Почему Дед Мороз в шубе?

«Никто ведь не боится сам себя», — задумчиво произнес семилетний Философ.

«Конечно», — не подозревая подвоха, кивнула я.

«Значит, Дед Мороз не должен бояться холода. Он ведь сам — мороз. Почему же тогда он в шубе?»

Я не нашлась, что ответить, и, пристыженная, переадресовала вопрос известному Фольклористу.

«Не ожидал от вас! — Фольклорист был так возмущен, что даже не пытался быть галантным. — Ну где я и где ваш Дед Мороз! Какое отношение имеет к живому фольклору это абсолютно искусственное создание товарища Сталина, или если уж быть точным — г-на Постышева?!».

Благородным происхождением Дед Мороз похвастать не может. И если в последнее время появляются статьи историков и этнографов, выводящих родословную Деда Мороза от древних корней славянского фольклора, то это доказывает только одно: этнография не так далека от политики...

Персонифицировали мороз многие. Но даже у народов Крайнего Севера он принадлежит к силам, враждебным человеку. Просто так он подарки дарить не будет. Помните сиротку из русской сказки, которая практически на краю небытия слышит садистский вопрос: «Тепло ли тебе, девица?» И отвечает посиневшими губами: «Тепло, батюшка, тепло, родимый». Может быть, именно тогда, когда дети расстрелянных и репрессированных запели «Эх, хорошо в стране советской жить!», и возникла мысль о родственных связях фольклорного Морозко и ответственного за счастливое детство Мороза? Не спорю, методы воспитания практически идентичны. Но достаточно ли этого для доказательства кровного родства и права наследства?

С декаданскими Ёлкичем, дедом Шишкарем, Корневиком, Белым Дедом и многочисленными рождественскими и лесными дедами в близком родстве Дед Мороз не состоял. Все они были созданиями рахитичными, к деторождению не способными. Придумала их российская интеллигенция. Не по вдохновению, а что называется, от нужды.

Когда в XIX столетии в Европе стала стремительно распространяться мода на рождественские елки, по левую сторону Днепра особой революции не произошло. «Арийское дерево жизни» просто заменило еловые ветви и венки из них, которыми с незапамятных времен украшали и городские дома, и деревенские хаты. Она осталась элементом уже сложившегося христианского символического декора. Елка дополнила праздничные обряды, но не изменила их.

В России елка стала праздником сама по себе. Втайне от нее ждали того, что несли с собой украинские колядки и вертепы; и святой Николай взялся второй раз в году (первый раз он делает это 6/19 декабря) разносить детям подарки. Они ждали чуда Рождества, приходящего в ваш дом, в самое корневище вашего бытия и наполняющего живой, непосредственной радостью все поры вашего существования.

Однако в ареале влияния Российской православной церкви любое проявление несанкционированной радости, выражаясь мягко, не приветствовалось. Я даже вообразить боюсь, что было бы, если б кто-то рискнул упомянуть имя святого Николая в связи с зеленой еретичкой. По тем же примерно причинам не были допущены и остальные рождественские персонажи. Насколько мне известно, на русскую елку пробрались только ангелы, да и то только те, которые согласились стать сахарными.

Но преданная анафеме, лишенная родной семьи и привычного окружения елка продолжала казаться чудом. А стало быть, не могла быть просто купленной в соседней кондитерской. Сегодня это кажется забавным, но в Петербурге первыми массовой продажей елок, уже украшенных, занялись владельцы кондитерских. Чудо-елка должна была прибыть из волшебного места, населенного фантастическими существами. Иными словами, нужна была свита, которая сыграла бы королеву-елку. У интеллигентов хватило такта не зачислять туда языческих богов — все-таки христианские души, а на дворе Рождество. Но не хватило чего-то, чтобы наделить эти бесчисленные порождения своей фантазии яркими, незабываемыми чертами. Неудивительно, что жизнь их была быстротечной, а память о них недолгой. Кстати, был в многочисленной елкиной свите и дедушка Мороз. Но по описаниям внешнего и вида, и поведения вряд ли он был родственником нашего Деда Мороза. Дедушка по домам пионеров не ездил, подарков никому не дарил. Их вообще честно и открыто дарили детям взрослые, подвешивая на елку или раскладывая под ней. Так было вплоть до 1929 года, когда елку запретили.

Но незадолго до этого на сцену выходит персонаж, обладающий знакомыми нам чертами альтруиста-дарителя.

Позволю себе краткий пересказ знакомого всем сюжета. Дети собрались у елки и с нетерпением ждут главного героя, без которого праздник не может начаться. А что, если он не приедет вовсе? Ведь на дворе метель замела все дороги… Но вот открывается дверь и входит долгожданный гость. Он знал, что его ждут дети, и не побоялся пурги. Елка зажигается, дети радостно пляшут вокруг нее, поют, декламируют стихи, которые гость внимательно выслушивает. Затем откуда ни возьмись появляются две женщины с целым возом подарков и раздают их детям. Дети в восторге их рассматривают. «А Ленин как-то незаметно, под шумок, вышел из комнаты и уехал».

Да, господа, долгожданным гостем, лучшим другом детей был Владимир Ильич Ленин. А двумя добрыми женщинами — Надежда Константиновна и Марья Ильинична. А вы что подумали?

Деды Морозы несколько десятилетий на всех детских утренниках, во всех тюзовских спектаклях вели себя по схеме, предложенной Ильичом и описанной в воспоминаниях Бонч-Бруевича, а затем в рассказе писателя Кононова «Елка в Сокольниках». Или Ильич подражал кому-то из известных рождественских персонажей? Этот вопрос мы пока оставим открытым.

Но в кепку Деда Мороза не нарядили. В красной длинной шубе, подпоясанной широким поясом, в круглой высокой шапке, с посохом в руке — то есть абсолютно такой, каким мы его все знаем, он появился вместе с реабилитированной елкой сразу же после статьи Постышева, опубликованной в «Правде» 28 декабря 1935 года.

Осудив «левых загибщиков», невзлюбивших елку, — «прекрасное развлечение для детей», тов. Постышев в не допускающем возражений тоне писал: «Следует этому неправильному осуждению елки (…) положить конец. Комсомольцы, пионер-работники должны под новый год устроить коллективные елки для детей. В школах, детских домах, в дворцах пионеров, в детских клубах, в детских кино и театрах — везде должна быть детская елка! Не должно быть ни одного колхоза, где бы правление вместе с комсомольцами не устроило бы накануне Нового года елку для своих ребятишек. Горсоветы, представители районных исполкомов, сельсоветы, органы народного образования должны помочь устройству советской елки для детей нашей великой социалистической родины».

Я по натуре скептик, и мне трудно поверить, что кто-то, пусть даже второй секретарь ЦК КП(б) Украины, которым в то время был Постышев, мог выступить со столь смелой идеей, если ему ее не подсказали товарищи. Скорее всего, мысль о реабилитации елки зародилась в недрах Кремля. Но мои сомнения бездоказательны, а вот то, что Павел Постышев долго вынашивал идею советских елок и даже обсуждал ее со своими собственными детьми, подтверждают воспоминания его современников. Если это действительно так, то родиной Деда Мороза следовало бы считать не Великий Устюг, а пролетарскую, первую столицу Украины Харьков (Киев уже год как был де-юре столицей, но не все так быстротечно).

Как бы там ни было, а не успел товарищ Постышев выступить с инициативой, как словно по мановению волшебной палочки тротуары зазеленели. Уже 30 декабря «Правда» рапортует о больших и маленьких елочках, украшающих харьковский дворец пионеров, о тысяче(!) елок, которые обязались провести в Киеве. «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью».

У меня нет сведений о том, что уже в конце декабря 1935 г. Дед Мороз «живьем» приходил на праздник и раздавал подарки, но то, что через год, в канун 1937-го, он стал обязательным участником обязательных детских елок — это факт. Во множестве выходившие в 1936 г. методички объясняли, как устроить праздник, как Деду Морозу надлежит себя на нем вести и как он должен выглядеть. Но ни в одной из них, равно как и в многочисленных рекомендациях, выходивших в последующие годы, и намека не было на то, почему же все-таки Дед Мороз в шубе.

Ответ на этот вопрос я искала долго. Пока, наконец, передо мной не оказались две фигурки седобородых стариков, совершенно одинаковых, в одинаковых красных шубах и шапках, подпоясанных одинаковыми поясами. Такие же, какие осанисто стояли под елками в каждом советском доме до 60-х годов как минимум.

«Первые такие игрушки советского производства действительно появились уже в 1936 г. и были точной копией игрушек, выпускаемых в Германии», — пояснил Сергей Романов, один из немногих коллекционеров, который не просто собирает игрушки, но всерьез, взрослыми научными методами исследует их происхождение, обстоятельства рождения и т.д. Не верить ему я не могла. Но и в то, что в Германии выпускали Дедов Морозов, поверить было трудно.

Все оказалось до обидного просто. Одного из стариков, с немецким торговым клеймом под шубой, звали Weihnachstman — Рождественский человек. Почему он был одет в шубу, понятно: человек ведь все-таки, хоть и сказочный, а на дворе декабрь! Ну а наш-то…

Таков был бесславный финал моих долгих поисков. Почтенный Дед Мороз оказался незаконнорожденным, зачатым наспех, не в любви, а в страхе (вы представляете, что было бы с его «родителями», если бы они в кратчайшие сроки не выполнили кремлевской директивы?), да к тому же в краденой шубе.

А может быть, это и не шуба, а видоизмененное епископское облачение? — жалобно стонало что-то внутри, не желая расставаться со сказкой. Трудно не заметить, что дарители рождественских подарков в разных странах сохраняют несколько общих черт. Верхняя одежда, будь то долгополый кафтан или короткая курточка, всегда красная, как сутана епископа, и так же подпоясана широким поясом. Головной убор, даже если это колпак американского Санты, все-таки напоминает митру. И наконец, длинный посох в руке — епископский пасторал в чистом виде. Недавно в Интернете прочла, что у настоящего русского Деда Мороза под шубой обязательно должна быть длинная белая сорочка, и непременно льняная. Ну, это уж просто цитата из ватиканской инструкции о литургическом облачении епископов! А может быть, некогда и новорожденному Санте, и всем другим рождественским отцам и человечкам все это подарил святой Николай? С него станется, он последнюю сорочку отдаст…

В Польше много веков святой Николай в полном епископском облачении приходит к детям в дом, где его, разумеется, давно ждут; расспрашивает что да как, и перед тем, как вручить подарок, просит что-нибудь спеть или продекламировать. Ну, прямо, как Дед Мороз Ульянов! Только песни другие. В подавляющем большинстве других католических стран святой Николай предпочитает подбрасывать подарки тайно, оставаясь невидимым. Как по преданию он делал это в своей земной жизни и потом много-много веков по всей Европе.

Но вот взрослые поссорились, назвав все это Реформацией, и святому Николаю отказали от дома. Потому что он, видите ли, святой, а протестанты, отрицающие культ святых, не могли поступиться принципами. Но кто-то ведь должен был прийти к детям и подарить столько радости, чтобы на всю жизнь хватило хотя бы для ностальгии по вере в бескорыстное добро. И святой Николай спрятался за множеством своих подобий, как это делает из года в год украинская Маланка, но оставил на каждом из них свою печать. Чтобы помнили. Не столько о самом Николае, сколько о том, что празднуем. И чтобы радость была совершенной.