Независимость и свобода — национальный ребус Украины

Рискуя впасть в метафизику, стоит заметить, что судьба каждой политической нации предлагает решить какой-то особый, свой «философский» ребус. Например, рождение французской нации ставило вопрос о взаимодействии и противоречиях между свободой, равенством, братством — и это сочетание кругами разошлось по всей Европе, заражая своей неслыханной проблематичностью как реальную, так и воображаемую политику народов на все последующие годы и столетия. Россия, как нация, интересна нам ее вечным метанием в заколдованном треугольнике между простым народом, интеллигенцией и властью. Немецкий политический романтизм сталкивал между собой народный гений и гений эстетический. Британия сплетала в парадоксальных узорах индустриально-промышленный прагматизм и сентиментальную чувствительность, тогда как неповторимость Соединенных Штатов как политической нации, находясь на открытом и тревожном «фронтире» новых возможностей, рождается в парадоксальном сплетении универсальности прав человека и той неумолимой логики отчуждения и конкуренции, прекрасно и емко выраженной словами О’Генри: «Боливар не выдержит двоих».

Возможно, разгадывание этого ребуса имеет ценность лишь чистой умственной игры в «национальную политическую образность». Возможно, за этим стоит серьезный анализ разнообразных политических культур, который дает понимание бытия не узко-закрытых «национальных идентичностей», а, скорее, взаимное переплетение и вечно открытую виртуальность всех национальных проектов в их интернациональном измерении. Посмотрим. Один из недавних ребусов такого рода преподнесла Беларусь (они не возникают из пустоты и не падают из внеземных сфер, а рождаются в конкретном Событии). Задачка действительно не для политиков, а скорее для современных философов, бьющихся над дилеммой демократии: что выбрать — порядок и стабильность в стране, с неизбежным при этом ограничением прав и свобод человека, или, наоборот, предоставление прав и свобод, но при этом никто не гарантирует безопасность и стабильность…

Возможно, такая постановка вопроса вызовет возмущение. Конечно, проще противопоставлять демократию и тиранию, свободу и авторитаризм. Мы к этому привыкли, а привычка, как известно, облегчает жизнь, но если мы говорим о политике, то нужно спросить: кому облегчает жизнь? Тем, кто называет себя демократами и либералами и уже тем самым как будто избавляется от пороков, относимых на счет тех, кто себя так не называет или кого так не называют?.. И вообще кто такие демократы? Почему мы называем этим именем людей, которые правят «над» народом и скорее предпочитают «репрезентовать» его, чем быть им? Что такое власть народа?

Эти вопросы, затрагивающие фундаментальное отношение видимости и сущности, в первую очередь необходимо задавать в контексте украинской политики, где практически все политические термины лишены реального обоснования и никак не соотносятся с практическими действиями политических агентов. Впрочем, этим страдает вся мировая политическая сцена. Где вы видите власть народа? Политическую власть европейских рабочих первого мира, азиатских крестьян третьего мира, бедняков и лиц, исключенных из распределения экономических и образовательных ресурсов?.. Происходят единичные прорывы реформ радикальной демократии в Латинской Америке, но как этот опыт сопоставить с процессами демократизации стран, происходящими в Восточной Европе?

То же касается термина «коммунизм», с которым мы привыкли связывать наше прошлое. Никакого коммунизма в Советском Союзе не было! Зачем же мы убеждаем себя и других в том, что сейчас уходим от коммунизма к чему-то ему противоположному? Чтобы идти к чему-то противоположному, нужно знать, от чего мы уходим. Определение коммунизма в первую очередь предполагает борьбу с капитализмом и государством для достижения бесклассового общества. Уже в 1930-х годах стало ясно, что Сталин строит в СССР не коммунизм, а некую разновидность государственного капитализма при тотальном господстве класса советской бюрократии, называя этот проект коммунистическим и прикрываясь авторитетом революционного Октября. Нельзя отрицать многочисленные и успешные завоевания Советского Союза в области всеобщей демократизации масс и институций (образования, медицины), а также модернизации производства, науки и техники. То, что волнообразно вызвало на Западе создание государства всеобщего благосостояния (welfare state). Хорошее и плохое, ошибки и победы были взаимосвязаны. Но остается такое впечатление, что после развала Союза остались и усилились в основном плохие черты советской действительности, тогда как социальные и культурные завоевания были отброшены и уничтожены…

Под плохими чертами имеется в виду господство класса советской бюрократии (номенклатуры), которая после развала Советского Союза никуда не исчезла, а очень быстро переориентировалась на бизнесовую деятельность в новых сильно криминализированных реалиях. В условиях независимой Украины государственный капитализм никуда не исчез, просто акцент больше делался на второй элемент — капитализацию (тем не менее, почти все остались у рычагов политической власти). Глупую риторику о коммунизме можно было отбросить за ненадобностью — пусть на красное набрасываются профессиональные антикоммунисты; идеология господствующий класс больше не интересовала. Достаточно было выпустить патриотический пар у национально сознательных и настойчивых активистов — ввести национальный флаг, гимн, пообещать украинизацию, громогласно заявить: «Украина — не Россия»… Можно сказать, что перерожденная номенклатура ХХ века (ставшая отныне государственной олигархией ХХI века) использовала (и продолжает использовать) национально-патриотические силы, когда это было выгодно, и отбрасывала их, маргинализируя, когда они были не нужны. Тем более успехи на фронте капитализма следует закрепить и увековечить со стороны государства и новой национал-демократической идеологии. Так рождался и консолидировался класс буржуазии в Украине.

А что же народ, массы, низы? Воспитанные вне политической культуры массового организованного протеста (как в Англии), болея фобиями к социалистической риторике требований (как во Франции), лишенные практики реальной борьбы рабочих за свои права (как в США), они либо молчали и сносили несправедливость, либо изобретали велосипед: восставали против насилия системы (или отсутствия таковой), радикализируя ее лицемерные лозунги тем, что воспринимали их буквально и поступали согласно их предписанию: заверения системы в свободе слова реализовывалась на практике в выпуске самиздата и радикальной прессы; лозунг частного предпринимательства толкал всех на стихийное создание мелких кооперативов и частных фирм, с чем не могли примириться крупные монополисты; лозунг свободы совести приводил к разгулу всевозможных религиозных сект и причудливому поиску себя в эзотерических знаниях; реализация лозунга свободы собраний нередко доходила до жестких столкновений с изумленной, но непробивной милицией; не говоря уже об украинской речи, которая практиковалась некоторыми как вызов серой массе совкового быта русскоговорящих. И так далее. Рожденное «революцией 1989 года» (по выражению Ральфа Дарендорфа) это время было поучительным во всех смыслах. Народ Украины учился ходить на своих двух и мыслить по-новому без помощи сверху. Но это и есть настоящий опыт обретения свободы — в практике борьбы за становление и в формировании самосознания.

Философский ребус Украины сложился не сразу, а уже в тот короткий и эйфорический момент, когда казалось, что буржуазия и народ объединились — на Майдане Незалежности во время помаранчевой революции. Это было воспринято некоторыми ни много ни мало как политическое рождение украинской нации. Конечно, такой союз народа и власти оказался эфемерным. Слишком разные проекты будущего страны решали тогда те, кто стоял на сцене, и те, кто повторял, как мантру, фамилию Ющенко и «свободу не спинити». Но это было еще одно начало. Неудивительно, что ко Дню Независимости добавился еще один праздник — День Свободы. Контраст между живым, народно-карнавальным и официозным пониманием свободы обнажился, когда президент предложил праздновать события помаранчевой революции на государственном уровне. Но как прикажете осуществить эту мизансцену, когда премьер-министр и президент могут в любой момент услышать из-за спины: «Извини, приятель, Боливар не выдержит двоих»?..

Итак, у нас была независимость, но не было свободы. Теперь есть и то, и другое, причем на официальном уровне (что чревато картинным позерством и бюрократическим ханжеством). Независимость — это совсем немного, только первый шаг (если учитывать, что в эпоху глобализации национальный суверенитет приобретает относительное значение). Нужно сделать второй шаг и еще много шагов. Нельзя останавливаться на независимости, а искать свободу. Независимость — это пространство возможности, чистый лист; свобода — это реализация возможности, письмо. Невозможно сохранить независимость, не развивая и не воплощая потенции свободы. Вопрос, который мы должны себе задать, думаю, должен быть такой: да, независимость и национальная самобытность (культура, язык, самосознание) — это хорошо, но как решить проблему социальной эмансипации и политической свободы народа?