Пропал дом, или Сколько стоит духовное возрождение

Распределение церковного имущества — дело тонкое. Те, кто вынужден по долгу службы этим заниматься, находятся в очень неудобном положении, связанном с необходимостью не просто после соответствующих указов и распоряжений вернуть церквам их имущество, но и распределить его между всеми желающими «оптимальным образом». Причем приходится опираться на очень приблизительную законодательную базу. То есть принимать соломоново решение. А оно, как известно, зависит от нескольких основных факторов: собственных конфессиональных предпочтений местных «соломонов», умения регионального священства «решать вопросы» и от «распоряжений по конкретным объектам», поступающим из самого стольного града Киева. Посему когда на всех наследников «жертв тоталитарной системы» достойного церковного имущества не хватает, государевы люди вынуждены потрошить казну. И тут чего им только под руку не подвернется! И чаще всего сходит с рук. Но не всегда. По информации «ЗН», памятник архитектуры «Усадьба Рея» (с.Псари Рогатинского района Ивано-Франковской области), пребывающий в собственности Украинской православной церкви Киевского патриархата, в скором времени может быть возвращен в собственность государства. Если, конечно, областные власти сумеют распределить между собой ответственность за это решение.

Читателю впору удивиться: каким образом усадьба Рея, сооружение никогда не принадлежавшее церкви и имеющее статус памятника архитектуры, могла попасть под «реституцию церковного имущества»? Но читатель «ЗН» — человек бывалый. Он сам догадается, что это было не слишком сложно. И будет прав. Усадьба находилась в пользовании УПЦ КП с 1996 года. Ее передали УПЦ КП в то время, когда все еще были уверены, что Манявский скит получит УПЦ. Дабы «уравновесить» это решение, УПЦ КП предложили взамен создать монас­тырь в усадьбе Рея. С монасты­рем не сложилось. А спустя два года Манява досталась таки УПЦ КП. Об усадьбе Рея на время забыли. А в 2005-м облсовет Ивано-Фран­ковской области принял решение передать усадьбу уже не в пользование, а в собственность Ивано-Франковской епархии УПЦ КП. Новые хозяева принялись этот памятник «ремонтировать» по своему усмотрению (так же, собственно, как и Манявский скит) — на то они и хозяева. Но, чувствуя зыб­кость властного решения, при­нятого в нарушение нескольких законов, новый владелец решил перестраховаться. Продав усадьбу частному лицу. При хорошо продуманной сделке — все выгоды подобного решения налицо. И денежку получишь, и недвижимость никуда не денется, если покупателя правильно выбрать.

Но в данном случае сделка сорвалась. То ли облсовет опомнился. То ли сыграли роль публикации в прессе. То ли усилия другого претендента на усадьбу — Украинско-польского фонда Псари, возглавляемого Марчином Реем, внуком последнего владельца усадьбы, — не пропали втуне. Так или иначе, суд признал сделку купли-продажи недействительной. В ходе чего на свет божий были вытянуты и преданы огласке подробности незаконной передачи усадьбы в собственность УПЦ КП.

История с усадьбой Рея выявила несколько весьма любопытных особенностей имущественных взаимоотношений церкви и государства. Что происходит с имуществом, которое передают в собственность религиозной организации? Зачастую ситуацию лучше всего прокомментировать словами профессора Преображен­ского: «Пропал дом!». Даже когда речь идет о передаче всего лишь в пользование (или, еще кру­че, в постоянное пользование). Сама формулировка эта — не слишком выразительный эвфемизм. Понимая это, чиновники с гораздо большим удовольст­вием передают церковные сооружения в собственность, чем в пользование. Потому что так про­ще — вся ответственность за использование здания ложится на новых владельцев. Сгорела ли цер­ковь, подверглась ли «реставрации до неузнаваемости», снесли ли ее, а на ее месте выстроили нечто невообразимое, — это уже не проблема государства. Это, можно сказать, вообще не проблема.

А вот с пользованием — хлопот не оберешься. Потому что не передаются в собственность главным образом памятники архитектуры национального значения. А значит, придется заключать охранный договор. Который обязательно будет нарушаться. Потому что представления об эксплуатации храмового помещения у верующих и специалистов по охране памятников в корне не совпадают. А преследовать общину по закону за нарушение договора никто не станет.

Вот, например, недавний сюжет об Андреевской церкви в Киеве. Этот памятник XVIII века находится в пользовании общины Ук­раинской автокефальной православной церкви и состоит на балансе заповедника «София Ки­евская». «На балансе» означает, что заповедник несет полную ответственность за сохранность цер­ковного сооружения и его внутреннего убранства. Но вот не так давно батюшка потребовал у руководства заповедника отдать ему ключи от церкви, перестать про­водить экскурсии и концерты в помещении храма, продавать билеты, собирать пожертвования на реставрацию. При этом уважаемого священника вполне уст­раивает то, что эта самая реставрация и контроль за состоянием памятника проводятся за счет налогоплательщиков. Все правильно: ремонт пускай делает хозяин. А у него от этого помещения только ключи. И право распо­ряжаться. В полной мере и бесплатно. Такая вот богатая у нас страна... А указание удовлетворить все требования строгого батюшки директор заповедника, по неофициальным данным, получила прямо с Банковой. По телефону.

Церковное сооружение — памятник архитектуры — не защитят ни статус, ни договоры. Потому что у батюшки есть высокие покровители. Потому что милиция терпеть не может иметь дело с церковниками. Потому что руководство иных музеев сознательно стравливает своих сотрудников с общиной, чтобы в мутной водичке было удобнее ловить рыбку пожирнее. Потому что защита культурного наследия стала делом отдельных энтузиастов, страшно далеких от народа и оттого совершенно по-донкихотски бессильных и смешных. Потому что власть, которой мы вверили наше наследие, считает это наследие своей собственностью, которой оно может свободно распоряжаться — торговать, обменивать, дарить.

Потому что отдав свое наследие в госхран, мы сами на него начихали. И памятники на самом деле нам совершенно не нужны.

Никому не нужна деревянная церковь XVII века — точно так же, как Кирилловская XII или Андреевская XVIII. Она не нужна церкви — потому что иначе батюшку, не сохранившего ее, погна­ло бы с прихода епархиальное начальство. Она не нужна селу — иначе не сгорела бы. А если бы сгорела — виновные быстро были бы найдены. Она не нужна властям — иначе они были бы ретивее в расследованиях. Не нужна она и всем нам, независимо от конфессиональной принадлежности. Потому что новость об очередной сгоревшей карпатской церкви вызывает у нас в лучшем случае вялый вздох сожаления или вялую же тираду о «быдле», под которым мы ни в коем случае не имеем в виду себя.

Потому что для нас всех — с президента страны начиная, приходским дьячком заканчивая — это не памятники, не культурное наследие, не национальные святыни. Это имущество. А значит, этим можно торговать.

Впрочем, пример усадьбы Рея весьма интересен не только в качестве демонстрации того, как чиновники запросто распоряжаются вверенным им народным добром. Но и как пример шутовской идеологии нынешней украинской власти в целом. Власти, которая просит мировое сообщество признать голодомор 33—34 годов геноцидом украинского народа, но даже не подумает пересмотреть право на существование в собственной стране Коммунистической партии, на которую возлагается ответственность за означенный геноцид. Власти, которая произносит высокопарные фразы о «независимой Украине, за которую проливали кровь», но не желает слышать о приравнивании к ветеранам ВОВ ветеранов УПА, которые (единственные) за эту независимость воевали. В общем, готовы быть патриотами и вести себя красиво, пока это им ничего не стоит.

При чем здесь усадьба Рея? При том, что решения украинской власти о преодолении последствий тоталитарной политики СССР в отношении церкви столь же непоследовательно. Усадьба Рея, как и многие другие усадьбы, дворцы, земли, попала в государственную собственность СССР вследствие той же тоталитарной политики — было изъято у законных владельцев. И раз уж мы говорим о рести­туции, то есть возвращении неправедно отнятого, то почему только церковного имущества? Просто потому, что иметь дело с церквами гораздо дешевле, чем с людьми, чьи предки были раскулачены, репрессированы, просто эмигрировали и только поэтому выжили? Да, это очень дорого. Мы этого не потянем.

Так может, не надо высоких (и нечестных по сути) фраз о «преодолении последствий»? Ведь даже в отношении церковного имущества они не оправдываются. То, что происходит, может быть названо «передачей культового имущества», но не «реституцией». Кого «восстанавливать в правах» в отношении церкви, построенной румынами-православными, потом занятой греко-католиками вследствие миграции, после «отмены унии» переданной РПЦ и в дальнейшем превращенной в склад? Думаете, основная коллизия между УПЦ и греко-католиками? Это было бы слишком просто. Теперь представьте себе, что село почти вымерло — население чуть ли не в полном составе попало под депортацию и поехало поднимать целину. Зато впоследствии здесь осела дружная армянская община. Которая заодно с селом унаследовала и церковку, ставшую отныне армянской. Что оправдано исторически, рационально, но совершенно не справедливо. Но и теперь мы не застрахованы от неожиданностей. Потому что как только армянская община заканчивает оформление документов, ремонт церкви и т.п., в селе появляется предприимчивый батюшка какой-нибудь из православных конфессий. Он собирает подписи десяти селян (ну и что, что в селе населения — не менее пятисот?), регистрирует общину и подает через суд требование отдать церковь ей. Суд, опираясь на положение о реституции, выдает решение в пользу новообразованной православной общины. Нерационально, но справедливо. Однако и это не конец фильма. Потому что выполнять решение суда никто не спешит — ни исполнительная служба, ни милиция, ни СБУ, ни наряд ОМОНа. Все они приедут в указанное время в указанное село, походят вокруг, погрозят пальчиком строптивым бабушкам, окружившим церковь живой цепью. И уедут домой борщ кушать. Потому что из Киева пришло недвусмысленное указание: никаких религиозных конфликтов в канун празднования 1020-летия крещения Руси. Этот сценарий составлен из фрагментов совершенно реальных историй, регулярно случающихся в различных регионах Украины. И, согласитесь, в нем есть драйв. Как в вестерне со звездами шерифа, кольтами 45-го калибра и судами Линча. Вот только госзаказу на «преодоления последствий» он нисколько не соответствует. В общем, опять не заплатят...

Кстати…

Совсем не обязательно ехать на родину Роксоланы, чтобы убедиться в том, что когда речь заходит о святом — в смысле церковном — потрошить казну стало в Украине добрым тоном. На прошлой неделе жертвой «духовного возрождения» окончательно пал очередной киевский сквер. Проект храма Христа Спасителя для УПЦ МП в районе станции метро «Лыбидская» был рассмотрен и утвержден на заседании градсовета на прошлой неделе. Несмотря на то, что состав градсовета не утвержден, т.е. работать, согласно закону, не может. Но кто ж не выполнит «особое распоряжение КГГА»? Сквер, как было отмечено, «не пользуется популярностью из-за загазованности». О том, что роль сквера в условиях высокой загазованности — совсем не в «популярности», а в хотя бы минимальной очистке воздуха, великие умы от градостроения предпочитают умалчивать. Видимо, в защиту скверов высоких указаний не поступает.

Не подумайте, что автор возражает против строительства кафедрального собора УПЦ в Киеве. Хоть на пять тысяч прихожан, хоть на десять. С гостиницами, митрополичьими палатами, телестудиями и прочими совершенно необходимыми атрибутами. Но почему снова Печерск? Где у УПЦ есть Киево-Печерская лавра, занимающая никак не меньшую площадь, плотно застроенную старыми и новыми сооружениями, среди которых значатся и странноприимный дом, и митрополичьи палаты, и административные здания. Почему наши радетели за святое так льнут к центру города, где количество церквей на душу населения и так уже не слишком приличное по сравнению с их низкой концентрацией в новых спальных районах? Почему надо пускать под нож сквер в задыхающемся от выхлопов центре, если можно с удобством расположиться на вчерашних пустырях Поздняков, Осокорков, Теремков, Троещины? Где и прихожан побольше, и дышать полегче. Не круто? Или землица не в той цене?

Начальник отдела по делам религий и национальностей Ивано-Франковской облгосадминистрации Михаил ПОДЮК:

— Как и какое имущество может быть передано религиозной организации в порядке реституции церковного имущества?

— Согласно указу президента о преодолении последствий тоталитарной политики — это попытка компенсировать церквям имущественные потери, которые они понесли во времена СССР. Опираясь на закон о свободе совести, мы бесплатно передаем религиозным организациям в собственность или пользование имущество, находящееся в государственной собственности. В 1995 г., как известно, госсобственность была разделена на областную, сохранившую статус государственной, и коммунальную — городскую территориальную собственность и территориальную собственность сел. Теперь, соответственно, может возвращаться религиозным организациям только то, что находится на балансе области. То имущество, которое попало в коммунальную собственность, то есть находится на балансе города или села, может передаваться лишь в случае, если на то будет воля местных органов самоуправления.

С частью религиозных организаций, владевших когда-то определенным имуществом и могущих подтвердить это документально, вопрос о передаче решается легко. Но бывает, что прямых наследников нет. Скажем, не осталось в городе лютеран, а лютеранская церковь есть. Церковное сооружение может использоваться только как церковь. Поэтому мы передаем его в пользование какой-то другой христианской общине.

— Действие этих законов распространяется только на сооружения или любое имущество, принадлежавшее ранее церкви?

— Речь идет только о культовом имуществе — то есть только о тех вещах, которые используются в богослужебной практике, начиная с храмового строения и заканчивая дароносицами. То есть, если, например, в музее висит икона, а представители местной православной общины неопровержимо доказывают, что икона эта принадлежала их приходу, эта икона будет изъята из музея и передана верующим.

— А какова судьба земли, некогда принадлежавшей церквам?

— Подобные претензии есть. Но землю мы не возвращаем. Кроме той, на которой непосредственно стоит передаваемый храм и какой-то участок при нем. По площади нет никаких ограничений — может быть совсем маленький кусочек-палисадничек, а может быть целый погост. Когда церковное сооружение переходит в собственность общины, в собственность же переходит и земля. Налоги с нее религиозная организация не платит, согласно закону.

— То есть, если церковь, скажем, сгорела, то землю, на которой она стояла, можно просто продать?

— В общем, да.

— Государственные органы как-то отслеживают судьбу ценного имущества, передаваемого в собственность религиозной организации?

— Государство не ведет учета ценностей, находящихся в собственности церковных организаций. Но даже если бы мы этим занимались, это вряд ли было бы легко. Например, батюшка собирает десять активистов прихода на собрание, на котором принимается решение о том, что надо отремонтировать крылечко. Для этого они договариваются продать одну из старинных икон или золотую дароносицу. Потом оказывается, что дароносицу продали за сто гривен — вам даже чек покажут. Но вы же понимаете, что золотую дароносицу за сто гривен не купишь. Когда затевается в церкви реставрация или ремонт, могут исчезнуть или быть заменены на копии отдельные иконы и даже целые иконостасы. Когда церковь сгорает — вообще никаких концов не найдешь. Еще один способ — деревянную церковь обложить кирпичом, а собственно деревянную потом внутри разобрать и вынести. После чего деревянная собственно церковь исчезает. Возможностей много.

— А если речь идет о памятниках архитектуры?

— Памятники архитектуры могут передаваться в пользование с подписанием охранного договора. Согласно этому договору, они не имеют права менять внешний вид и проводить какие-либо работы по реставрации без экспертизы органов, ведающих охраной памятников. Но религиозные организации неприбыльные. Средств на экспертизу, реставрацию у них нет. Поэтому зачастую религиозные организации грубо нарушают требования охраны памятников, делая ремонт по собственному усмотрению. Если органы охраны документируют факт нарушения договора, договор о пользовании храмовым сооружением может быть разорван. Но на практике такого не случалось. Потому что денег на достойное содержание памятника нет не только у религиозной организации, но и у государства. Если мы отнимем церковь у верующих, мы не спасем памятник — он будет и дальше разрушаться. Поэтому мы просто закрываем глаза на подобные нарушения.