Нужен ли был Пиночет?

10 декабря 2006 г., то есть по иронии судьбы в Международный день прав человека, в Сантьяго-де-Чили на 92-м году жизни умер Аугусто Пиночет Угарте. Читатели «Зеркала недели» уже имели возможность ознакомиться с подробной политической биографией этого человека из очерка Олексы Пидлуцкого (№26 за
2003 г). Но автора заставило взяться за перо широко разрекламированное СМИ «Послание моим соотечественникам, которое нужно распространить после моей смерти», то есть предсмертное письмо экс-диктатора на пяти страницах машинописного текста.

В нем, в частности, утверждается, что кровавый военный переворот 11 сентября 1973 г., который привел Пиночета на 16 с половиной лет к власти, и последовавшие репрессии, были вынужденным злом, совершенным во имя добра. «Со всей искренностью могу сказать, — подчеркивал генерал, — что горд теми великими делами, которые мне пришлось свершить, чтобы воспрепятствовать марксизму-ленинизму взять власть в стране под полный контроль... Как бы мне хотелось, чтобы Сальвадор Альенде не закрылся в «ракушке своих идеалов» установления марксистской диктатуры в нашей стране».

Возьму на себя смелость предположить, что генерал сознательно кривил душой и вводил соотечественников (да и не только их) в заблуждение, когда настаивал, что военный переворот был «альтернативой» гражданской войне, на грани которой якобы стояла страна, а он лично никогда не имел «изначального намерения» нарушить права человека. Попытаемся разобраться во всем по порядку.

Как на закате «развитого социализма» в официальной советской демонологии образ классического архизлодея олицетворял именно Пиночет (а не, скажем, пришедшие к власти ранее генералиссимусы Франко, Чан Кайши или же южнокорейский генерал Пак Чжон Хи, являвшиеся не меньшими гонителями коммунистов и, кстати, даже более успешными реформаторами), так и после падения марксистских догматов на территории СНГ все тот же Пиночет превратился в добродетельную аллегорию сурового, но экономически ответственного военного правителя, совершившего исторический подвиг, о котором в политически нестабильной Украине (России, Молдове, Таджикистане и др.) остается только мечтать. Таким образом символическое значение фигуры Пиночета стало для многих представителей новейшего поколения либеральных мечтателей (а еще больше разочарованных обывателей) тем же, чем были фрондерские бюсты Наполеона на письменных столах мыслителей эпохи декабризма (или же фото Сталина на лобовом стекле водителей автомобилей эпохи «застоя»).

И сегодня находит все новых последователей миф о жестком генерале, который в тяжелых условиях железной рукой наведет порядок, привлечет к правлению компетентных рыночных экономистов и защитит их от политических нападок безответственных демагогов и популистов, коррупционеров, алчущих незаслуженной ренты, интеллигентских левых романтиков и просто нытиков. Экономисты же проведут необходимые структурные реформы, а после того, как «заработает» либеральная рыночная экономика, генерал с почестями уйдет в отставку, и новый средний класс восстановит демократическое правление.

Но попытаемся рассмотреть, что на самом деле скрывается за этой привлекательной картинкой, и для начала, как советовал крупный французский историк и организатор науки Фернан Бордель, бросим взгляд на географическую карту Южной Америки. Чилийская территория, которая ровно в 1,25 раза больше украинской, благодаря Андам имеет уникальную форму — с севера на юг она протянулась по Тихоокеанскому побережью на 6435 км, а в ширину колеблется в диапазоне 15—355 км. В более привычном для нас Старом Свете такая страна начиналась бы в песках Западной Сахары, под которыми скрыты огромные залежи полезных ископаемых, и заканчивалась в незамерзающих фьордах Норвегии, в реках которой плещутся лососи, а по берегам растет строительный лес. Посредине же такого гипотетического аналога Чили расположены пшеничные поля, сады и виноградники Франции.

Поскольку в дополнение к такому разнообразию в Чили нет ни одного производственного района, расположенного далее чем 100 км от океанского порта, такая география обречена работать на экспорт. По сравнению с другими американскими государствами, в независимой Республике Чили относительно рано была проведена индустриализация, толчок которой дало открытие в 40-х гг. ХІХ в. колоссальных залежей меди (даже на сегодняшний день три самых главных месторождения — Чукикамата и Эль-Сальвадор на севере страны и Эль-Теньенте вблизи столицы содержат 20% мировых запасов медной руды). К медным рудникам нужно добавить и богатые залежи железной руды (с содержанием металла 61%) возле Ла-Серены и немалые запасы серы и каменного угля на юге страны.

Горнорудный бум привел к возникновению собственной промышленности и банковского капитала, которые несмотря на жесткую конкуренцию Британии, предпочитавшей вывозить из Чили необработанную руду, смогли создать собственные обогатительные мощности и даже начали выходить на европейские рынки. Чили стала первым латиноамериканским государством, которое приобрело собственные пароходы и начало прокладывать железные дороги. А привлеченные на службу прусские офицеры обеспечили Чили победу в мини-империалистической Тихоокеанской войне 1879—1884 гг. против Перу и Боливии, которая увеличила территорию страны почти на треть и принесла ей крупнейшие в мире залежи природной селитры в пустыне Атакама.

Поэтому говорить о том, что Чили слаборазвитая страна нельзя ни в коем случае. Уже во второй половине ХІХ в. она по основным экономическим показателям обошла большинство латиноамериканских государств и приобрела вполне современную форму государственности, построенную по немецкому образцу, — автократической президентской республики. Однако Чили так и не стала высокоразвитым капиталистическим государством, как бывшие британские колонии в Северной Америке. До сегодняшнего дня Чили остается в зоне, которую один из создателей мир-системной теории — американский социолог Иммануил Валлерстайн назвал полупериферией капиталистической мир-экономики.

Уже в течение полутора веков страна находится где-то посередине между уровнем Боливии и США. И хотя при правлении героя данного очерка Чили вышла из глубокого экономического кризиса и с середины 80-х гг. ХХ в. вошла в период устойчивого роста, относительный разрыв между Чили и США сохраняется примерно такой же, каким он был 150, 100 и 50 лет назад. В конце ХХ в. страна осуществила не прыжок, а скорее вернулась на свой традиционный уровень. Устремится ли динамика роста по-прежнему вверх, удастся ли Чили совершить то, чего достигли Испания и Южная Корея — вопросы остаются открытыми.

Почему конкретная страна заняла то или иное место в мировой иерархии власти и богатства и тем более каким образом может пробиться наверх, остается крайне сложным вопросом для всех современных теорий. В отношении Чили можно применить хорошо аргументированную гипотезу американского политолога-компаративиста Мориса Зейтлина. Кризис, приведший к власти Пиночета, и перманентную двойственность чилийской общественно-экономической структуры он считает непосредственным результатом политической истории страны ХІХ века.

К моменту окончательного провозглашения независимости от Испании 12 февраля 1818 г. чилийское общество состояло из массы бесправных крестьян и элиты — крупных чиновников и землевладельцев. Республикой новое государство называлось только потому, что в нем не было наследственного монарха, но ситуация начала быстро меняться с ростом городов и особенно с возникновением горнорудного комплекса, в котором сосредоточивались новые капиталы, не освященные традицией и знатными фамилиями. К выскочкам, как уж повелось, с презрением относились старые креольские помещики Центральной долины. Так возникли две главные конкурирующие фракции чилийской верхушки, которые можно условно обозначить как консервативных землевладельцев, в 1875 г. объединившихся в Консервативную коалицию, и прогрессивных горняков, которые тогда же под лозунгом «Свобода, равенство и демократия» положили начало Либеральному альянсу.

Конфликты внутри правящего класса регулярно создавали возможности для политизации средних слоев и народных низов, причем большинство интеллигенции, мелких торговцев, ремесленников и зарождавшегося рабочего класса возлагали свои радикальные надежды на борьбу горнорудных либералов. Но многие крестьяне, служащие и католические священники были склонны сохранить преданность консервативным основам и лично аграрным олигархам, покровительствовавшим их семьям из поколения в поколение. Поэтому, несмотря на либерально-популистскую попытку ускоренной модернизации страны при президенстве Хосе Мануэля Бальмаседы (1886—1891 гг.), Чили так и не стала южным аналогом США, где после победы в Гражданской войне 1861—1865 гг. президент-генерал Улисс Грант своей политикой «реконструкции» и индустриализации начал выводить страну с полупериферии в самый центр капиталистической мир-экономики.

Но потенциал оставался, и новый рывок в Чили произошел в разгар Великого кризиса, который в июле 1931 свергнул консервативную диктатуру генерала Карлоса Ибаньеса дель Кампо, на смену которой наконец-то пришла на удивление устойчивая многопартийность. Политическая система «республики радикалов» просуществовала до президентства Сальвадора Альенде (1970—1973 гг.) и была восстановлена практически при таком же партийном раскладе уже после ухода от власти Пиночета. Как утверждал известный британский историк Эрик Хобсбаум, потрясения ХХ века заставили все правительства править. Великая депрессия заставила даже консервативную часть чилийских парламентариев проголосовать за модель управления, аналогичную «Новому курсу» Франклина Делано Рузвельта.

Экспортные рынки в 30—
40-х гг. прошлого века закрывались друг за другом, внешнее финансирование в связи с ходом и последствиями Второй мировой войны исчерпывалось, а массовая безработица при наличии слишком активной левой оппозиции в лице социалистической и коммунистической партий грозила настоящей революцией. Поэтому Чили, подобно большинству стран Латинской Америки, перешла к политике «импортозамещающей индустриализации», что на одно-два десятилетия обеспечило социальную стабильность и видимый экономический рост, хотя страна размеров и экономико-географической структуры Чили едва ли подходила для автаркии и самоизоляции.

Кризис модели импортозамещения, которая была внедрена и в других ведущих государствах региона, — Бразилии, Аргентине, Мексике, Венесуэле, начал нарастать с конца 50-х гг. ХХ в., когда вследствие последепрессионного восстановления и бурного роста национальной промышленности Чили достигла пределов емкости внутренних рынков. Традиционная аграрная элита, пострадавшая от потери основных экспортных рынков, отныне столкнулась с оттоком в города традиционно зависимой рабочей силы, а с ней и гарантированных голосов на выборах. Рушились устои аграрно-олигархического консервативного порядка.

Обострением аграрного вопроса и кризисом старой элиты сполна воспользовались новые политические силы, прежде всего христианские демократы, которые в 1964 г. провели в президентский дворец «Ла Монеда» своего лидера — Эдуарда Фрея Монтальву. Он принялся реализовывать программу «Революция в условиях свободы», предполагавшую ликвидацию латифундизма, осуществление «чилизации» меди, «социальную мобилизацию» населения ради развития «коммунитарного общества», строительство до 100 тыс. квартир в год и другие мероприятия в интересах большинства населения, но без попыток изменить основы общества, тем более насильственным путем.

Таким образом, в 60-е гг. в Чили, как и везде в мире, политика резко сместилась влево, кульминацией этого тренда и стало избрание Национальным конгрессом 24 октября 1970 г. президентом страны лидера блока «Народное единство» Альенде. Его же поражение объясняется довольно просто: как политик сенатор-социалист сформировался в устойчивую демократическую эпоху и, будучи законопослушным чилийцем, не допускал и мысли о применении революционного насилия. Именно в этом он усматривал гордую своеобразность чилийского пути (вообще чилийцы привыкли свысока смотреть на своих латиноамериканских собратьев как в течение длительного периода демократии на фоне многочисленных региональных диктатур, так и в романтические годы правления «Народного единства», обещавшего прорыв к западноевропейской социал-демократии, и после достижения экспорто-ориентированного рыночного роста на фоне провалов в других государствах).

Врач по специальности, Альенде воспринимал свой президентский мандат как уникальную историческую возможность покончить с реликтами отсталости, прежде всего в сфере аграрных отношений, и полностью реформировать чилийское общество на основах социальной справедливости, тем более что его подталкивало нетерпеливое движение снизу. Вместе с тем Альенде упорно надеялся договориться со всеми — правыми, центристами и ультралевыми, Москвой и Вашингтоном. Но модель защищенной экономики, создаваемая для решения кризисных задач времен Великой депрессии, давно исчерпала внутренние ресурсы развития и обросла за четыре десятилетия огромным количеством дорогих политических проектов и бюрократических несуразиц.

Экономический кризис нарастал на фоне патовой ситуации во внутренней политике, поскольку за каждым проектом государственного протежирования стояли интересы той или иной политически влиятельной профессиональной и общественной группы. В попытке продолжить финансирование всех субсидий и программ, при этом предлагая все более новые социально сориентированные шаги, правительство Альенде решилось на выпуск инфляционных денег и национализацию крупнейших иностранных активов. Чилийские предприниматели ответили забастовками и саботажем, а дальше в дело вмешалось ЦРУ, которое, как стало известно из рассекреченных документов, получило от госсекретаря Генри Киссинджера директиву дестабилизировать «вторую Кубу» (хотя, трезво рассуждая, парламентско-демократические традиции Чили радикально отличаются от партизанско-революционной Кубы, а Альенде был совершенно иного типа политик, нежели Фидель Кастро, за что и поплатился жизнью).

Но действия военной хунты превзошли наихудшие опасения, и в этом смысле Пиночет «подставил» американцев: чилийские военные, еще вчера считавшиеся одними из наиболее современных и профессиональных в Латинской Америке, возродили едва ли не традиции испанской инквизиции. Шок на международном уровне был такой, что Белому дому пришлось отмежеваться от чилийской хунты и возбудить против ее агентов громкое дело, когда те начали убивать противников Пиночета уже на улицах Вашингтона, как это произошло 21 сентября 1976 г. с бывшим послом Чили в США и министром иностранных дел «Народного единства» Орландо Летельером.

Мифом является и то, что хунта убивала только левых: исчезло немало влиятельных центристов и даже правых, имевших смелость критиковать Пиночета. Отец действующего президента Чили Вероники Мишель Бачелет — бригадный генерал ВВС Альберто Бачелет, в свое время военный атташе в США, за месяц до переворота возглавил Комитет по распределению продовольствия, но сразу же после свержения правительства Альенде был арестован по обвинению в предательстве родины (!), заключен и подвергнут пыткам, от которых спустя полгода скончался. После этого 22-летняя студентка медицинского факультета Университета Чили Мишель Бачелет вместе с матерью была похищена спецслужбами хунты и заключена в одну из страшных секретных баз режима — «Вилла Гримальди». Только благодаря вмешательству правительства Австралии, где жил старший брат Мишель, и сослуживцев отца она спустя год была выпущена и покинула родину.

Но не всем чилийцам, оказавшимся в поле зрения тайной военной полиции (ДИНА), посчастливилось сохранить жизнь: по данным Комиссии по правам человека в Чили, на совести Пиночета по крайней мере 15 тысяч погибших, говорят и о 30 тыс. убитых и «пропавших без вести». В 10-миллионной стране сотни тысяч прошли через тюрьмы и концлагеря, десятки тысяч попали в застенки, политическая эмиграция достигла миллиона человек. Искалеченные тела жертв репрессий бульдозерами закапывали в пустыне или баржами и самолетами вывозили и сбрасывали в океан. Размах пиночетовских репрессий, от которых в той или иной форме пострадал каждый шестой чилиец, вполне сравним с худшими примерами ХХ века.

Мифом является и то, что Пиночет в конце концов добровольно сложил полномочия: 6 октября 1988 г., в ночь после проигранного им плебисцита (тогда 54,5% избирателей высказались против продления президентских полномочий диктатора еще на 8 лет), Пиночет бросился к остальным членам командования вооруженных сил с требованием выводить войска на улицы и вновь «спасать» родину от антипатриотических элементов, но чилийский генералитет к тому времени был уже «обработан» американскими дипломатами. Администрация Р.Рейгана в условиях разрядки международной напряженности еще в 1986 г. инициировала резолюцию ООН, осуждающую репрессии режима Пиночета.

Мифом, в конце концов, является и то, что Пиночет был аскетом и твердым сторонником идеи свободного конкурентного рынка. Чилийские военные вывели себя из-под знаменитой пенсионной реформы 1981 г., которая обязала оплачивать пенсионные взносы исключительно работников и оставила 42% трудоспособного населения страны за рамками каких-либо пенсионных систем, а медные рудники, национализированные при Альенде, так и остались в руках государства после уплаты значительной компенсации бывшим владельцам. Они продолжают приносить более трети экспортной выручки, из которой по пиночетовскому закону 10% должны расходоваться на нужды военных, а если мировые цены падают ниже определенного уровня, то чилийский центробанк обязан компенсировать военным разницу. Это очень похоже на государственные монополии, обеспечивающие военных в Мьянме, Нигере, Пакистане и некоторых других, далеко не либеральных странах.

Обеспечив себе узкопрофессиональное благоденствие, генеральский корпус Чили принял активное участие в приватизации, приобретя виллы с бассейнами. Их дети (включая сына Пиночета) стали крупными бизнесменами. По версии чилийских правоохранительных органов, за время президентства Пиночет и члены его семьи присвоили более 2 млн. долл., еще около 28 млн. долл., законность которых вызывает сомнение, лежат на секретном счету экс-диктатора в одном из американских банков. Так что аскетическими идеи сторонников Пиночета назвать не приходится.

Генерал Пиночет на поверку оказался вполне рядовым реакционным диктатором, коих в Латинской Америке было немало. Военные, в принципе, не самые лучшие управленцы, о чем убедительно свидетельствует печальная практика многочисленных стран «третьего мира», но в Чили рыночные реформы хунты совпали во времени с периодом бурного роста экономик Азиатско-Тихоокеанского региона (АТР) — четырех «азиатских тигров» (Гонконг, Южная Корея, Сингапур, Тайвань), «новых индустриальных стран» (Малайзия, Таиланд, Индонезия) и др. Чилийское минеральное сырье, лесоматериалы, рыба и сельскохозяйственные продукты довольно легко находили рынки сбыта на Тихоокеанском побережье США, Канады и все больше в Японии и КНР (тогда как приход к власти Альенде совпал с катастрофическим падением цен на медь на мировом рынке).

Это дало возможность осуществить частичную модернизацию промышленности, повысить ее техническую оснащенность, энерговооруженность и производительность труда на крупных предприятиях в экспортных отраслях — медной, железорудной, пищевой, деревообрабатывающей, целлюлозно-бумажной. В течение первого десятилетия после военного переворота в 1973 г. продукция мощной медной промышленности возросла на 70% при одновременном уменьшении персонала на треть, увеличилось и сельскохозяйственное производство. Уже в 1978 г. ВВП страны вышел на уровень кризисного 1973 г., а в 1980 г. поднялся до 119,3%, однако в связи с началом общемирового экономического спада и очередным снижением цен на медь в 1982 г. вновь сократился на 14,1%. Продукция обрабатывающей промышленности в 1982 г. составляла лишь три четверти от уровня 1973 г., а по производству на душу населения она оказалась отброшенной назад еще больше.

Приток экспортной выручки вместе с резким ростом классового неравенства в период диктатуры (40% граждан Чили попали в категорию «крайне бедных») привел к концентрации денежных средств в руках заново переформированных бизнесовых элит и тех же военных. Эти деньги стимулировали всплеск строительства престижного жилья; в столице появилось немало современных вилл, супермаркетов, бутиков, ресторанов, дилеров импортных автомобилей и электроники.

Однако было бы не только безнравственно, но и аналитически ошибочно забывать, что минимального социального эффекта от модернизации «по-пиночетовски» большинству граждан Чили пришлось ждать почти два десятилетия. Реальная зарплата в 1974 г. составляла менее половины от уровня 1972 г., позже она начала понемногу расти, но и в 1980 г. не превышала 2/3 от «додиктаторского» уровня. Безработица же с 3,8% в 1972 г. возросла до 30,5% в
1982 г. (включая безработных, охваченных программами минимальной занятости), правда, благодаря жестким монетаристским мерам удалось кардинально снизить инфляцию с 504% в 1974 г. до 19,7% в 1981 г.

Следовать неолиберальным рекомендациям Чикагской экономической школы хунта могла только потому, что внутри страны она не зависела ни от одного общественного класса. Горькая ирония здесь заключается в том, что политическую автономность хунты, позволившую лично Пиночету утвердиться над обществом как строгому арбитру, обеспечили главным образом реформы Альенде, окончательно подорвавшие позиции традиционных фракций правящего класса Чили — аграрных олигархов и экспортеров минерального сырья. Младшее поколение традиционных элит четко понимало, что возврата к старому не будет, и потому искало у хунты покровительства, а также куда инвестировать свои капиталы. Со своей стороны, хунта не чувствовала за собой никаких обязательств, кроме абстрактных военных.

Но ведь для реализации идеологии свободно-рыночной экономики совершенно не нужны были ни военный мятеж со штурмом президентского дворца и убийством законно избранного главы государства, ни, тем более, смерть, заключение и пытки, политическая эмиграция сотен тысяч чилийцев. Стандартные по набору неолиберальные реформы хунты сработали не только и даже не столько потому, что осуществлялись с жестокой последовательностью. Главным было то, что они проводились в стране, издавна обладавшей политической и предпринимательской культурой, капиталами, развитой инфраструктурой, многочисленными, в частности и на личностном уровне, связями с развитыми государствами, не говоря уж об уникальном сочетании географии и конъюнктурного поворота к экспортной ориентации с началом новой мощной глобализации в Азиатско-Тихоокеанском регионе. Показательно, что только после того, как чилийские товары избавились благодаря свободным выборам в декабре 1989 г. от неприятной ассоциации с кровавой диктатурой Пиночета, смогли наконец-то выйти на мировые рынки чилийские производители вин.

Итак, вполне можно предсказать, что так называемое чилийское экономическое чудо мог бы осуществить и гражданский демократический режим, если бы политический кризис 1972—1973 гг. (когда не проходило и дня, чтобы в стране не было терактов и случаев экономического саботажа с целью создания нестабильности и подстрекательства народа против правительства «Народного единства») не привел к власти военных. Именно демократические общественные отношения являются оптимальной формой обеспечения успешных рыночных реформ, свидетельством чего стали не только успехи чилийской экономики за последних полтора десятилетия, но и поучительный опыт Коста-Рики — «центральноамериканской Швейцарии», совершенно лишенной, в отличие от Чили, полезных ископаемых, но обладающей стойким иммунитетом к диктатурам и гражданским войнам.

В ее почти 200-летней истории нашлось место только одному кратковременному диктаторскому правлению Федерико Гранадоса в 1917—1919 гг. и шестимесячной гражданской войне в 1948 г., после которой в конституционном порядке были упразднены вооруженные силы страны. Под руководством лауреата Нобелевской премии мира (за содействие урегулированию центральноамериканского конфликта) президента Оскара Ариаса Санчеса четырехмиллионный народ этой небольшой страны (51,1 тыс. кв. км) добился впечатляющих экономических успехов — на уровне чилийских, но без крови и тирании. По итогам 2005 г., ВВП на душу населения в Коста-Рике составлял по паритету покупательной способности 11,4 тыс.долл. (в Чили — 11,9 тыс.долл.), его рост — 5,9% (6,3%), а безработица остановилась на отметке 6,6% (8,1%).

Насильственный и кровавый приход Пиночета к власти ни в коем случае нельзя рассматривать как панацею для выхода страны из экономических затруднений, он был объективным и потому в определенной степени неотвратимым последствием рискованного социалистического (правильнее, марксистского) эксперимента правительства «Народного единства» над относительно стабильной экономикой. Ведь экспроприаторские модели и популистские идеи в экономической политике разрушают финансово-экономическую систему, приводят к массовому оттоку капиталов за границу, остановке производства, инфляции и торговому дефициту. Но никакая логика не может стать оправданием для убийства хотя бы одного политического оппонента.

Благодаря незаурядным артистическим способностям и умению адвокатов Пиночет оставил грешную землю, не испытав участи не то что казненного на рассвете 30 декабря 2006 г. за убийство 148 крестьян иракского экс-диктатора Саддама Хусейна, но и даже избежав жребия своих ближайших приспешников — бывшего руководителя ДИНА генерала Мануэля Контрераса Сепульведы и экс-главы военной разведки бригадного генерала Педро Эспиносы Браво, обвиненных в организации убийства О.Летельера, признанных виновными и отправленных за решетку в 1995 году. Пиночет ушел, оставив страну разделенной.