил меня в результате. И это одна из моих лучших ролей в кинематографе, это я уж сам говорю. Любимая моя роль, в моем видении.

— Артист невероятно эмоционален по своей природе. Эти эмоции, эта жизнь на колесах, смена впечатлений и каждый раз какие-то новые связи, обещания и любовь на экране... Все это накладывало какой-то отпечаток на вашу личную жизнь?

— Слава Богу, не очень. Сейчас немного хвалюсь собой, но могу сказать, что никогда не путал, и, думаю, что уж не случится этого — что такое персонаж, которого играешь, и какой ты. Ты понимаешь этот персонаж, расшифровываешь его, оснащаешь своей мыслью, эмоциями, пониманием всего того, что происходит, а в жизни — это я. Я не иду по улице, как актер. Вот сегодня, к примеру, я был на кладбище у моей мамы. Рядом — могила профессора Зыбина. Подходит ко мне его родственник и говорит, не работали ли вы в четвертом КБ. Вот это четвертое КБ мне дороже, эта путаница зрителя со знакомым человеком, а не с конкретным персонажем. Вот идет такой-то комик, трагик, герой-любовник, а вот идет человек. Считаю это заслугой той среды, в которой я жил, а жил я не в актерской среде. Это другое: моя жена, друзья наши, там этот номер не пройдет, и я окажусь в неловком положении.

— А дети, внуки не пошли по вашей стезе?

— Нет, нет. У меня четверо внуков. Ну, были маленькие посылы, но с расчетом, дескать, дед подопрет, дед поможет. А я считаю, что профессию человек должен выбирать сам. Если тебя так распирает, то попробуй, сделай хоть что-то, покажи. Но никто не показал. Пока. Я говорю о своих двух старших внуках. Внучка учится сейчас в Боннском университете. А внук пока еще ничего не делает, но окончил школу и тоже заикался насчет того, что он хочет быть актером, тем более, что он тоже Михаил Андреевич Глузский. Я ему сказал: пробуй, будь.

— Михаил Андреевич, хватает времени на общение с друзьями, близкими?

— Хватает. Потому что есть дом, в котором мы все живем, есть заботы, которыми мы все окружены, и есть друзья, с которыми надо поддерживать отношения. На это должно хватать времени.

— Но вы еще и преподаете?

— Преподаю, но поглядим. Если уж говорить о школе Глузского, то это подтвердится только теми молодыми людьми, которые будут работать, и если они будут работать достойно и будут индивидуальны и похожи только на себя, если у них будет свое имя и фамилия, но при этом будет выясняться, что они учились у Глузского, тогда не зря будет преподавание.

— Учеба — период эйфории и больших надежд. Но сегодня трудно выживает любой театр, кино, а, стало быть, и люди, работающие там. Где взять того волшебника Булгакова, который авторской волей подарил мастеру выигрыш в сто тысяч, не лишив его тем самым быта, но отодвинув его настолько, чтобы он не мешал творить?

— К сожалению, я не выигрывал сто тысяч. Мой путь материальный, бытовой, житейский был... короче, я прошел все этапы очень сложной жизни, неимущей. Я не люблю слова «бедность» и «нищенство», но этот трудный путь был — становление. Естественное становление вместе с теми работами, которые добавляли мне по категории больше денег, большее количество работы. Так что все шло своим чередом. Жизнь шла.

— Театр современной пьесы. Если я правильно понимаю — это какой-то подарок судьбы, потому что почти нет пьес и постановок для зрелых актеров. Могу вспомнить только «Соло для часов с боем» с гениальными мхатовскими стариками.

— Пьеса «Уходил старик от старухи» Семена Злотникова. Ведь были попытки в нескольких театрах ее поставить. В Театре Армии она даже некоторое время игралась, короткое, правда, время. Спектакль, к сожалению, не сложился. Знаю, что в «Современнике» пытались сделать этот спектакль. К ней обращались, но здесь, в этом театре, она впервые обрела зрителя. Потому что этот театр — школа современной пьесы — зрительский театр. Здесь есть своя публика. Здесь всегда полный зал. Это очень и очень много, так что это действительно большой мне подарок.

— Михаил Андреевич, вы человек семейный, клановый, а есть ли у вас родственники в Украине? Общаетесь ли вы?

— Просто поехать в Украину стало сложно. Это почти так, как когда-то мы оформлялись в загранпоездки. Может быть, не такое количество бумаг, но все равно: таможня есть, границы есть, цена билетов есть. Да, в Киеве у меня есть родственники, и в прошлом году, благодаря фестивалю «Созвездие», я побывал там. Мы на пароходе прошли вдоль побережья Черного моря, а потом по Днепру доплыли до Киева, и я повидался с родичами — такой вот фестивальный подарок. А то, что мы разделены, я считаю, что это недоразумение. Мне думается, вернее, я хотел бы в это верить, что мы воссоединимся. Не на какой-то, избави Бог, главенствующей основе кого бы то ни было! Те связи, которые образовались между людьми за семьдесят лет, а исторически задолго до этого, должны дать свои ростки, плодотворные ростки. Повторяю, никаких прогнозов делать не могу и не буду, но надежда у меня такая есть. А к тому, что происходит, отношусь, как к историческому абсурду.

На этом мы попрощались с Михаилом Андреевичем Глузским. Но с Театром современной пьесы читатели «Зеркала недели» смогут поближе познакомиться в одном из ближайших номеров. Вас ждет встреча с главным режиссером и художественным руководителем Московского театра — школы современной пьесы — Иосифом Райхельгаузом.