О ЧЕМ УМОЛЧАЛ АКАДЕМИК 50 ЛЕТ ТОМУ НАЗАД ОТОШЕЛ В ВЕЧНОСТЬ ЕВГЕНИЙ ПАТОН

«ОТ ОТЦА Я УНАСЛЕДОВАЛ:

1. Любовь к независимости.

2. Гордость, несовместимую с заискиванием перед начальством. Поэтому я всегда
стыдился просить за себя.

3. Слабо развитая общительность,
вследствие чего я мало вращался в обществе и имел малый круг знакомых.

4. Сильно развитый практицизм.
Во всякой работе меня всегда прежде всего
интересует ее цель и практическая
целеустремленность.

5. Спешка в работе.

6. Требовательность к подчиненным
и к себе тоже.

7. Настойчивость в осуществлении
намеченной цели».

(Самохарактеристика
из рукописного архива Е.Патона)

Теперь в это трудно поверить, но основатель всемирно известного Института электросварки его имени процесс горячего соединения металлов впервые увидел случайно. Летом 1928 г. Евгений Оскарович отправился в командировку на маленький полустанок в степи, где должен был принять капитально отремонтированный мост.

А впрочем, и звание академика профессор КПИ получит вовсе не за изобретение автоматической электросварки, а как выдающийся, с европейски громким именем мостовик. Ему принадлежало великое множество научных работ, в том числе фундаментальный курс «Железные мосты» в четырех томах, а в творческом багаже конструктора наличествовало свыше трех десятков осуществленных проектов мостов.

Хорошо починенный мост приняли быстро. Глава комиссии Патон сделал мелкую поправку с частью перил. В душе сердился, что это может задержать отъезд, так как предстояло немало переклепывать.

— Я мигом, — вовсе не обеспокоился прораб.

— Э, нет, фокусы не пройдут. Акт я подпишу, когда все ликвидируют.

— У меня новая сила! — с гордостью сказал прораб. — Профессор, конечно, знает электросварку?

Неловко было признаваться: что-то читал, дуговой ее принцип знаю, а вот чтобы видеть...

Короткими выстрелами вспыхивала вольтова дуга. Молодой парнишка в робе приставил к глазам фанерный щиток с темными стеклышками. Искры трещали на сырой земле. Прикрывая глаза ладонью, Патон подошел ближе — и... все.

Началась новая жизнь.

А ему ведь стукнуло уже 58. Возраст, когда положено подводить итоги, а не начинать новое. И плоды эта новая жизнь принесет едва ли не большие, чем вся предыдущая.

Тайны генеалогического древа

Об этом человеке рассказано столько, что известно, кажется, все. Да и сам старик Патон оставил после себя написанную на склоне лет пухлую, на три с половиной сотни страниц книжку мемуаров. Но тем не менее некоторые вещи он утаил...

В самом начале 80-х годов я по капельке собирал материалы к биографическому роману о нем «Мост через три жизни». Рамками действия вслед за детством в Ницце (там Евгений Оскарович родился) и учёбой в Германии избрал период, когда Патон был еще только мостовиком. И когда в Питере докопался до архивных документов Департамента Герольдии Правительствующего Сената, который при царизме ведал делами о дворянстве, в конце концов сообразил, в чем же состояла загадка.

Когда с папкой копий питерских находок я приду в Киеве к Борису Евгеньевичу Патону, он сунет мне глянцевый заграничный журнал и попросит полчаса, дабы почитать документы.

— О предках я знаю лишь то, что и все. Что Батя написал в мемуарах.

Скрывать же было что. Евгений Оскарович не только знаменитый ученый, но и фигура политическая — Герой соцтруда, лауреат Сталинской премии, депутат et ceatera, а происходил из старинного рода дворян, которых еще Ленин объявил враждебным классом, подлежащим уничтожению. Да к тому же тянулась родословная с самых верхов Российской империи, а восприемниками при крещении у него были... Впрочем, обо всем по порядку.

Род Patton приобщился к России на каком-то давнем перекрестке истории. Семейные предания объясняли редкую фамилию тем, что предков — корабельных мастеров — будто бы вывез из Голландии Петр І. Существовали, правда, и другие версии — о Франции, предполагали и Шотландию. А впрочем, не исключали и Германию, ибо когда Евгений Оскарович учился там, то еще имел перед фамилией частицу «фон», а это указывает на дворянское происхождение у немцев. Но сами Патоны иностранцами себя не считали, давным-давно перемешались кровью с другими родами на земле, которая Бог знает когда стала их родиной. Вот и у матери Евгения девичья фамилия Шишкова. Екатерина Дмитриевна, дочь штабс-ротмистра.

Смело могу утверждать: десятилетия и десятилетия никто не держал в руках лист плотной веленевой бумаги, где на красном сургуче оттиснуты купола церковной печати. Церковь у подножия Альп называли в Ницце л’ Эглиз рюс. Метрика и была моей самой первой архивной находкой, за которой последует немало других.

«Свидетельство

В метрических книжках Ниццкой православной церкви за 1870 год за № 2 мужского пола указано:

1870 года февраля двадцатого дня (по новому стилю 5 марта. — И.М.) у российского консула отставного полковника гвардии Оскара Петровича Патона, лютеранского исповедания, и законной его жены Екатерины Дмитриевны, православного исповедания, — оба первым браком — родился сын Евгений, который того же года марта двадцать девятого дня крещен священником Владимиром Левицким и псаломщиком Феодосием Гуляевым. Восприемниками были: Его Императорское Высочество великий князь Вячеслав Константинович и Её Императорское Высочество княгиня Александра Иосифовна, место коей заступила фрейлина графиня Келлер».

Да, да, крёстные Евгения Патона — из императорского дома Романовых. К счастью, в годы массовых сталинских репрессий до этого документа не докопались. Вдобавок, отец великокняжеского крестника Оскар Петрович был не просто, как написано в «Воспоминаниях» Патона, «бывшим гвардейским полковником», а полковником лейб-гвардии. То есть личной охраны монарха, охранителей ненавистного большевикам трона. Ну а дед, Петр Иванович, — тот вообще был сенатором Российской империи и генералом от инфантерии, щедро осыпанным царем орденами.

16-летним безусым мальчишкой в году1812 он записался, как свидетельствуют «Формулярные списки о службе и достоинствах П.И. Патона», в армию Кутузова: «Вступил в июне в отряд генерал-майора князя Репнина. Был в бою противу французских войск под мазой Клястица. В августе под Плоцком — за что пожалован орденом св. Анны 4-ой степени». За отличие в сражении будущий генерал награжден чином прапорщика.

По семейной традиции всех мальчиков Патоны отдавали на военную службу, они становились офицерами гвардии. Вот и первенца своего Оскара, рождения года 1823, герой кутузовских походов отвез в Петербург. Главное (позже Николаевское) училище было не только военным, но и инженерным, что со временем аукнется в судьбе далекого еще внука Евгения.

Старый генерал ревностно и с любовью следил за успехами старшего сына. Не гусар, не моряк, а св. Анну с Крымской войны привез. Ждал, что Оскар-полковник вот-вот потешит и генеральским эполетом, а тот ошарашил рапортом: «В отставку из военного ведомства к статским делам». И подался на Лазурный берег, в Ниццу, консулом империи.

Детство у великокняжеского крестника складывалось привычно для аристократического круга. Гувернеры, домашнее образование с учителями, приходившими для уроков в консульскую виллу. Будущее сына Екатерина Дмитриевна представляла вполне определенно: старшие её мальчики учились в Петербурге в Пажеском корпусе, вот и Евгению уготованы эполеты, служба при дворе. В крайнем случае, занятия помещика в её родовом имении в Денисковичах под Новозыбковом.

Однако консул Оскар Петрович решительно поддержал интерес сына к точным наукам. Евгения отдали прямо в седьмой класс реальной гимназии в Германии.

— Франция есть Франция, — говаривал отец, — здесь и учат игриво.

Сперва это был Штутгарт, потом Бреслау, куда Оскара Петровича перевели из Ниццы тоже консулом. В выпускном классе и начались главные семейные баталии. Мать продолжала настаивать на Пажеском корпусе, а отец отрезал:

— Я Евгению поперек дороги не стану.

У упрямца-сына мечта уже вылилась во вполне реальные формы: аристократический отпрыск более всего стремится…проектировать мосты!

Немецкие следы

Уже после публикации романа мне попали в руки документы из архивов Германии. «Удостоверение об имматрикуляции (внесении. — И.М.) Евгения Паттона, из Ниццы, в перечень учеников и слушателей» свидетельствует: название одного из наиболее известных учебных заведений тогдашней Европы было не Дрезденский политехнический институт, как указано в мемуарах, а Королевская Саксонская техническая высшая школа.

Но самого Евгения больше интересуют не титулы альма-матер, а наличие в ней серьезной мостостроительной школы. На инженерном отделении, которое помещалось на Линденауштрасе, с 1888 г. он слушает лекции таких известных профессоров, как Цойнер, Моор, Френкель. И старается взять от них всё, пренебрегая традиционными для немецких буршей развлечениями в винных ресторанчиках, где в сигарном дыму заключались пари, вызывали на дуэли, а из узкогорлых бутылок рекой лился легкий напиток лошвицких старинных виноградников. Так постепенно формировался характер ученого и инженера, для которого дело станет не только специальностью, а и сердечной потребностью.

На выпускном курсе Патон пишет в Петербург прошение: разрешите защищать диплом дома, в императорском Институте путей сообщения. В Дрездене его упорство в науках вознаграждено в 1894 г. подорожной стипендией имени Платона — честь, которой редко удостаивались иностранцы. А Петербург для получения серебряного значка российского инженера предлагает снова сесть на студенческую скамью. На целых три года!

Прославленный профессор Вильгельм Френкель, заведовавший в Королевской школе кафедрой мостостроения и статики строительных сооружений, приглашает талантливого студента в свои ассистенты. Одновременно в техническом бюро по перестройке Гауптбангофа — главного дрезденского вокзала — герру инженеру Патону доверяют уже самостоятельное проектирование металлических конструкций («в количестве 62 500 пудов», — уточняет один из отысканных мной в архиве документов 1901 г.). А конверты с адресант-печаткой российского Министерства путей сообщения твердят одно: «Отказать. Поелику противу правил». Дома немецкий диплом не признают.

Прошение на имя царя Патону с его унаследованной у отца гордостью стоило немало усилий над собой. Император Александр ІІІ «милостиво» снизошел до беспокойного подданного своей короны. Господину Патону разрешалось снова... стать студентом. Благо, хоть вместо трех лет — год. Пятый курс со всеми полагающимися экзаменами.

В Германии перед ним открывается блестящая карьера — кафедра, проекты мостов. Обергаузенские знакомые в один голос: «Ну что вам предложит Россия — медвежьи углы, ямщицкие тракты?»

Надо было решать: возвращаться на родину или навсегда остаться в Германии.

Когда же начался Киев?

Но перед тем на Рождество 1891 г. в упорных студиях Евгения в Дрездене настал перерыв. Как подданному российской короны по закону ему надлежало отбыть воинскую повинность. Конечно, можно было открутиться до конца учёбы, воспользовавшись связями отца. Но консул сказал:

— Тебе полезней подышать воздухом родины.

Состарившись за границей, он больше всего боялся, чтобы дети не выросли иностранцами.

До того дня, когда в недрах Центрального исторического архива СССР я отыскал этот документ, считалось: Евгений Оскарович впервые попал в Киев в 1904 г. Но вот предо мною воинский билет младшего фейерверкера Евгения сына Оскара Патона. Там указано: «Билет сей выписан в г. Киеве 1892 г., дек. 22 № 1307 (по исход. журналу)».

Таким образом, Киев, с которым будет связано полстолетия его жизни, появился значительно раньше, чем Патон построит первый свой киевский мост. Изящной дугой он соединит в приднепровском парке две кручи над Петровской аллеей. В городе его прозовут «Мостиком любви». Было, правда, и другое имечко — «Чёртов мостик». Поговаривали, будто бы с него из-за несчастной любви бросился какой-то гимназист.

Нумером 39 гренадерского роста дрезденского студента приписали к алфавиту, принадлежавшему 4-й батарее 33-ей артиллерийской бригады. Её зимние квартиры помещались на Жилянской, а командовал бригадой полковник Ивановский.

Едва студент успел переобмундироваться («Магазин сукон фабрики Штиглица портного Я. Каплера, Крещатик, Пассаж, телефон № 352»), как полковник Ивановский скомандовал:

— Завтра выступаем под Белгород. Курская губерния. Испытание батарейных обслуг на действия в зимних условиях. Ясно?

Кто-то из младших офицеров, кто сладко предвкушал рождественские балы в Киеве, в сердцах нарушил субординацию:

— А бал?..

— Бал-с? На полигоне будет вам мазурка с выхилясом!

«Состоя на службе, — читаю в воинском билете, — обучался: действию при артиллерийских орудиях и верховой езде».

Будущему академику эти умения в жизни не пригодятся. Но именно из Киева уволенный в запас младший фейерверкер повезет в Дрезден не только глубокое отвращение к муштре, а и важнейшее для себя (и для отечественной науки) решение. Как бы ни уговаривали родственники, знакомые, профессора, он должен вернуться на родину!

Тайна матримониальная

В России на сломе столетий разворачивалось грандиозное железнодорожное строительство. В мемуарах решение возвратиться туда Патон обосновывает патриотизмом и перспективами большой, интересной работы. Если это и правда, то не вся правда.

Каюсь задним числом: один из найденных в архивах документов я в ту папочку для Бориса Евгеньевича не положил. Сознательно. Поскольку не представлял, как среагирует на него Б.Е. Я уже знал, как он боготворит отца и очень уважает мать. А в давних, выцветших чернилах пряталась семейная тайна, каковую Евгений Оскарович, возвратившись с военной службы, скрыл от родных.

В «Воспоминаниях» жена впервые упоминается в рассказе о 1913 г., когда Патон принимал трудное и мучительное решение — бросить все, уйти в добровольную отставку, навсегда поселиться в городе детства Ницце и выращивать цветы. «Все реже и реже ходили мы с женой (выделения в обеих цитатах мои. — И.М.) в гости». А вторично — в тот день, когда белополяки, отступая из Киева, взорвали Цепной мост через Днепр работы Чарльза Виньйоля: «На второй взрыв отозвалась посуда в буфете… Резко отшвырнув стул, я выбежал на балкон. Моя жена Наталья Викторовна бросилась вслед за мной».

Ну, здесь все ясно: Наталья Викторовна — мать Бориса и Владимира, педагог, воспитанница Фребелевского института, похоронена на Байковом рядом с Евгением Оскаровичем. Они поженились уже по возвращении из отставки в начале Первой мировой.

Погодите, но ведь в первый раз жена упоминается до отставки?! И безымянно! Вот вам, господа, и загадка...

В читальном зале Исторического архива, выходившем высокими венецианскими окнами на Неву, перелистываю архивную страницу — и...

Вдруг все становится ясно: это же две разные женщины!

На «Свидетельстве о приписке к роду» Е. Патона дописано выгоревшими чернилами, что года 1893 января 8 дня младший фейерверкер... венчался! Произошло это тайно, после демобилизации, перед отъездом в Германию. В церкви Успения в Нежине под венец с ним стала Киселевская Евгения Николаевна, вдова отставного капитана. Разумеется, скрывать от отца с матерью было что. Мало того, что мезальянс, — под венец вдовушка пошла в… сорок один! А молодому лишь 23...

Посоветоваться, как быть с этим новонайденным фактом, я решил со старшим братом, Владимиром Евгеньевичем, который также работал в институте имени отца.

— Ну и что? — пожал он плечами на мои сомнения. — Кого в наше время удивишь разводом? Я сам разведен.

Я знал об этом: моя младшая дочь училась в одном классе с его дочерью от второго брака. Названа в честь бабушки — Наташа Патон.

— Постойте, постойте... — Владимир Евгеньевич призадумался. — После смерти отца на его столе я нашел «Крейцерову сонату» Толстого. Очень почерканную... Может, что-то связано с тем неудачным браком?..

Что же на склоне лет заинтересовало Патона в соображениях классика о супружеской жизни, которыми полна «Крейцерова соната», никто уже никогда не узнает. Лишь финал его неудачного брака был иным. Жену он не убивал, а в 1913 году подался от нее в отставку аж в Ниццу!

Её сиятельство вольтова дуга

Оценивая после посещения полустанка в степи перспективы сварки, Патон, вне сомнения, думал прежде всего о мостах. Как инженер с безошибочной интуицией, он понимал: клёпаные конструкции становятся тормозом. А как ученый искал в тупиковой ситуации новые, неординарные пути. Могут возразить: почему же он сразу не взялся за сваривание мостов? Очень просто — сварка еще не доросла до этого! Надлежало сперва революционизировать её, из простого подручного средства превратить в механизированный процесс с солидной научной основой.

Как это происходило, я описал два десятилетия тому назад еще в одной книжке, на этот раз по жанру публицистической, — «Рассказы о Патоне», где в странствовании путями Евгения Оскаровича по науке о сваривании металлов со мной были три десятка ветеранов-патоновцев (большинства из них, увы, нынче уже нет в живых). Там очерчены период организации института, которому суждено было стать всемирно известным, формирование коллектива единомышленников, разработка постулатов целой патоновской школы, а также расширение жизненного пространства вольтовой дуги на судостроение, строительство домен, газопроводов и нефтехранилищ, высокие технологии получения сверхчистых металлов методом электрошлакового переплава и т.п. Вплоть до вывода сварки в будущем на космические орбиты и в глубины Мирового океана, что будет с блеском сделано уже при директорстве сына, Бориса Евгеньевича.

Коллективной памятью очевидцев удалось восстановить многое, что обошел в «Воспоминаниях» старый академик и почти смыла река по имени Время. Сквозь немалую дистанцию ощутить личность, живого человека, увидеть то, что осталось после него. В том, видимо, и есть смысл человеческого бытия и деяния, чтобы за отведенное на грешной земле время успеть сделать то, что не уйдет вместе с тобой, а твоей частицей останется жить среди людей.

Памятна целая эпопея деяний Патона на «Энском танковом заводе» — сварка патоновским швом на Урале самых лучших танков войны — Т-34. Благодаря патоновским автоматам производство бронемашин в Нижнем Тагиле удалось поставить на конвейер. На Курско-Орловской дуге, где в смертельной схватке сталь сошлась со сталью, с двух сторон в бой было брошено невиданное количество танков, из-за чего в истории эта операция зафиксирована как «битва машин». Именно к этому моменту в Тагиле удалось достичь пика их выпуска. Так что судите сами, что значил вклад Патона и патоновцев в Победу.

А как надежно были сварены Патоном бронированные богатыри, показательную историю поведал мне в свое время директор эвакуированного в Тагил из Харькова танкового завода № 183 давно покойный Ю.Максарёв.

Понадобилось расширить территорию «Уралвагонзавода» под цеха для новой, мирной продукции. А возле проходной стоял памятник-танк, «тридцятьчетвёрка» №35000. 26 мая победного года, именно в тот день, когда завод был награжден четвертым боевым орденом, она сошла с конвейера прямо на пьедестал. Танк № 35000 расконсервировали от заводской смазки, заправили горючим. И своим ходом, будто только что, а не три десятилетия тому назад сошел с конвейера, ветеран Т-34 поднялся на новый пьедестал у новой проходной.

С собакой…на «вы»

Время, к сожалению, оставляет больше легенд и бронзы, чем живого, во плоти, страстях и заботах человека. И из «Воспоминаний» сложновато представить, каким же был их автор в быту.

Отцом Евгений Оскарович стал поздно — в возрасте, когда кое-кто сам уже дед. Первенец, Владимир, родился у него в сорок семь, в казенной профессорской квартире в усадьбе КПИ. Ну а второй, Борис, — в сорок восемь.

После гражданской, по советским нормативам, профессора, несмотря на прибавление семейства, уплотнили, подселили какого-то милиционера. Жена Наталья Викторовна и Тётушка, её незамужняя сестра, жившая вместе с ними, ужасно пугались большого черного нагана, который тот по вечерам чистил на кухне. И облегченно вздохнули лишь тогда, когда милиционера сменил начинающий преподаватель математики из того же КПИ. По прихоти судьбы, в действительные члены ВУАН седоусого завкафедрой мостов Патона примут вместе с этим молодым квартирантом. Ибо им был чрезвычайно талантливый алгебраист, ученик Граве Микола Кравчук. Когда в Киеве, на углу Лютеранской и Банковой, возведут большой конструктивистский дом, один из самых первых жилых кооперативов — академический, они также станут соседями. Только теперь будут жить в отдельных квартирах. Однако в тридцать восьмом академика Кравчука арестуют и «буржуазный националист» навсегда исчезнет в сталинских лагерях на Колыме.

— Как же отец с его дворянством и иностранным происхождением уцелел во времена репрессий? — выпытывал я как-то у Владимира Евгеньевича Патона.

Он пожал плечами:

— Отец не интересовался политикой. Не помню, чтобы до войны даже газеты читал...

И прибавил, подумав:

— Соседи тряслись, ожидая арестов, а он считал: все это его не касается. Может, такая позиция и спасла?

Так ли это или не так, но академика с подпорченной предками биографией органы не трогали. Еще до войны успехи нового института сделали пылким приверженцем автоматической сварки не кого-нибудь, а самого Хрущёва. А тот убедил Сталина в большом значении изобретения Патона для ускорения социалистического строительства. После того же, как на Евгения Оскаровича повесили Звезду Героя соцтруда за сварку танков, и вовсе придумали шумный пропагандистский ход, призванный продемонстрировать силу победных коммунистических идей. В 1944 г. престарелого академика-героя приняли в партию. Причем непосредственно на Политбюро ЦК ВКП(б), заочно и без прохождения кандидатского стажа. Через много лет такой же трюк повторит Хрущёв, когда после третьей подряд золотой медали на Олимпийских играх Политбюро примет в члены КПСС конькобежку Лидию Скобликову.

Но Сталина Патон будет видеть лишь раз и то издали. В Большом театре с помпой отмечалось 70-летие великого вождя и учителя. Прославленного академика пригласили и на банкет в Кремль. А надо сказать, что спиртного он и в молодости не употреблял. Но по такому случаю счел неудобным придерживаться своего правила. То ли просто не желал выглядеть в царских хоромах белой вороной. Ну и немного пригубил вина. Патону уже под восемьдесят (он на девять лет старше великого юбиляра). От непрерывных, на протяжении всего дня торжеств он слишком устал, посему потихоньку вышел из зала, присел в кресло отдохнуть. И... задремал.

Проснулся, когда над ним нависла парочка в штатском, но с офицерской выправкой. С двух сторон они твердо взяли старика под руки и препроводили в гостиницу «Москва».

Когда братья закончили школу, по совету отца оба вступили в политехнический. Борис всегда был целенаправлен, как пуля, все его интересы лежали в сфере науки. Недаром же после смерти отца возглавил Институт электросварки и директорствует в нем аккурат 50 лет. А вот Владимир, считал отец, сильно разбрасывается. Ярый охотник, спортсмен, велосипедист, коллекционирует альбомы по живописи. Как-то Батя даже доставил в свой директорский кабинет его гоночный велосипед. Выставил на шкаф и прикрыл газетами.

— Пусть «хвосты» в институте ликвидирует, а не гоняет по велотреку!

В свободное время Владимир вечно пропадал в гараже, без конца разбирал и собирал свою машину, чтобы ездить на охоту. А как-то привел домой нового охотничьего пса. И со смехом пересказывал мне комичную сценку, которую застал. Сеттер Грэй в отцовской комнате поднял лапу на ширму, а над ним красный, разгневанный Евгений Оскарович выговаривает:

— Вы, вы... Немедленно прекратите это безобразие!

Ругаться же не умел вовсе. Самое крепкое бранное слово у него: «Сапог нечищеный».

В записках, которыми Патон раздавал в институте задания подчиненным, была у него целая градация обращений. Если перед именем отчеством стоит «уважаемый», это означало: работой он вполне удовлетворен. Если просто имя отчество — доволен, но не очень. Если же сухо: «тов. такому-то», значит, результатами не довольствуется вовсе.

Спуску же не давал никому. Утром мог стоять на пороге института с часами в руке и наблюдать, кто как является на работу. Нахожу в списках тех, кто опоздал, — последним ... собственный сын: «Патон В.Е. — 10 мин.» Даже почерк Бати сердит — так он не терпит малейшей расхлябанности.

С сыновьями он жил в одной квартире № 21 по ул. Тимофеевской, 11 (ныне Михайла Коцюбинского). Сам на работу добирался автомобилем, а они, будьте добры, трамвайчиком.

Софья Аркадьевна Островская, мой доброхотный гид по прошлому Института электросварки, сохранившая верность памяти учителя навсегда, как-то поведала мне игривую автомобильную историю.

— Беда! Надо везти Евгения Оскаровича домой, а Колтунов, постоянный его водитель, слегка подшофе. Ну, мы его под ручки и засунули за руль. Благо, Патон сам не пил и состояния опьянения не различал.

— А не опасно? — спросил я, зная, что Софья Аркадьевна лихачит за рулем своего «жигулёнка» и в семьдесят.

— Скажете такое! Колтунов в любом состоянии за рулем — бог! Да и движение тогда в Киеве было — в час по чайной ложке. Милиционеры-регулировщики издали машину Патона узнавали и перекрывали движение. Один он в Киеве на такой ездил!

Просторный американский лимузин «Линкольн-зефир» черного цвета с номером УЭ 07-89 прославленному академику подарил из своего гаража сам Никита Сергеевич Хрущёв. Ибо в отечественных автомобилях Патону с его ростом под метр девяносто приходилось тесновато.

И лишь тогда, когда Борис либо Владимир удачно завершали какую-нибудь разработку, в институт разрешалось ехать машиной вместе с отцом. В порядке премии…

Премия по-патоновски

Эту историю Евгений Оскарович также обошел в своих мемуарах.

За три месяца до войны ему присудили Сталинскую премию первой степени. Для самого новоиспеченного лауреата это была полнейшая неожиданность, поскольку Академия наук Украины его кандидатуры не выдвигала.

В институте все бурно поздравляли. Радио без конца повторяло постановление: «За разработку метода и аппаратуры скоростной автоматической сварки». Автосварка под флюсом и в самом деле была революционным изобретением, так как открывала в сварочном производстве эру автоматизации. Но сам именинник приветствия воспринимал мрачно, сдержанно, с оттенком недовольства. Разгадка проста: он считал несправедливым, что премией отмечен он один, а не коллектив творческих участников разработки!

В сорок первом году премию присуждали впервые и поначалу ее считали такой же персональной наградой, как орден. Патон не мог не понимать, где и как его имя могло попасть в список первых лауреатов. Выходит, против кого же собираешься бороться?! Пустое, ничто не может его уже остановить.

В Москву полетело письмо самому председателю Совнаркома СССР (им был Молотов). С настойчивым, как в ультиматуме, требованием: справедливость позарез требует исправить ошибку! И приобщает список сотрудников, которые вместе с ним бились над созданием автосварки под флюсом.

Ответ Молотова был до раздражения лаконичен: в таких документах ошибок не бывает. Побеждает армия, а награждают генералов.

Тогда упрямец Патон решает: государственную ошибку исправлю сам.

К премии прилагался весьма солидный денежный эквивалент — 100 тысяч рублей. Академик по одному вызвал к себе наиболее активных участников разработок — В.Дятлова, А. Лапина, И. Кирдо. И спросил номера их сберегательных книжек. Для чего это, расспрашивать директора в институте было не принято. Раз просит, значит, надо.

— Накладка вышла лишь со мной, — рассмеялся Владимир Степанович Ширин, вспоминая для моего блокнота ту давнюю историю.

Ширину было уже восемьдесят, но он продолжал работать. Как пришел к Патону в доинститутские еще времена, в бывшую 1-ю мужскую классическую гимназию, описанную ее воспитанником Михаилом Булгаковым в «Белой гвардии» (ныне желтый корпус университета на бульваре Шевченко), так и оставался полстолетия электросварщиком. Простым рабочим, но непростым, так как технологию — в институте это знали все — умел разработать не хуже любого инженера. В запыленных сводчатых полуподвалах гимназии находилась тогда маленькая лаборатория, громко поименованная Электросварочным комитетом ВУАН, где академик Патон, очарованный сиянием всемогущей вольтовой дуги, начинал новое дело, которое принесет ему такие плоды и славу.

— Директор и у меня, — продолжал Ширин, — для чего-то спросил сберкнижку. Говорю: «Нет». «Как так нет?!». «Всё свое, — говорю, — ношу с собой». «Хм... Значит, так. После работы положите в сберкассе пять рублей, а книжку завтра принесите мне». Через несколько дней возвращает. А там к моей пятёрке приписаны... двадцать пять тысяч! Себе Батя — верите? — не оставил из премии ни одной копейки! Скажите, много ли вы встречали таких начальников?

***

Ну а сварное мостостроение в самом конце долгой жизни ученого вылилось в легендарный мост его имени в Киеве. Десятью тысячами тонн стали пересёк он вечное течение вечной реки. Новопостроенный, заработал сразу два титула — самый длинный в Европе и первый цельносварной. И полвека назад соединил два крыла этой жизни.

Но это уже другая история, которую уместно поведать в ноябре, в пятидесятый день рождения моста Патона.