НОЯБРЬ. ШЕПТИЦКИЙ

Меня пригласили на вечер, посвященный 50-летию со дня рождения латвийского кинорежиссера-документалиста Юриса Подниекса. Подниекс был одной из культовых фигур перестройки и погиб очень молодым — летом 1992 года утонул в одном из латвийских озер... Я как раз тогда был в Латвии и помню, как вся страна была ошеломлена этой неожиданной смертью молодого энергичного человека... Однако с гибелью Подниекса у меня связано еще одно впечатление. Я не стал бы о нем говорить, так как это несправедливо по отношению к самому Подниексу. Но оно было, наверное, таким острым, что именно о нем я вспомнил, увидев открытку-приглашение с портретом режиссера.

Именно в дни прощания с Подниексом умер великий шахматист Михаил Таль — единственный чемпион мира по шахматам, которого дала Латвия. Да, он играл под советским флагом, но ведь выбора у него не было. И именно благодаря Талю о Латвии, о Риге узнали миллионы людей — он был не просто чемпионом мира, но еще и яркой интеллектуальной фигурой. Я совершенно случайно на одном из шахматных турниров увидел уже старого и больного Таля за игрой — и запомнил на всю жизнь. Поскольку это было такое невероятное излучение интеллектуальной энергии, когда пожилой человек за доской кажется атлетом, артистом и ученым одновременно... Я уверен, что Таль должен быть не только частью латвийской истории, но и частью латвийского образа. Тем более что он остался верен Риге до последнего дня жизни. И хоронили его не у кремлевской стены, как другого родившегося в этом городе академика — Мстислава Келдыша, а на старом еврейском кладбище Шмерли... Однако латвийские газеты, радио, телевидение — и латышско-, и русскоязычные — почти не упоминали о Тале. Они были переполнены Подниексом. И в этом трагическом совпадении смертей я неожиданно увидел определенное отражение латышского мировосприятия: Латвия не хотела быть чем-то большим, чем она является, для нее крайне важно было доказать самой себе, что в лице Подниекса она теряет важную часть своего национального искусства. Так оно и было. А в лице Таля она теряла мировую знаменитость, часть своего исторического престижа. Однако в Риге этого не то чтобы не хотели понимать — просто не видели.

Наше мировосприятие близко именно к такому осознанию мира. Но Латвия — маленькая страна, она может себе это позволить, поскольку неминуемо вернется к европейской цивилизации. А нам надлежит сначала построить эту цивилизацию в себе, в своей стране. И уж потом идти к соседям.

Мы же до сих пор не замечаем европейских фигур в нашей истории. Независимость означала для официальных инстанций только переименование улицы Ленина в улицу Богдана Хмельницкого. Из руин мифа Советской Украины начали второпях лепить миф Украины казачьей, вместо портретов героев Октября начали штамповать портреты гетманов... Но казачья Украина — это просто наше средневековье. Чего греха таить, скандинавские страны, скажем, тоже восхищаются героическим периодом своей истории. Но для них это — приключенческие романы или фильмы, а вовсе не сущность восприятия себя в мире. Современный швед гордится тем, что он — соотечественник Рауля Валенберга или Улофа Пальме, а о викингах вспоминает в уютных музеях. Мы же хотим превратить в музей казачьей славы современную страну. И не замечаем, что рядом с нами были люди, намного более понятные Европе, чем гетманы Выговский или Мазепа с их противоречивыми, действительно византийскими биографиями...

На днях прочел в одной из польских газет большой очерк, посвященный митрополиту Андрею Шептицкому, — оказывается, наших соседей, несмотря на всю сложность отношений между римо- католиками и греко-католиками на польских землях, на непростую биографию самого Шептицкого, восхищает и интересует эта личность. И я понимаю почему. Ведь даже в обидном и несправедливом памфлетике Ярослава Галана о Шептицком — а это было мое первое «знакомство» с митрополитом в детстве — просматривался европейский дух и масштаб этого человека. Ведь уже в 1914 году 26-летний священник писал об опасности «варварского патриотизма» (со временем большевики и Гитлер построят незыблемые модели такого патриотизма) и считал, что «пока человечество не выработает в себе чувство международной справедливости и этики, до тех пор мир будет возможен только в тех случаях, когда сам эгоизм будет требовать отступать от эгоистических задач». Хрестоматийная мысль нашего времени, однако потребовались две мировые войны, Голодомор, Холокост и разрушение Берлинской стены, чтобы человечество окончательно убедилось в правильности позиции, высказанной в начале ХХ века предстоятелем украинской церкви. Как по мне, мы еще не способны оценить усилия Шептицкого по «вписыванию» украинства в европейский цивилизационный контекст — хотя, казалось, обстоятельства самой истории противоречили этим усилиям. Письма рейхсфюреру СС Генриху Гиммлеру с протестом против уничтожения еврейского населения Галиции, евреи, которых прятали в соборе святого Юра, сами воззвания «Не убий» и «О любви к ближнему», изданные в страшном 1942 году, — много ли таких масштабных и благородных проявлений гуманизма знает украинская цивилизация? И не являются ли эти поступки уже старого и больного митрополита, жизнь которого подходила к концу, намного более важными для будущих граждан Украины, чем сверкание сабель в ее древней истории?

Виталий ПОРТНИКОВ