ПАСЫНОК ОТЕЧЕСТВА

Минуло тридцать лет с того памятного дня, когда ко мне обратился Арон Эммануилович Стомахин. Он предложил материал для написания очерка об одном из эпизодов Отечественной войны, доселе известном лишь узкому кругу людей.

В его скуповатом на образные детали изложении очерк обретал такие событийные контуры.

Закончив политехнический институт и год проработав на одном из киевских заводов конструктором, А.Стомахин был призван в 1940 г. на срочную службу в воздушно-десантные войска.

С первых же дней войны десантники участвовали в боях в Прибалтике, затем под Москвой. Стомахин был ранен, месяца полтора пробыл в госпитале, а после выписки направлен на краткосрочные курсы командирского состава.

Окончив курсы, младший лейтенант Стомахин получает задание обучить парашютному делу разведгруппу, которая будет заброшена в тыл врага. Операция прошла успешно, и Стомахина назначают начальником парашютно-десантной службы спецшколы, готовившей диверсионные группы.

За линию фронта эти подразделения сбрасывали с самолетов ночью, и к рассвету все должны были сосредоточиться в указанном пункте. Для более оперативного сбора Стомахин придумывает сигнальный аппарат-ориентир, состоявший из шара-пилота с привязанным к нему фонариком. Шар поднимался на высоту 100 метров, и на мигающее свечение фонарика ориентировались парашютисты. Это приспособление было принято, так сказать, на вооружение и получило официальное название «САС» - «Сигнальный аппарат Стомахина».

В 1942 году стали возрождать воздушно-десантные войска, которые с начала войны использовались как пехотные. Стомахина, начинавшего службу в этих войсках и уже авторитетного специалиста в области десантирований, перевели в только что созданную бригаду начальником ПДС, хотя должность была майорская, а он в то время был в звании лейтенанта.

Понимая, что воздушно-десантная бригада это не диверсионная спецгруппа, что при одновременном десантировании тысячи парашютистов разброс будет куда более значительным, Стомахин обдумывает, как же всех собрать на большой площади.

И тогда он решил усовершенствовать свой сигнальный аппарат. Самолично рассчитал конструкцию небольшого аэростата, который заполнялся водородом и мог подняться на высоту 500 метров, удерживаемый на заданной высоте тонким стальным тросом лебедки. К лебедке приделывалась ручная динамо-машина, питавшая током киловатную лампу, смонтированную к аэростату. От периодического вращения ручки динамо лампа вспыхивала, и на ее мигающий свет ориентировались десантники.

Так возник новый аппарат «САС-2», запатентованный в то военное время, как изобретение А.Стомахина.

Десантников все еще обучали под Москвой рукопашным приемам, стрельбе из всех видов оружия, ведению боя в городских условиях. И все это порождало слухи, которые никто из командования не опровергал, что их готовят специально для Берлина.

Возможно, такие предположения были поначалу реальными, потому что когда Стомахин предложил изготовить знамя для поднятия его аэростатом над Берлином, командование тотчас согласилось. Из парашютного шелка, предварительно выкрашенного в красный цвет, было пошито полотнище знамени в 40 квадратных метров с аппликациями пятиконечной звезды, серпа и молота, которое, свернутое в рулон, стало входить в комплект аппарата «CAC-2».

Однако все в нашем государстве тогда решалось волей, настроением или параноическими видениями одного человека, и вскоре десантные войска, которые несомненно в тот период были наиболее подготовленными и обученными в сравнении с армиями всех других воюющих стран, почему-то решили переформировать в обычные стрелковые. Бывших десантников загрузили в эшелоны, повезли через Белоруссию к Венгрии, где они приняли участие в известных боях у озера Балатон, затем перебросили в Австрию, которую немцы не без пафоса нарекли неприступной «Альпийской крепостью».

Весной 1945 года начался штурм Вены, ожесточенные бои завязались на окраинах города. Тогда-то командование 9 Гвардейской армии и вспомнило о знамени, хранившемся где-то в обозе. Срочно вызвали в штаб старшего лейтенанта Стомахина и поручили ему сформировать мобильную группу, прорваться в центр Вены, предположительно на площадь Героев, и поднять там аэростатом знамя.

Предполагалось, что группе будет выделен танк, но когда они на своей полуторке, загруженной баллонами с водородом, лебедкой, оболочкой аэростата и знаменем, прибыли на исходные позиции, танка там не оказалось.

Немцы, должно быть, опешили, потому что полчаса, показавшиеся десантникам вечностью, ничего не предпринимали. Но вот на площади ухнул первый снаряд, за ним другой, третий. Рваные облачка зенитных разрывов вспороли и небо, неотвратимо приближаясь к аэростату.

И вдруг разрывы прекратились. По-прежнему был слышен неистовый гул артиллерийской канонады, но теперь немцам было не до знамени - начался штурм города. К полудню Вена была полностью освобождена, а над городом до самих сумерек на полукилометровой высоте алело огромное, отовсюду обозреваемое знамя...

В конце апреля Стомахина вызвали в штаб фронта, где он встретился с членом Военного совета. Обсуждался вопрос о переброске группы Стомахина в Берлин, но окончательное решение должны были принять в Москве и велели подождать до следующего утра.

От волнения Стомахин не сомкнул глаз почти всю ночь и чуть свет уже был в приемной командующего фронтом. Его принял лично маршал Толбухин, поблагодарил за геройство его группы, пообещал всех отметить высокими наградами. А в заключение добавил:

- У товарища Сталина есть свои соображения о поднятии знамени над Берлином. А наше знамя останется венским Знаменем Победы. Отправляйтесь в Вену и организуйте повторный подъем знамени 1 мая в честь Международного дня солидарности трудящихся...

Вот и все, что рассказал мне тогда Стомахин, но интуитивно я уже чувствовал, что очерк может состояться и будет явно сенсационным. Однако тут же сник под гнетом внезапно возникших вопросов, породивших настороженность и недоверие. Почему такой значительный эпизод войны, окончившейся более двадцати лет назад, все еще известен только «узкому кругу людей»? И почему Стомахин обратился ко мне, всего лишь студенту Литературного института и ничем особым не проявившим себя ни в журналистике, ни в писательстве, а не к кому-нибудь из маститых, которые обо всем этом напишут профессиональнее и быстрее «пробьют» в печати?

- Я ничуть не сомневаюсь, что все услышанное от вас сущая правда, -заметил я дипломатично. - Но для документального очерка нужны и документальные подтверждения.

- Все необходимые подтверждения хранятся в архиве Центрального музея Вооруженных сил в Москве, - отпарировал мне Стомахин.

Встреча эта произошла летом 1966 года, а осенью, когда я поехал в Москву на учебу, твердо решил проверить достоверность услышанного. Заучившись письмом Литинститута, я пришел в музей, и сотрудники любезно провели меня в архивные подвалы, показали знамя, ознакомили с документами. Все свидетельствовало о том, что такой факт действительно, так сказать, имел место и группу по поднятию знамени возглавлял старший лейтенант Стомахин Арон Эммануилович.

Всякие сомнения и настороженность были отброшены, и в тот же вечер в институтском общежитии я принялся писать очерк. Не мудрствуя лукаво, я его отнес в «Красную Звезду» - газету в то время очень популярную, выходящую огромным тиражом.

Стомахина, я конечно же, оповестил, что очерк написан и куда его сдал.

Однако пробегал месяц за месяцем, а публикации все не было. Время от времени я звонил в редакцию и робко спрашивал, как обстоят дела, на что мне лаконично отвечали: «Решаем»...

Мне было невдомек, что же надо было так долго решать. Как всякий начинающий литератор, тем более учившийся в стенах такого престижного института, я был тщеславен и самонадеян и ни в коей мере не мог предположить, что очерк написан не на должном уровне. Впрочем, если бы это было так, то уже давно мне бы его возвратили. И я мучительно выискивал другие причины, а однажды, когда мне из Киева позвонил Стомахин, тоже интересуясь очерком, он без обиняков сказал:

- Думаю, что главная причина в том 1950 году. Я был разжалован, исключен из партии и осужден на десять лет.

- Кем осуждены? - наивно переспросил я, вдруг почувствовав обреченность.

- Военным трибуналом Киевского военного округа.

- И что, вас до сих пор не реабилитировали?

- Судимость сняли, а о реабилитации лично я никуда не обращался. Потому что считаю это ниже своего достоинства...

Узнанное меня буквально ошеломило.

Отбросив всякую надежду что увижу очерк опубликованным, я все же испытывал нестерпимое любопытство узнать, что же это за личность такая, на которой я так прокололся.

Приехав в Киев в середине апреля 1967 г. и заручившись разрешением высокопоставленных чинов, я ознакомился в трибунале с делом бывшего гвардии капитана, начальника ПДС воинской части Стомахина Арона Эммануиловича, осужденного в ноябре 1950 года на десять лет лишения свободы.

Предъявленное Стомахину обвинение из шести пунктов, на мой взгляд, достойно быть обнародованным, как наглядный пример существовавшей в то время юриспруденции.

«Находясь на службе в Советской Армии на территории Венгрии, в целях изыскания средств для перевода воинской части на территорию нашей страны Стомахин установил связь с частными торговыми фирмами в Будапеште, которым представлял автотранспорт воинской части для перевозки различных грузов. Производя расчеты с фирмами за эксплуатацию автотранспорта, Стомахин злоупотреблял служебным положением в личных корыстных целях, присваивая себе часть средств. Это подтвердила гражданка Вильма Берей. Летом 1945 года Стомахин в г. Будапеште познакомился с венгерской подданной Вильмой Берей и вступил с ней в интимную связь. Во время передислокации воинской части в феврале 1946 г., пользуясь тем, что Стомахин ехал отдельно от части на легковой автомашине, он нелегально перевез с собой через границу эту иностранную подданную».

«В целях легализации проживания Берей в СССР Стомахин по документам своей ранее умершей двоюродной сестры получил в 1946 г. обманным путем для Вильмы Берей паспорт и зарегистрировал по этому паспорту с ней брак».

«Проходя службу в качестве начальника ПДС воинской части, Стомахин с 1947 г. в беседах с офицерами этой части неоднократно высказывался в антисоветском духе, клеветал на приоритет русских ученых в области известных изобретений, восхвалял технические достижения капиталистических стран».

«Имея свой радиоприемник, слушал антисоветские передачи радиостанции и распространял их среди офицеров и гражданских лиц. Это подтвердили (четыре фамилии)».

«Кроме всего этого Стомахин незаконно хранил пистолет системы «парабеллум» и 56 штук патронов к нему».

Как ни странно, но из всего этого меня больше поразило, что почти во всех пунктах обвинения фигурирует некая «роковая женщина» Вильма Берей, внесшая основную лепту в осуждение Стомахина. То, что он оказался антисоветчиком, клеветал на «приоритеты русских ученых», могли элементарно пристегнуть, как делали это без каких-либо существенных доказательств большинству осужденных в то время.

Днем 1 мая зазвонил телефон, я взял трубку и тотчас узнал приглушенный, с хрипотцой голос Арона Эммануиловича:

- Что же вы меня заранее не предупредили, что очерк напечатают в сегодняшнем номере, - с упреком сказал он, не поздоровавшись, не поздравив, как это было принято, с праздником. - Мне отовсюду звонят, даже с других городов, а я знать ни о чем не знаю. Мы с Ириной обошли все киоски в нашем районе, во многих газета раскуплена. Если вы у себя там увидите, то купите и для меня десяток, - и положил трубку.

Конечно же, я тотчас отправился за газетами, купил десятка два и, придя домой, перечитал давно написанный и уже полузабытый текст. Материал занял две трети полосы и был подан без каких-либо сокращений и правок.

И вдруг опять позвонил Стомахин, справился, удалось ли мне приобрести для него газеты и, совсем не поинтересовавшись, есть ли у меня на сегодня какие-то планы, тоном, не терпящим возражения, сказал;

- Приходите к нам часам к пяти. Запишите мой адрес...

Конечно же, я отправился к Стомахину, неся в одной руке стопку газет, а в другой бутылку армянского коньяка.

Впервые я увидел жену Стомахина, Ирину Андреевну, как представилась она, - женщину лет сорока, стремительную в движениях, с неизменной приветливой улыбкой на миловидном лице. Говорила она довольно грамотно и бойко, но с явным акцентом, выдававшим ее инородное происхождение.

- Простите, - обратился я к ней, - ваша девичья фамилия была Берей?

- Да, Берей, а откуда вы это узнали? - поразилась она, да и Стомахин не мог скрыть своего удивления.

Мне пришлось рассказать, что я ознакомился в трибунале с делом и совсем не предполагал увидеть за этим столом Вильму Берей, доставившую Стомахину в свое время столько неприятностей.

Они оба долго смеялись, а затем, перебивая друг друга, уточняя какие-то детали, рассказали, как все произошло.

Познакомились они в Будапеште - ему тогда было двадцать шесть лет, а ей девятнадцать. Русского языка она совсем не знала, но Стомахин, будучи в спецшколе, выучил венгерский и немецкий - так они и общались. Вскоре, после нескольких встреч, полюбили друг друга и решили пожениться. А тут выходит указ о запрещении советским гражданам жениться или выходить замуж за иностранцев. Вскоре объявили, что воинскую часть, в которой служил Стомахин, переводят в один из городов Украины.

Но, как это порой бывает, в почти безвыходных ситуациях всегда появляется некая отдушина. Из Москвы пришло указание доставить в музей Советской армии знамя Победы над Веной и поручили эту доставку Стомахину. Выделили автомашну, так как железная дорога была перегружена перевозкой войск, и разрешили взять на свое усмотрение сопровождающего.

Судя по всему, любовь между этими молодыми людьми оказалась сильнее указов, запретов и даже благоразумия. Стомахин переодевает Вильму в солдатскую форму - она была худенькой, стройной. Вильма жертвует своими дивными волосами, коротко подстригшись. Так они миновали границу, а затем началась их одиссея в Стране советов, вплоть до 1950 года, когда Стомахину, так сказать, «сплели лапти».

Вильму намеревались выслать из страны, как нелегально прибывшую, но она была в положении и ее некоторое время не трогали. Потом ее надоумили писать в Верховный Совет с просьбой о предоставлении гражданства.

Сам же Стомахин отсидел только пять лет, организовав в лагере конструкторское бюро. Он настолько себя проявил, что о нем писали статьи в зэковских газетах, скостили приговор, позволявший попасть под амнистию после смерти Сталина.

Вильма ждала его все эти годы. Гражданство ей дали в 1955 году, буквально за несколько месяцев до освобождения Стомахина, и когда он приехал, они снова поженились, справив свадьбу во второй раз.

И вот они опять вместе уже двенадцать лет. Стомахин работает в проектном институте, возглавляет отдел новой техники, имеет более двадцати авторских свидетельств. Вильма обучилась профессии чертежницы и работает в этом же институте. Все у них более или менее нормально, а публикация эта нужна была для того, чтобы восстановить справедливость, доказать некоторым, что он, Стомахин, не человек без военного билета, не бывшей уголовник, как его иногда называют за глаза завистники и недоброжелатели. Кстати, именно завистники и карьеристы подставили его тогда в армии, узнав, что Ирина Андреевна иностранка. А потом приплели злоупотребления, хотя никаких доказательств привести не могли. То, что под этим обвинением стоит единственная подпись «Вильмы Берей», - чистый подлог. Ей подсунули бумагу, которую она не могла прочитать, так как еще не знала тогда русского языка, сказали, что если она подпишет, то ее не вышлют из страны. Она и подписала, желая остаться рядом со Стомахиным, тогда еще юная и наивная, верившая в порядочность допрашивавших ее сутками напролет людей...

Эпизод со знаменем был не единственным из того, что совершил Стомахин во время войны, хотя, конечно, самым выигрышным, потому что решался на высоких уровнях. Да и послевоенная его жизнь как бы выходила за рамки обыденного существования многих из нас - он был нацелен на ежедневный творческий подвиг. И когда все, что я узнал об этом человеке, во мне уложилось, я решил написать о нем роман по всем законам художественной прозы.

Конечно же, это должно было быть повествование о судьбе человека в наше крутое время, о котором историки еще скажут правдивое слово, о романтической любви, которую не могли сломить всяческие невзгоды, о предательстве и порядочности людей, нас окружающих. Но главное, хотелось поразмышлять над тем, зачем человек живет, над чем властен, какой след по себе оставляет.

Однако работа над романом затянулась на долгие годы, перебиваемая разными обстоятельствами, но, прежде всего, убежденностью, что опубликовать его в брежневское время не было никаких шансов,

Роман был завершен в 1982 году и Стомахин, прежде, чем я предложу его журналу или издательству, попросил с ним ознакомиться. Я передал ему рукопись, но он так и не успел высказать свое мнение. Обширный инфаркт буквально скосил этого внешне физически сильного человека на шестьдесят третьем году его жизни.